— Вот удачное место. — Он вдруг остановился как вкопанный. — Я бы зарыл здесь.
Семеныч указывал пальцем на кустарник внизу, у ручья.
— Во-первых, кустарник закрывает человека от тех, кто мог бы видеть его сверху, во-вторых, тем, кто может быть на свалке, он тоже не виден. Он, правда, открыт для тех, кто шел бы, как и мы, по первой дорожке, но ведь мы пошли по ней вынужденно, потому что вторая, удобная дорога была перекрыта. Нет, здесь не гуляют, свидетелей с этого направления он не боялся. Дальше: это кустарник, никакой хвои от соседних елей здесь быть не может — ручьи сносят ее вниз, видите? — а на этом пятачке хвоя набросана, Причем, набросана горками, точно соответствующими пригоршне. Смотрите еще. — Семеныч взял палку, лежавшую на земле, и, сделав пару шагов, швырнул ее в сторону свалки. Она приземлилась, не долетев до кучи мусора, попав прямо по небольшому пакету, валявшемуся на тропинке.
— Не долетела, — сказал Ивакин.
— Докуда? — спросил Семеныч и пошел туда, куда она упала.
— До свалки! — крикнул ему Ивакин.
— Что это? — спросил Семеныч, остановившись у пакета.
Старуха подошла к нему, ткнула пару раз своей палкой и засмеялась.
— Идите, посмотрите! — крикнула она Ивакину. Ивакин подошел. Они стояли у пакета и смотрели на него, довольные. Пакет порвался, из него торчал угол старой книги. Виден был лишь конец заглавия: «…в архитектуре Средних веков», — прочитал Ивакин.
— Я же говорил, он захватит что-нибудь для маскировки, — важно изрек Семеныч, поняв, что больше сомнений в его квалификации здесь не будет. — И последнее! Место, которое он выбрал, извините за выражение, романтическое. Даже если бы его увидели, то подумали бы: присел у ручья. Наверное, несчастный влюбленный. Ну что, копаем?
— Есть и еще одно, главное доказательство, — прищурившись, сказала старуха.
Ивакин посмотрел на нее: теперь она казалась не просто старой — древней.
— На этом месте застрелился генерал. Миша об этом не знал, но остановился именно здесь: такие места, как я уже говорила, притягивают события, близкие по духу. В данном случае, смерть.
— Его здесь нашли? — удивленно спросил Ивакин.
— Да, за кустом. Как правильно заметил ваш серб, место не просматривается ни сверху, ни сбоку. Свалки тогда не было: начало ей было положено только через несколько лет, когда сюда стали сносить бюсты Сталина. Но у ручья иногда гуляли. В основном как раз там, где начинаются сосны. Оттуда его тоже не было видно. Поэтому труп обнаружили только через сутки. Сын уже намеренно с овчаркой прочесывал весь овраг. Овчарка и нашла…
— Ну, вот он, — довольный, проговорил Семеныч, снимая перчатки. Он сидел на корточках у куста и радостно смотрел на них. — Макаров. В пакетик завернул.
Бережливый!
— Не хотел, чтобы ее отпечатки были уничтожены.
— А она не стерла?
— Могла и не стереть.
— Ну, — Семенов разочарованно покачал головой. — Что будем с ним делать?
— Закапывать, — сказал Ивакин. — Сможешь сделать так, как было?
Семеныч обиженно фыркнул.
— Я почему-то думал, что ты его кому-нибудь подбросишь, — пошутил он. — Ты же говорил: уверен, а улик не хватает… Хвою класть? Или усложним задачу? А чего? Пусть молодые тут несколько дней покопаются. Насколько я понял, этот Миша продолжает упорствовать?
— Продолжает, — подтвердил Ивакин.
— Ну вот. Им тут работы надолго.
— Да они пока соберутся, снег выпадет, — с досадой проговорил Ивакин. — Они не несколько дней — несколько лет искать этот пистолет будут. А скорее всего, его снова кто-нибудь посторонний найдет… Я ведь им даже патроны, гильзы дал! Хоть бы кто-нибудь пошевелился! Во как теперь работают!
— Ну, пусть все идет, как идет, — многозначительно рассудил Семеныч. — Когда надо, тогда все выяснится.
Они молча стояли на краю оврага, глядя на ленивый бег воды. Наверху, там, где находился Маринин дом, послышались резкие голоса, потом они стихли, захлопали двери машин, затем, видимо по ошибке, включилась мигалка, спугнув стаю ворон в ельнике, взвыли моторы, и, наконец, наступила тишина.
— Уехал, — сказала старуха. — Ох, наведет он тут шороху, когда дом купит. Хорошо, что мне скоро умирать.
— Ирина Федоровна, — произнес Ивакин, глядя на воду. — А как вы думаете, это правильно — то, что сказал Семеныч: «когда надо, тогда и выяснится»?
— Правильно. Все всегда происходит когда надо. Сейчас прямо расцвет всяких выяснений. А я застала времена, когда тайны уважали больше, чем сейчас. К ним было бережное, коленопреклоненное отношение. Люди признавали право на тайны. Сейчас-то их не меньше, но вся наша нынешняя болтовня, все эти псевдооткрытия, псевдоразоблачения, они не уничтожили тайн — они уничтожили уважение к ним. Молодые очень нетерпеливы. Им кажется, все должно быть открыто немедленно. Потому что нынче свобода слова, демократия. А при чем здесь это? Тайны были еще до всяких демократий. Ведь раньше даже завещания какие были: опубликовать через сто лет, через сто пятьдесят! Ждали своего срока не только политические письма — любовные! Нынче приходят от этого в ужас. Ну, это понятно… Если считать себя пупом земли, если верить, что после твоей смерти мир тоже исчезнет, то, конечно, тайны обижают. Семеныч вздохнул.
