…Шли дни, месяцы. Мы продолжали работать в Дашкесане и всё больше привязывались к Трофиму. Он платил нам искренней дружбой, но открывался скупо, неохотно.
Спустя месяц, осенью, мы провожали на действительную службу Пугачёва. Все, кроме Трофима, подарили на память Пугачёву какую-нибудь безделушку. В хозяйстве у Трофима ещё ничего не было. Он увязался со мной на станцию Ганжа, куда я отправился провожать призывника. Мы не поспели к очередному поезду и вынуждены были сутки дожидаться следующего. На вокзале было душно, и мы поставили близ станции палатку. Трофим весь день отсутствовал и появился только вечером.
— И я тебе принёс подарок, — сказал он взволнованно, подавая Пугачёву карманные часы. — Хороши? Нравятся? Вспоминать будешь?
— Где ты их взял? -- спросил я, встревоженный догадкой.
— На базаре, — ответил он гордо, будто перед ним стояли его прежние товарищи. — Знаете, и бумажник был в моих руках, да отобрал, стервец, — торопился он поделиться с нами. — Стоят два армянина, разговаривают, будто век не виделись, я и потянул у одного из кармана деньги. Откуда-то подошёл здоровенный мужик - цап меня за руку. Ты, говорит, что делаешь, сукин сын? «Молчи, пополам», — предложил я ему. Он отвёл меня в сторону, отобрал деньги и надавал подзатыльников. Я тут же сказал армянину, свалил всё на мужика, ну и пошла потеха…
— Для чего ты это сделал, Трофим? — спросил я, не на шутку обеспокоенный. — Бери часы и пойдём в милицию. Пора кончать с воровством.
— Что вы, в милицию! — испугался он. — Лучше я найду хозяина и отдам ему, только на базаре будут бить. Страшно ведь, уже отвык…
Я настоял, однако, на своём. В милиции пришлось подробно рассказать о Трофиме. Впервые слушая свою биографию, он, сам того не заметив, поотрывал на рубашке все пуговицы.
Следователь подробно записал мои показания, допросил Трофима. Случай оказался необычным. Справедливость требовала оставить преступника на свободе, и пока я писал поручительство за него, между следователем и Трофимом произошёл такой разговор:
— Будешь ещё воровством заниматься?
— Не знаю… Хочу бросить, да трудно. С детства привык.
— Ты где до экспедиции проживал?
— В Баку.
— Городской, значит. С кем там работал?
— Жил с беспризорниками.
— Ермака знаешь? Он ведь главарь у вас.
Трофим вдруг насторожился, выпрямился и, стиснув губы, упрямо посмотрел поверх следователя куда-то в окно. Пришлось вмешаться в разговор.
— Я ведь сказал вам, что парнишка уже год живёт в экспедиции, поэтому вряд ли он что-либо скажет о Ермаке.
— Он знает. У них только допытаться нужно…
Следователь вышел из-за стола и, подойдя к Трофиму, испытующе заглянул ему в глаза. Мелкие рябинки на лице Трофима от напряжения заметно побелели. Видимо, невероятным усилием воли он сдерживал себя.
— Молчишь, значит, знаешь! Говори, где скрывается Ермак, — уже разгневанно допытывался следователь.
Трофим невозмутимо смотрел в окно. Следователя явно бесило спокойствие парня. Он бросил на пол окурок, размял его сапогом, но, поборов гнев, уже спокойно сказал:
— Всё равно найдём Ермака. Он от нас не уйдёт, а тобой надо бы заняться: видимо, добрый гусь. Не зря ли вы ручаетесь за него, ведь подведёт, — добавил он, обратившись ко мне.
— Не подведу, коль в жизнь пошёл, — ответил за меня Трофим с достоинством и покраснел, может, оттого, что ещё не был уверен в своих словах.
— Ты только шкуру сменил, а воровать продолжаешь. Так далеко не уйдёшь, — сказал следователь, принимая от меня письменное поручительство и часы.
Мы распрощались, и я с Трофимом вышел на улицу. Над станционным посёлком плыло раскалённое солнце, затянутое прозрачной полумглой. Давила духота. По пыльной улице сонно шагал караван верблюдов, гружённых вьюками.
— Разве я мог подумать, что мне придётся раскаиваться в своих поступках и просить прощения? — вдруг заговорил Трофим надтреснутым голосом. — Ведь понимаю, что я уже не вор, но какая-то проклятая сила толкает меня на это. Простите. Мне стыдно перед вами, а, с другой стороны, трудно отделаться от привычки шарить по чужим карманам. Вы не рассказывайте в лагере ребятам…
— Когда же ты покончишь с воровскими делами? — спросил я Трофима.
— Я-то покончил, а вот руки не могут отвыкнуть. Мне стыдно перед вами.
— Это хорошо, если стыдно. Скажи, кто такой Ермак, про которого спрашивал следователь? Вожак?
— Был такой беспризорник.
— Где же он?
— Не знаю.
Мы проводили Пугачёва. Трофим весь этот день оставался замкнутым. Какие-то думы или воспоминания растревожили его душу.
К сожалению, это был не последний случай воровства.
В 1932 году наша экспедиция вела геотопографические работы на курорте Цхалтубо. Я с Трофимом возвращался в Тбилиси. На станции Кутаиси ждали прихода поезда. Трофим дежурил у вещей, а я стоял у кассы. Необычно громко распахнулась дверь, и в зал ожидания ввалился, пошатываясь, мужчина. Окинув мутными глазами помещение, он небрежно кивнул головой носильщику и поставил два тяжёлых чемодана возле Трофима.
