– Если честно, Хэрриет, мы оба вполне способны понять, если вы не можете видеть обитателей Трепассена, поэтому прошу вас, не стесняйтесь и, если что, попросите нас уйти. С моей стороны это чистый эгоизм, я так разволновалась, когда услышала новости. Хардинг дома с детьми, а Абель любезно согласился подбросить меня… О нет, Хэрриет, пожалуйста, не вставайте.
Хэл не без труда спустилась с кровати, нетвердо поставив ноги на пол, и упала в такие крепкие, твердые объятия Митци, что ей даже нечем стало дышать.
– О, моя дорогая, – все повторяла Митци. – О, моя дорогая, какое испытание, ну и ну, этот жестокий, ужасный человек… Я даже не могу…
Она осеклась и отступила, уверенным жестом вытерев глаза краешком платка от «Гермеса». Вперед вышел Абель. Он не стал обнимать ее, во всяком случае, не в полном смысле этого слова – просто положил обе руки на плечи, мягко поддерживая, словно боялся, что она сломается, и глядя с такой печалью в серых глазах, что у Хэл ком встал в горле.
– О, Хэрриет, вы сможете нас простить?
– Простить вас? – попыталась переспросить Хэл, но ободранное горло оборвало слова, и ей пришлось повторить, чтобы посетители смогли ее понять. – Что же мне вам прощать?
– Все, – многозначительно ответил Абель. Он сел у изголовья кровати на маленький жесткий стульчик, а Митци устроилась в ногах. – За то, что мы, ничего не зная, позволили вам ввязаться во все это. За то, что были слепы двадцать лет. В глубине души я чувствовал, что что-то не так, да все мы чувствовали. Но он был так очарователен, с ним было так весело, когда он этого хотел.
– И никто из вас не знал правды? – с трудом спросила Хэл.
Это был вопрос, не утверждение, и Абель покачал головой.
– Мать знала. И… я думаю, миссис Уоррен тоже, почти наверняка.
– Миссис Уоррен? – Митци пришла в ужас. – Она знала и ничего не сказала?
– Она его любила, – просто ответил Абель. – И мать, полагаю, тоже, по-своему. Наверно, они чувствовали… – Он развел руками. – Ну, что сделано, то сделано. Мэгги было не вернуть. И возможно, они думали – простите меня, Хэл… – Абель сделал глубокий вдох. – Я хочу сказать, возможно, они считали, что она его спровоцировала и он не стерпел. Ну, что-то вроде преступления, совершенного в состоянии аффекта.
– Да, миссис Уоррен все знала, – сказала Хэл. Горло болело, и она глотнула воды из стакана, стоявшего в изголовье. – Он не мог быть в этом уверен, но, зная отношения двух женщин, предполагал. А это серьезная опасность. Поэтому он и убил ее. Она пыталась предупредить меня. А я не поняла. Решила, она мне угрожает. Я думала, она расставила мне ловушку на лестнице, чтобы запугать, чтобы я уехала, но это был… – Она умолкла. Как это сказать? Эзра? Мой отец? Мой отец расставил мне хитроумную ловушку, чтобы я перестала копаться в собственном прошлом? – А теперь она мертва, – закончила Хэл.
Она словно оцепенела от бессмысленности. Мод, Мэгги, попытка убить ее саму. Она не могла простить Эзру, но могла его понять. Он убил в припадке бешенства, от какой-то исковерканной любви. Ведь по большому счету главной и единственной любовью Эзры был он сам. Его избаловали слепым обожанием, он долго жил в полной беззаботности, ему незнакомо было чувство ответственности, и любое препятствие на пути осуществления своих желаний он воспринимал как конец света. А тут вдруг Мэгги предъявляет ему какие-то требования. Он просто не мог этого вместить. А где-то живет сестра, которая подозревает или знает правду. Как тут не подстраховаться? Но миссис Уоррен… У Хэл было еще множество вопросов – вопросов, на которые могла бы ответить только миссис Уоррен, и ей захотелось плакать. Вспомнилось лицо миссис Уоррен в первый день – пришедшее ей на ум сравнение с ребенком, который смотрит, как кошка подкрадывается к ничего не подозревающим голубям, – смотрит в устрашающем предвкушении кровавой бойни, которая сейчас произойдет. Тогда Хэл казалось, что кошка – это она сама. Теперь она поняла – кошкой был Эзра. Однако миссис Уоррен видела опасность и не сделала ничего, чтобы предотвратить развитие событий. Лишь попыталась предупредить Хэл.
Убирайтесь, если не хотите беды на свою голову. Пока еще есть время…
– Она одна оставалась из тех, кто знал правду, – медленно сказала Хэл. – И он… боялся, что она может предупредить меня.
Она мысленно пробежалась по прошедшим годам, подсчитывая погибших, которые валились, как костяшки домино, после первой вспышки ярости в лодочном сарае. А последняя костяшка – она сама, Хэл. Только вот она не повалилась. В отличие от него.
– Митци… Я соболезную вашей утрате.
– А я вашей, – ответила Митци, и в ее круглом розовом лице была мудрость, которую Хэл совершенно не ожидала встретить в этой женщине. Бесконечное сострадание под самодовольным фасадом. – Это был ваш отец.
