Поезд тянулся медленно, делая остановки на всех станциях, включая самые захудалые. В Серпухове к ним в купе подсел сельский врач, который пытался скоротать свое и чужое время, рассказывая разные истории.
– Потом еще этот Калинин, председатель Исполнительного Комитета, натуральный крестьянин, с длинной бородой, разве что крестится не на образа, а на свою «Марксу». С мужиками он говорить умеет, это факт. А родом он как раз из этих мест. И вот приехал он однажды в свою деревню, хотел показать своим кумовьям, каким человеком он стал в Москве. А перед этим он сшил себе костюм, из аглицкого сукна, вот только штаны ему сделали без подкладки. Жаль, думает про себя, если рано сносятся. В душе-то ведь остался мужиком. – «Калиныч, батюшка ты наш, – закричали мужики, – наконец-то к нам пожаловал!» Его фамилия Калинин, но крестьяне ласково зовут его Калинычем. – «А какой у тебя пинджак! Прям как у статского советника!» – «Как думаете, кумы, сколько стоит этот пиджак? – спрашивает Калинин. – Три меры зерна? До войны это было тридцать целковых. А я отдал за него сто рублей!» – Мужики стоят и рты разинули. Сто рублей! Подумать только! – «А хоть бы и тысячу – разве я не всероссийский староста, да или нет? – спрашивает Калинин. – Если бы все русские деревни скинулись хотя бы по копейке, то хватило бы на пиджак, даже если бы он стоил все две тысячи».
Волошин слушал вполуха. Его мысли были заняты другим. Он забыл купить ребенку подарок. – Надо было привезти куклу или хотя бы медовый пряник, а теперь я еду с пустыми руками. Что нам делать остается, что нам делать остается? Ладно, поищу что-нибудь в Харькове. Например, деревянного мишку, ударяющего молотом по наковальне, когда дергаешь за шнурок. То-то Ниночка порадуется.
Поезд остановился между станциями. Пассажиры пооткрывали окна и стали выглядывать наружу.
– В чем дело? Почему мы стоим?
Машинист стоял рядом с локомотивом, потирая руки и мурлыкая себе под нос:
– Какой прекрасный, светлый день, в такой денек бы да в лесок…
Люди вышли из вагонов, обступили машиниста и набросились на него с криками:
– Как это называется? – Похоже, он рехнулся. – Мы что, до весны тут будем торчать? – Мне нужно в Елец – а мне в Орел – мне в Кураково.
– Ну-ну, – сказал машинист. – Вы сидите в своих теплушках, в отапливаемых вагонах, попиваете чаек и радуетесь жизни. А я? Где сижу я? Чтобы вагон поехал, его надо смазать.
Была организована складчина, набрался тридцать один рубль. Машинист взял деньги и в компании с кочегаром и обоими кондукторами направился в лес за дровами. Несколько пассажиров присоединилось к ним. Бабы сидели на насыпи, провожая взглядом тянущиеся по небу белые облака, и лузгали семечки. Дети резвились на лужайках.
Спустя полчаса поезд двинулся дальше.
Переодевшись в крестьянское платье, Волошин пробирался через зону боевых действий. Постоянного фронта не было, ни у красных, ни у белых. Он шел окольными путями, избегая деревень, где стояли военные. Однажды, переходя через заболоченный луг, он попал под шрапнельный огонь красных. На вокзале Купянска, железнодорожного узла, откуда белые эшелоны отправлялись в Донецкую область, в Таганрог и Ростов, он стоял в двух шагах от своего бывшего товарища по полку. Тот посмотрел на него и не узнал.
Утром третьего дня он прибыл в Ростов.
Дом, маленькое одноэтажное здание, стоял на окраине города. Вдалеке виднелись лес и река. С улицы, притаившись за акациевым деревом, Волошин с напряженным вниманием рассматривал окна и закрытую дверь. Внизу, справа от лестницы, располагалась кухня, слева – столовая и гостиная. Вверху, за зарешеченным окном, выходившим в сад, спала Ниночка.
Было семь часов утра, в доме все спали. Он хотел дождаться, пока Лебедев уйдет из дома, и лишь после этого дать знать о своем присутствии.
Пришла крестьянка и позвонила в дверь. Она принесла молоко. Вскоре после нее пришел мужчина с зеленью. После его ухода надолго воцарилась тишина, был слышен только щебет птичек в саду. Потом дверь открылась и – нет, не мужчина – из дома вышла пожилая служанка с хозяйственной сумкой в руке. Ее равнодушный взгляд скользнул по Волошину, который, прислонясь к стволу акации, раскуривал свою трубку. Женщина направилась в сторону города. Время шло. Уже было где-то около половины девятого. А Лебедев все не появлялся, он, наверное, лежал в постели и ждал, когда ему принесут чай. – «Доброе утро, душечка. Как спалось, моя кисонька?» – Где-то в городе у него есть контора, с телефоном и мягкими креслами. На столе лежали письма, снаружи ждали посетители, без конца звонил телефон. – «Нет, господин Лебедев еще не пришел, и когда придет – неизвестно. Перезвоните, пожалуйста, через час…»
– Ванечка! Ванюша! Ты где? Почему не идешь, когда я тебя зову? Ну иди же сюда! Где ты прячешься?
Это был голос Елены, и он доносился из сада. Одним прыжком Волошин перемахнул через изгородь. Он не пошел по гравийной дорожке, а бросился напрямик через кусты в сторону голоса.
– Ванечка! Вань! Ну иди же сюда, наконец! Где ты прячешься?