— Билет!… Батуми!… — пробурчал вошедший, не взглянув на подбежавшего носильщика, и вытащил из левого кармана брюк толстую пачку крупных ассигнаций.
Носильщик ушёл, а мужчина, подозрительно взглянув на Трофима, уселся на чемодан и стал всовывать деньги обратно в карман. Но это ему не удавалось. Углы кредиток так и остались торчать из кармана. Мужчина был пьян. Он тёр пухлыми руками раскрасневшееся лицо, мотал усатой головой, отбиваясь от наседающей дремоты, но не устоял и уснул. Вижу, Трофим заволновался, стал подвигаться к спящему всё ближе и ближе, а сам делает вид, что тоже дремлет.
Одно мгновенье, и я стоял между ним и деньгами.
— Гражданин, слышите, гражданин, у вас выпадут деньги!
— Что ты пристаёшь, места тебе нет, что ли?! — пробурчал спросонья тот. — Ну и люди!
— Приберите деньги, — настаивал я.
— Ах, деньги… — вдруг спохватился он, вскакивая и энергично заталкивая кредитки в карман.
Я повернулся к Трофиму. Он сидел бледный, с искажённым лицом. Из прикушенной губы сбегали на подбородок одна за другой капельки крови. Наши взгляды сошлись. Мы так понимали друг друга, что не было необходимости в словах. Но я не должен был вообще умолчать об этом случае. Уже в поезде, оставшись наедине с ним, я сказал:
— Зачем, Трофим, ты сделал мне сегодня больно?
— Вы мне верите? — вдруг спросил он, окинув меня искренним взглядом. — Я деньги вернул бы, они мне не нужны. Виновата привычка. Куда мне уйти с таким грузом?…
Но Трофим никуда не ушёл. Он окончательно прижился у нас, освоился с лагерной обстановкой, с общежитием. Правда, ранее привыкнув к острым ощущениям, к дерзостям, он долго не мирился с затишьем. Но время сделало своё дело. Труд постепенно заполнил образовавшуюся в душе Трофима пустоту. В характере парня было много доброты, отзывчивости, и он заслуженно стал любимцем всего коллектива. Но прошлое ещё напоминало Трофиму о себе.
Мы делали карту Ткварчельского каменноугольного Месторождения. Шёл 1933 год. Я собирался ехать в отпуск, проведать мать. Всё уже было готово к отъезду. Ждали машину. Кто-то из провожавших сообщил, что видел Трофима с беспризорниками. Меня всегда беспокоили такие встречи, и я немедленно отправился на розыски. Трофим оказался возле подвесного моста через реку Гализгу. С ним был молодой парень и Любка. Я остановился, не зная, что предпринять. Любка заметно подросла, возмужала. Черты её лица стали ещё выразительнее. Она в упор смотрела на Трофима, потом вдруг шагнула к нему и, развернувшись, хлестнула рукой по щеке. Раз, второй, третий. И всё звонче, яростнее. Она была бесподобна в гневе! И вдруг всё в ней погасло. Она отошла от Трофима, упала на канатные перила и заплакала.
«Нет, это уже не дружба. Это настоящая любовь», — подумал я, живо представив себе, какая опасность грозит Трофиму.
Тот подошёл к ней, положил руку на плечо, но не сказал ни слова.
— Не хочешь вернуться? Уйди, продажная сволочь! — крикнула Любка, вскакивая и торопливо поправляя на голове косынку. Она хотела ещё что-то сказать, но захлебнулась от злости. Оттолкнув Трофима, девушка схватила за руку парня, сидевшего рядом, и пошла с ним, легко скользя ногами по настилу. Уходила гордая, красивая.
Трофим бросился догонять их. Он бежал по раскачивающемуся мостику, хватался за канат и, наконец, остановился.
Я подошёл к нему, загородив проход. Под нами пенистыми бурунами неслась Гализга. Вдали виднелись заснеженные вершины Кавказского хребта. Это было осенью. Леса пылали в золотом наряде.
— Ты любишь её? — спросил я, прерывая молчание. Лёгкий румянец покрыл лицо Трофима.
– Я уговаривал её остаться у нас. Да разве она бросит своё дело! Грозит мне, если не вернусь…
— Как она узнала, что ты здесь?
— Через беспризорников. После бегства Ермака из Баку там теперь Любка всеми руководит. Второй раз приехала.
— Об этом ты мне не говорил, а ведь обещал ничего не скрывать. Чем же Любка грозит?
— Она всё может сделать…
— Ты хотел уйти с ней?
Трофим молчал. Видно, трудно ему было устоять против настойчивости такой властной и красивой девчонки. Что же делать? Не ехать в отпуск я не мог. Оставить Трофима одного рискованно. Решил взять его с собой.
Он запротестовал. Ему, несомненно, хотелось ещё встретиться с Любкой. Но я был настойчив, и вечером того же дня мы с ним плыли на теплоходе «Украина».
Моя мать знала о Трофиме из писем, и он не был ей безразличен. Когда же мы приехали и она познакомилась с ним ближе, то прониклась к этому юноше настоящей материнской любовью, принёсшей ей на склоне лет много радости. А сколько заботы было! Трофиму за обедом лучший кусочек положит, и горбушку припасёт, и сливок холодных, и початок молодой сварит, всё для него, как для самого младшего сына. Парень, бывало, уснёт, а она усядется у его изголовья, наденет очки и начнёт штопать носки, бельё, да так и задремлет возле него.