— Чаю бы сейчас горячего, — жалобно сказал он. Ивакин с удивлением посмотрел на него. Обычно Семеныч пил водку. «Напрашивается в гости! — догадался Ивакин. — Зацепила его старуха!»
— А сколько должно пройти времени, чтобы открылась правда о смерти вашего генерала? — спросил он. — Пятьдесят лет — этого недостаточно?
— Вот тебе раз! — удивленно произнесла она. — А вам-то зачем эта правда? Уже не осталось ни одного человека из тех, кого она касалась.
— Ну, один-то человек остался.
— Он тоже скоро умрет. — Старуха поджала губы. — Но вообще-то… Нет никакого смысла скрывать что-либо. И нет никакого смысла что-либо открывать… Этим так интересовались историки времен Хрущева. Но это очень мелкая и неинтересная история.
— Разве? Это ведь была история любви? По-моему, наоборот, превратив эту историю в политическую, ее сделали неинтересной.
— Да, во всем обвинили Сталина, — усмехнувшись, сказала старуха. — Но в этой смерти он был невиновен. Генерал сам застрелился.
— Говорили, от страха.
— Много чего говорили. Говорили, что спасал жену и сына. Уверяю вас, ему было плевать на жену, а сына он ненавидел.
— Вы пели в оперетте в молодости? — прямо спросил Ивакин.
Старуха засмеялась.
— Вот вы о чем! Нет, какая оперетта! Эту легенду придумала его жена. Так было, по крайней мере, красиво: влюблен в артистку. Тем более что был у него когда-то романчик с певицей — бездарной, впрочем, но всю жизнь имевшей хороших покровителей. Не знаю, настоящий ли это был роман или имитация, но она-то в него была влюблена. Ну и он не мелочился: купил ей шубу, помог с квартирой и даже снабжал ювелирными изделиями, которые брал… даже и не хочу знать, где.
— Значит, она все-таки убивалась на его похоронах?
— Да, мне говорили, она сильно рыдала. Сама я на них не присутствовала… Поскольку слухи о несчастной любви все-таки витали в воздухе и скрыть это совсем было невозможно, решили использовать наполовину сыгранное горе этой легкомысленной певички.
— Бедный историк Максим Колесников! — тихо засмеялся Ивакин. — Сколько драгоценных лет своей жизни он потратил на то, чтобы доказать: не было ни артистки оперетты, ни ее слез на похоронах генерала.
— Были, были. Дурак ваш Максим Колесников. Уж не знаю, кто он, но все историки друг друга стоят.
— Итак, жена все свалила на эту певичку, чтобы скрыть правду. Какую, Ирина Федоровна?
Старуха молча пожала плечами.
— Певичка — это по крайней мере красиво. Так вы сказали. А что некрасиво?
— Нянька, — вдруг встрял Семеныч. — Домработница.
— Таежник! — презрительно процедила она.
— Домработница, — повторил Ивакин. — Причем с неясной биографией. Вы ведь, наверное, спасались в его семье, так? Раньше это часто бывало. Неужели из колхоза сбежали? От голода?
— Не из колхоза. Но от голода, — сказала старуха. — Да, я спасалась в его семье. У меня была очень плохая биография в смысле происхождения. Его жена великодушно не заметила этого. Еще раз скажу — они меня спасли. Я, правда, старалась отплатить, как могла. Я была и домработницей, и садовником, и мажордомом, и учительницей музыки, и советчиком по нарядам — да всем.
— И любовницей хозяина? — спросил прямолинейный Семеныч.
— А вот и нет! — надменно сказала она. — Если бы я была любовницей хозяина, разве оставили бы меня в этом доме после его смерти?
— Вот в чем дело! — Ивакин рубанул палкой по кусту. — В вас был влюблен еще и сын генерала!
— Да. Я его тоже любила. И он мечтал жениться на мне. Генерал был категорически против. Вначале я думала, это из-за моего происхождения. И даже не обижалась. В самом деле: он такая шишка, вокруг головы летят, разве я могу требовать от этих благородных людей, чтобы они рисковали из-за меня? Я не упорствовала. Сказала сыну генерала: мне ничего не нужно. Пусть все идет, как идет. Какая разница? Я никогда не придавала значения всем этим формальностям. Тем более, он был даже согласен обвенчаться со мной. Тайно, конечно. Это для меня было намного важнее… Но и этого мы не сделали.
Старуха снова замолчала, нахмурившись. Потом стукнула палкой о землю.
— А потом что-то в поведении хозяйки стало удивлять меня, настораживать. Она словно наблюдала за мной, ожидая подвоха. Думая, что это по-прежнему связано с ее опасениями относительно сына, я решила объясниться. Снова стала говорить, что мне ничего не надо, что я стольким обязана ей… Ну ее и прорвало. «Вот ты куда нацелилась!» — кричала она мне. Это было ужасно. Она потом извинялась… Она была очень, очень хорошая женщина! — твердо произнесла бывшая домработница.
Семеныч толкнул Ивакина в бок, намекая, что пора заканчивать, если они хотят попасть на чай. Но Ивакин сделал вид, что не заметил намека.