С кем это она разговаривает? Ведь Лебедева зовут не Иван, его зовут… его зовут Алексей. Может быть, со слугой. Или с его шофером. Такой ни шагу не ступит пешком, только в автомобиле…
– Ваня! Так ты и вправду убежал! Ты действительно убежал. Ты думаешь, обижусь я? Ты думаешь, обижусь я? Вот тут ты ошибаешься, вот тут ты ошибаешься…
Пение раздавалось уже совсем близко, еще два шага – и они стояли друг против друга.
Елена Петровна испуганно отшатнулась, увидев в саду незнакомого человека в крестьянском платье. Но затем она медленно приблизилась к нему.
– Кто вы? Что вам угодно?
Она побледнела – отметил про себя Волошин и сам удивился, что в такой момент мог так ясно и спокойно думать. Он хотел было сказать: Я Сережа – тот, без кого вы не могли жить, но ничего не вышло, слова застряли у него в горле.
– Если вы тот человек, который приносит кур, ступайте в кухню, здесь вам совершенно нечего делать, – сказала Елена и приблизилась еще на шаг.
– Значит, вы меня уже не узнаете, – произнес он тихо.
Она пристально посмотрела на него и всплеснула руками.
– Сережа!
– Да, это я, – пробормотал Волошин.
– Сережа! Ты приехал! И стоишь здесь, в саду – когда ты приехал? Но я знала это, я знала! Так что же ты стоишь…
Тут произошло удивительное. Она бросилась к нему на шею и поцеловала его.
– Сережа, – прошептала она и вздохнула. – Ты не поверишь… Такая неожиданность. Но я знала это, да, я знала. Вчера она порезала себе палец – наша старая служанка, и плакала целый час – какой у тебя вид, прямо как у крестьянина – сперва она плакала, а потом сказала: Это к счастью или к большой неожиданности! А третьего дня мне приснилось – но как же ты похудел, бедняжка! Какие впавшие щеки – недаром я тебя не узнала. Ну, ничего, ты здесь отъешься, хорошо отдохнешь. Говорят… но вымолви же хоть слово… а дай-ка я тебя поцелую! – Говорят, в Москве нет ни молока, ни хлеба, ни яиц, а здесь можно купить все в любом магазине. Но ты ведь никогда не любил устроенную жизнь, всегда презирал комфорт. – Я знала, что ты в Москве. Старик Королев видел тебя на Кузнечном мосту, уже шесть недель тому… Ты шел так быстро, что он не смог тебя догнать. Ты ведь знаешь, он хромает с тех пор, как… Но, по крайней мере, я узнала, что ты живой, и что теперь я могу улыбаться на людях.
– Да, я живой… а может быть и нет, – сказал Волошин и закрыл глаза. – Почему ты не отвечала на мои письма?
– Письма? Но я… я не получила ни одного письма, ни строчки за целый год. И куда бы я стала тебе писать? Я ведь не знала… Почему ты на меня так смотришь? Ты меня расстраиваешь.
Она легонько шлепнула себя по щеке.
– Фу, что за слова, Елена, как не стыдно, сейчас же проси прощения, – сказала она, обращаясь к себе. – Как я могу расстраиваться, Сережа, когда ты здесь? Не сердись, любимый! Ты устал… ты долго был в пути – наверное, неделю? Тебе нужно хорошенько выспаться, бедняжка. А теперь давай улыбнись, ну, давай же! Сделай веселое лицо! – Мне все это время было ужасно тоскливо. Но я знаю, что тебе было еще тяжелее. Как-никак, со мной ребенок, и Лиза теперь тоже здесь, и еще у меня есть бельчонок, ручной, его зовут Ванечка, он приходит, когда я его позову. И все же мне очень одиноко.
– А как же Лебедев? – спросил Волошин с суровой ноткой в голосе.
– Так ты об этом знаешь? Он приходил каждый день, пил чай с медовыми пряниками и все повторял забавным таким голосом: «Елена Петровна, я вас люблю, и вам это прекрасно известно. Я никогда не смогу полюбить другую женщину. А если вы не станете моей, я застрелюсь… или запью и стану пьяницей. Вот что со мной будет.» Потом приехала Лиза, и он тут же влюбился в нее. И вовсе он не спился и не застрелился. А весной они поженились.
– Кто? – воскликнул Волошин. – Ничего не понимаю. Кто поженился? О ком ты говоришь?
– Лебедев женился на моей сестре Лизе. Я думала, ты об этом знаешь.
– Я устал, – сказал он. – У меня голова идет кругом. Мне нужно сесть и немного подумать.
– А я тут стою и болтаю! Конечно, ты устал. Пойдем! Малышка, наверное, уже проснулась.
Двенадцать часов пролетели почти незаметно. Вечером того же дня он стоял с Еленой на вокзале.
Он не стал говорить жене о том, что его ждало, он все держал в себе. Она знала лишь то, что в Москве его ждут дела, срочные дела, которые не терпят отлагательства. Он пообещал ей вернуться через два месяца, и она ему поверила.
Только по его наигранной веселости она могла догадаться, что он скрывает от нее что-то неприятное. Но она не догадалась. И, держа его за руку, сказала:
– Мы с тобой не будем видеться два месяца, Сережа, целых два месяца, и ты еще способен шутить! Разве так можно? Сейчас же сделай мрачное лицо! Ну же, нахмурься, надуйся! Вот так. А теперь немного всплакни.
Вечером на пятые сутки он был в Москве. Не застав в Чека товарища Аукскаса, он попросил проводить его к Столешникову.