Гневное небо пронизывает лес огненными стрелами, выхватывая из тьмы стволы деревьев, их вершины и края угрожающих туч. Но уже слышен рёв реки: где-то близко палатка, тепло…
Скозь мрак мигает огонёк.
— Не пришибло? — кричит обрадованный Трофим, выглядывая из палатки.
— Давеча за малым не угодило, — отвечает Василий Николаевич. — Покукарекал бы ты тут без нас на Мае!
— Что и говорить! Всяко, брат, передумал, жутко одному в грозу.
Мы надеваем сухое бельё, забираемся в меховые спальные мешки, и через минуту наступает настоящее блаженство. Ради этого уже стоило промокнуть и промёрзнуть.
— Вот и чай, сахар кладите сами! — И Трофим ставит перед нами объёмистые кружки.
Дождь перестал, тучи разбежались. Притихла мокрая тайга. Бледный свет луны упал на палатку.
Утром по ущелью разгулялся недобрый ветер. Ждать нечего. Сварачиваем лагерь, запасаемся дровами, чтобы не делать остановок. После ночного дождя река вздулась, налилась чёрной кровью. С бешеной высоты скал падает живая бахрома воды, обливая посвежевшие бока откосов. Уже залиты галечные берега, затоплены мелкие перекаты. Путь открыт. Только голые утёсы караулят нас по-прежнему.
На поворотах не осталось перекатов Плот несёт легко и быстро по матовой глади. Вместе с нами уплывают от родных берегов смытые половодьев деревья. Отбросив далеко вперёд изломанные вершины, они хватаются корнями за шероховатое дно реки, за уступы, вонзают обломки сучьев в стены.Мы сторонимся такого соседства. Это опаснее шиверы. Слышатся непрерывные глухие удары, то стучат на дне камни, гонимые потрком вниз. Каждый поворот в этом бесшабашном беге кажется последним.
Из-за ельника, будто из засады, бросается нам навстречу широкогрудая скала. Лицо кормовщика каменеет, глаза вот-вот выкатятся из орбит. Сатанинская сила толкает плот в буруны. Ничего не видно за гигантскими взмахами волн. Мы налегаем на вёсла. Изо всех сил стараемся смягчить удары. Плот не повинуется на быстрине и через секунду грохот удара о скалу глушит рёв потока.
Судно перекосилось, и пока разворачивалось, его накрыла вершиной лиственница, оно окунулось в воду. Буруны хлещут через нас. Впереди опять скала. Ну тут и конец!…
— Топор! — слышу я крик кормовщика.
На ощупь в воде нахожу топор, воткнутый в бревно, и подаю Трофиму. Лиственница вздрагивает от ударов. Летят брызги, щепки. Подрубленная вершина с оглушительным треском ломается, уходит от нас. Плот подхватывает стремнина и, точно детский кораблик, несёт дальше. Мелькают гривы водяных отбоев, дикие взлёты ельника.
До хруста гнём спины. Сходим с главной струи. Спасаемся бегством…
Прибиваемся к осыпи, сильно подточенной половодьем. Выбираемся на берег. Тут только почувствовали, что все мы мокрые до ниточки и безмерно устали.
Пока сушатся одежда и вещи, мы отогреваемся горячим чаем. Починяем плот. Настроение у всех неважное. Правда, оно довольно быстро приходит в норму. До вечера ещё далеко. Река присмирела. Оставляя кант из лесного мусора, она неохотно отступает от берегов. На мелях оседает наносник. В ельниках глохнут обессилившие ключи.
— Пора! — говорит Трофим, и мы занимаем свои места
Снова вместе с рекой уплываем за кривун. Как черепаха, плот тяжело переваливается на текучих увалах, послушно скользит рядом с потемневшими камнями, не задевая их. Так бы вот и плыть без тревог, без опасности. Но мы всё время чувствуем,что стоим лицом к лицу с титанической силой, перед которой наша жизнь — игрушка.
И вдруг впереди, вспахивая потемневшую гладь реки, поднимается стая тяжёлых гусей. Широко и звонко раздаётся их гортанный крик.
— Гуси! Гуси! – обрадованно кричит Трофим. — Не иначе где-то близко открытые места или озёра.
— А может, Эдягу-Чайдах? — И я с замиранием сердца смотрю вперёд.
Птицы набирают высоту спокойными взмахами крыльев и, срезая кривуны тянут напрямик к югу.
Прочь сомнения, впереди Эдягу-Чайдах!
А горы распахиваются шире и шире.Раздвинулись, отошли от берегов. В просветах золотистая даль.Несёт нас быстро. Нет так спокойно ещё не было на душе. И это не слепое предчувствие. Ведь гуси-то действительно летели над широкой долиной, что справа от реки.
— Может, Улукиткан уже здесь? — И Трофим пристально всматривается, отбросив весло.
Я вскакиваю на груз. В лицо дует слабый ветер. Лес, горы слились, всё окуталось густым сумраком.
— Огня не видно, не приехали ещё.
— Тогда остановка. Утром разберёмся, — командует кормовщик.
Место для ночёвки неудачное, голый камень,ни деревца, ни травинки, никаму не нравится. И дров нет. Я бегу вниз узнать, что там за шум. Тороплюсь — вот-вот стемнеет.
Подбегаю к неведомой реке. Она скользит по дну боковой долины и делает свой последний прыжок, чтобы соединиться с Маей. С трудом различаю на противоположной стороне таёжку, рядом сухую протоку и за ней что-то чёрное, кажется наносник, про который говорил Улукиткан
— Да, это Эдягу-Чайдах!