От этих слов вздрогнул Абель, не Хэл. Он закрыл лицо руками, как будто не мог всего этого слышать, так что Хэл захотелось протянуть руку, сказать, что все в порядке и так и останется. Каким бы ни был ее отец – он утонул. Зато у нее была не одна, а две замечательные матери, которые боролись за нее, берегли ее, и она этим счастлива. Но Хэл не могла найти нужных слов.
– Когда вам станет лучше, – Митци потрепала ее по коленке, – нам придется еще раз встретиться с мистером Тресвиком, Хэрриет.
– Тресвиком?
– Похоже… Словом, похоже, миссис Вестуэй прекрасно знала, что делает, когда составляла завещание.
– Мистер Тресвик уже разобрался во всей этой путанице, – сказал Абель. – С учетом того, что нам сегодня известно, формулировка документа вполне однозначна и недвусмысленна. Наследство предназначается вам, Хэл. С самого начала предназначалось. Имение ваше.
– Что?! – Удар был таким неожиданным, что восклицание вырвалось чуть ли не обвинением, а потом Хэл не могла придумать, что сказать.
Абель продолжал:
– Мать знала, что вы ее внучка. Мне кажется, это очевидно. Что до завещания… я думаю, она хотела, чтобы все мы терзались вопросами, начали копаться в прошлом. Вот что она имела в виду, как мне кажется, написав ту строчку в письме Хардингу.
– Aprés moi, le déluge, – тихо сказала Хэл.
И наконец поняла, какой маховик запустила миссис Вестуэй своим завещанием. В этом, конечно, много не только злобы, но еще и трусости. Правда являлась таким кошмаром, что при жизни она была не в силах посмотреть ей в лицо. И бабка ждала, пока сама она будет недосягаема, а вся тяжесть падет на оставшихся.
На какой-то момент Хэл представила, как прикованная к кровати старуха, за которой беззаветно ухаживает миссис Уоррен, замышляет будущую катастрофу. Интересно, она потирала руки, когда подписывала завещание, полная желчного ликования? Или делала это с унылой покорностью и жалостью к живым? Теперь уже не узнать.
– Что меня занимает, – медленно сказал Абель, – так это почему Эзра не согласился на договор об изменении условий, который вы предложили. Для него это был идеальный выход – признать, что вы не внучка нашей матери. Я думаю, мать рассчитывала, что вы такая же жадная и ненасытная, как и мы все, и будете искать правду в суде. Она и представить не могла, что вы откажетесь от наследства без боя. Вы оказались благороднее, чем она могла себе представить.
– Это вовсе не благородство, – покачала головой Хэл. В горле у нее саднило, словно оно пыталось заставить ее замолчать, но она упрямо сглотнула и сипло продолжила: – Получив письмо от мистера Тресвика, я сразу поняла, что произошла ошибка. И внушила вам, что сама так же сбита с толку, как и вы, но на самом деле никто меня ни с какого толку не сбивал. Я приехала сюда… – Хэл помолчала. Сможет ли она сделать это? – Я приехала сюда, чтобы вас обмануть. Вы не представляете, ни один из вас не в состоянии понять, что это такое – столько бороться, не знать, откуда брать деньги на квартиру в следующем месяце. Вы были богаты, и я решила… – Она опять замолчала, накручивая на пальцы уголок простыни. – Я решила, что это ход судьбы, чтобы подправить весы. Получить на пару тысяч больше или меньше для вас не имело никакого значения, а для меня это было все. Я в бегах от подпольного ростовщика. – Каким мелким, неважным казался сейчас мистер Смит и его мелкие угрозы по сравнению с тем, что ей пришлось пережить. – Чтобы все уладить, мне нужно всего несколько сотен фунтов. Я надеялась, что смогу уехать и начать новую жизнь. И только увидев вас, поняла, что была неправа, а узнав, что наследство вовсе не шуточное, что это целое имение, я почувствовала, что мне это не по силам. Но мне кажется, я знаю, почему Эзра не согласился на договор об изменении условий.
– И почему же? – спросил Абель, и в его голосе послышалось некоторое беспокойство, как будто у него больше не было сил на очередные разоблачения. Хэл решила, что он заметно постарел с того дня, когда она махала ему рукой под часами на пензанском вокзале. Но выражение боли и морщины еще больше подчеркивали доброту в глазах, и ей стало стыдно за свои подозрения.
– Я думаю… Думаю, его беспокоило, что Хардинг продаст дом. Тогда бы обнаружилось тело и началось расследование.
– Вы о чем, Хэрриет? – спросила Митци. Она наклонилась и взяла руку Хэл в свои. – Эзра успел вам что-то рассказать?
– Я думаю, что моя… – Это слово причиняло боль, вонзаясь в раненое горло. – Что моя мама все еще там. Я думаю, ее тело в озере, у лодочного сарая. Можно попросить… – Она опять сглотнула и прокашлялась, горло горело оттого, что она так много говорила. – Попросить полицию посмотреть под водой рядом с лодочным сараем?
– О Господи, – прошептал Абель. – Боже милосердный. И мать жила с этим двадцать лет.
В маленьком больничном отсеке наступила тишина, каждый погрузился в собственные мысли, собственные воспоминания, собственные кошмары.
В этот момент звякнули кольца занавески, отделяющей отсек, и косой луч почти слепящего солнечного света упал на кровать. В проеме между занавесками стояла давешняя бойкая санитарка.
– Дорогие мама и папа, боюсь, часы посещения подошли к концу, – довольно игриво сказала она. – Пока-пока, до завтра, если вам будет угодно. А нашей юной леди нужно поберечь горло.