Я возвращаюсь к своим с радостной вестью, и мы на шестах спускаем плот за устье речки, пристаём к пологому берегу, усеянному крупными голышами. Наконец-то достигли заветного места!
На ночёвку располагаемся у наносника. Дрова и вода рядом. Зажигаю спичку и не могу удержать крик радости: песок, на котором я стою, весь взбит копытами оленей, всюду свежий помёт. Нет сомнения, где-то близко наши проводники. Хватаю карабин и разрываю тишину громовым раскатом выстрела.
Долго бранятся разбуженные скалы. В недрах уснувшей тайги смолкает эхо. И опять тишина.
— Видно, патрон с осечкой попался Улукиткану, не может воспалить, — говорит Трофим.
Ждём ответа. Ждём долго…
— Не уснули ли старики?
Снова выстрел тревожит тишину.
— Может с ними нет ружья? — говорю, сам не веря этому, я.
— Что вы! — возражает Василий Николаевич. — Улукиткан без берданы не может, она приросла к нему навеки.
— Тогда почему же не отвечают?
— Завтра узнаем, а сейчас давайте устраиваться. Ты,Василий, берись за ужин, а об остальном подумаем мы с Трофимом.
— А вы хорошо смотрели, оленьи ли следы под наносником? — вдруг вспомнил Василий Николаевич.
— Я тоже об этом только вот сейчас подумал: не сокжои ли тут были?
— Давайте сейчас сходим, чтобы не гадать? — И Василий Николаевич, приставив на ребро к огню допекать последнюю лепёшку, встал, соскрёб ножом с ладони засохшее тесто.
Я нашёл кусок берёзовой коры, вправил его в расщеплённый конец палки, зажёг, и мы с факелом отправились на другую сторону наносника.
— Это не наши олени, дикие, — заявил твёрдо Василий Николаевич. — Смотрите, вот след телёнка, а у наших нет молодняка. К тому же тут и давнишний помёт. Это сокжои под наносником отдыхают в жаркий день. Зря порадовались!
— Выходит, так, — соглашаюсь я.
Разочарованные возвращаемся к мигаю щему огню костра. Спит окутанная мраком тайга и только Мая никак не угомонится.
Я забираюсь в спальный мешок и тут только ощущаю небывалую физическую усталость, кажется, никакие блага, никакая опасность не заставят меня сейчас покинуть постель. Закрываю глаза, зарываюсь поглубже в мешок, но немогу освободится от дум.
Наконец мы на Эдягу-Чайдахе, но всё ещё далеко от своих и от цели. Я пытаюсь восстновить в памяти оставшийся позади путь. Там было много случайностей, но были и серьёзные предупреждения. Следует ли рисковать дальше? Может пора отблагодарить судьбу, дождаться проводников, переложить груз на оленей и пробираться пешком через Чагарский хребет на Уду, к своим? Так будет надёжнее. А как же с обследованием Маи? Согласиться с эвенками, что река недоступна? Так ли уж недоступна?
Пропадает сон.
Надо идти по Мае, иначе никогда в жизни себе не простишь. А как быть с Василием и Трофимом, с этими безропотными спутниками? Опять подвергать их новым опасностям? Нет! Пора остепениться. Хватит! Пойдём через Чагарский хребет. Скажут, отступили? Пусть!
Так я и уснул с решением идти через Чагар.
УЛУКИТКАН ХОЧЕТ ОБМАНУТЬ ОСТОРОЖНОГО СОКЖОЯ
Мы дальше не плывём, хватит! Старики нас нашли. Вечерняя заря на старой наледи. Улукиткан хочет обмануть осторожного сокжоя. С жирным мясом ночь короткая.
Меня будит холод. Погода мерзкая, идёт мелкий дождь. Буйные порывы ветра налетают на угрюмую тайгу, и она отвечает ему с тем же гневом. Я поднимаюсь. На стоянке никого нет: ни спутников, ни собак, ни вещей, только давно потухший костёр да остатки вечерней трапезы. И плот лежит на берегу без груза. Что случилось?
Оказывается, уже давно день. Мои спутники решили перекочевать на край таежки. Перетащили туда весь груз, поставили палатку, пологи и теперь что-то делают на галечной площадке возле Эдягу-Чайдаха.
В лесу среди мягкой зелени листвы, под охраной столетних деревьев, уютнее, да и не так ветром берёт.
Василий Николаевич и Трофим натаскали на косу еловых веток и из них выложили на гальке крупными буквами:
«СБРОСЬТЕ БАТАРЕИ».
— Вряд ли с самолёта удастся прочесть надпись, ведь ЛИ-2 летает здесь высоко, — усомнился я.
— Лишь бы заметили дым, а уж прочесть — непременно прочтут, бинокль наверняка с ними, — с жаром отстаивает Трофим.
— Если ты уверен, тогда надо добавить три слова: «Идём через Чагар».
— Почему через Чагар? — поразился он.
Василий Николаевич тоже повернулся ко мне, насторожился.
— По Мае не поплывём. Хватит.
— А как же с обследованием? — разочарованно спрашивает Трофим.
— Останется незавершённым. Весною попробуем на резиновых лодках, мне кажется, на них будет надёжнее, нежели на плоту.
— Если на следующий год снова начинать, то лучше нам плыть до конца. У нас есть опыт, да и река здесь полноводнее, меньше риску.
— Не слишком ли ты надеешься на себя?
— Надо кончать с Маей.
На таборе залаяли собаки. Бойка и Кучум перемахнули вплавь мутный Эдягу-Чайдах, бросились вверх по реке.