– В общем-то, это совсем не сложно, – пробормотала женщина, осторожно ставя на карниз ножку в мягкой домашней туфельке, – довольно широко. Если не смотреть вниз, то ничего плохого не случится.
О том, что скажет муж, если вдруг прознает об ее вылазке, Кэти старалась вообще не думать. Ну… А откуда он узнает? Джеймс уехал вместе с ним, а остальная прислуга, вышколенная как в Букингемском дворце, в его личные покои без прямого приказа ни за что не сунется.
Рассуждая таким образом, Кэти без особого труда добралась до окна кабинета, кошкой проскользнула внутрь и с большим облегчением спрыгнула на пол.
После всех трудов, которые она приложила, чтобы сюда попасть, Кэти ожидала увидеть пещеру Али-Бабы… Ну, положим, сундуки, набитые алмазами, для обычного лондонского дома – это немного слишком, но хоть что-то необычное здесь должно быть? Иначе, зачем так тщательно запирать самую обычную комнату.
Личный кабинет Этьенна как две капли воды походил на личный кабинет ее отца, судьи Бэрта: большой письменный стол у окна, где больше света, пара стульев – кресел здесь не водилось по определению, – небольшой и не слишком удобный диванчик у стены, вероятно, чтобы визитеры не рассиживались и не мешали хозяину работать. Пара глухих шкафчиков без стекол.
Кэти прошла по плотному ковру, совершенно глушившему шаги, попыталась сунуть любопытный нос в один из шкафчиков – он оказался заперт! Закрыт на ключ, который, скорее всего, Этьенн носил где-то у сердца. С ящиком письменного стола дело обстояло так же безнадежно.
Кэти совсем было пала духом. Загадка двух паспортов, таинственной жены и брата-священника со шрамом на левом плече грозила так и остаться неразгаданной и испортить ей настроение на весь день. Даже поездка по модным лавкам, о которой она думала совсем недавно с таким удовольствием, как-то сразу померкла.
Единственным доступным предметом оказалась все та же шкатулка для приглашений. Кэти двумя руками открыла тяжелую крышку.
На самом верху лежал длинный конверт из плотной белой бумаги: приглашение на «мальчишник» к младшему сыну виконта Уэсберри, затем шла запись какой-то карточной партии, счет от портного, письмо, пространно повествующее о шансах некой кобылы Леды в дерби, чрезвычайно вежливое напоминание о проигранном пари, снова приглашения на какие-то сугубо мужские сборища… Снова счет, на этот раз от каретника… Еще одно письмо…
«Милостивые государи, – прочла Кэти, – понимая всю трудность и деликатность положения, в котором вы оказались из чувства глубокого патриотизма и любви к Великой Британии…»
Карие глаза Кэти от удивления стали в два раза больше. «Любовь к Великой Британии» у француза?! Она быстро просмотрела все письмо до конца: содержание его было вполне безобидным и состояло в основном из общих фраз, уверения в неизменном уважении и благодарности и прочего словесного мусора, которым так богат эпистолярный жанр.
Нижний край письма был оборван. Вернее, неровно отрезан.
Внезапно в коридоре послышались шаги. Кэти замерла. Шаги на полминуты стихли, послышался голос, отдающий кому-то распоряжение… Это был голос Этьенна, барона де Сервьер… с которым Кэти никак не хотела столкнуться в помещении, так тщательно запертом.
Шаги возобновились. Не было никаких сомнений в том, что он шел сюда. Куда ж ему еще идти, не в кладовые же?
В панике Кэти захлопнула шкатулку и ланью метнулась к окну. Обратный путь она проделала втрое быстрее, даже не задумываясь о двадцати футах, отделяющих ее от земли. И лишь оказавшись в относительной безопасности, в общем зале, Кэти поняла, что нечаянно утащила у мужа странное письмо. Спасаясь из кабинета, она машинально сунула лист бумаги за манжету, и теперь он торчал оттуда, напоминая ей о неподобающем поведении. Кэти быстро затолкала его поглубже, пообещав себе, что вернет на место при первой же возможности, бросила взгляд на большие напольные часы и заторопилась. Поездка по магазинам была слишком важным предприятием, чтобы откладывать ее из-за пустякового, в сущности, происшествия.
Глава 7
– Обед подан, господин.
Питер Дадли, с трудом вынырнув из невеселых мыслей, поднял глаза. В дверях стоял тот самый монах, которого он вначале принял за некрасивую девицу. В женском платье брат Джакомо был неуклюж, в рясе производил впечатление головореза, который эту рясу украл, а праведного монаха, который ее носил… зарезал, конечно, что же еще. Да и закопал. Или того хуже – утопил…
Нынешний наряд – ливрея слуги – шел ему примерно так же, как корове седло.
– Спасибо, Джон, – кивнул Питер. Именно так монах велел себя называть. Хотя англичанин из него был еще тот, конечно. Еще хуже, чем женщина. Как этих горе-шпионов до сих пор не переловили с такой-то маскировкой?
– Прикажете подать сюда? – осведомился слуга.
Питер огляделся. Забавное место для приема пищи, тем более – обеда. Его окружали огромные, в два обхвата толщиной, вязы, стена, отделявшая его от остального мира, была сплетена из узорного чугунного кружева, а вместо неба был шестигранный свод летней беседки. Интересно, можно приказать монаху, чтобы он в одиночку сервировал здесь полный обед? До дома не меньше семидесяти ярдов… Сколько раз монах будет вынужден проделать этот путь вместе с супницей, тарелками, вторым блюдом, десертными ножами и вилками, крахмальными салфетками, бокалами для воды и вина и прочим?
– Не стоит, Джон. Прикажи накрывать в столовой. Я сейчас буду.
Издевательство над мнимым Джоном привело к тому, что Питер ел бы совершенно остывший обед. Слишком дорогая цена за несколько минут удовольствия. Тем более это все равно не решало вопроса: что, собственно, сделать с монахом.
Вручив Питеру в личное пользование сундучок с шестью тысячами, князь не потребовал с него никакой расписки: ни кровью, ни чернилами. Уходя из «гостеприимного» дома на Риджент-стрит, Дадли сгоряча решил, что дело, в общем, в шляпе. Долг французу он вернет, обещание, данное под принуждением, не обещание вовсе, на ближайшей исповеди он расскажет об этом, и священник-протестант охотно отпустит ему грех обмана троих католиков. Как пастор договорится с Господом – его заботы. А с клубком змей, обитавших в тихом домике, стоило поступить еще проще: сдать всю компанию властям. Питера не мучила совесть. Король Яков снисходителен к собратьям по вере, и единственное, что грозило тощему одноухому сиятельству, его пленительной супруге и переодетому монаху – это высылка из Англии на первом же корабле.
Когда следующим утром завтрак прибыл вместе с Джакомо, одетым в ливрею, Питер опешил. Он точно знал, что за ним не следили: несколько раз проверил. Он не давал никому из компании своего адреса. Его холостяцкое жилье было неизвестно даже родителям, любимая женщина предпочитала принимать офицера в своем будуаре в отсутствие мужа… Как Джакомо отпер двери? И куда, черт возьми, подевались остальные слуги?
Этим трюком князь давал ему понять, что жизнь Дадли на ладони ордена, и в любой момент офицер может быть прихлопнут как муха. Если немедленно не начнет доказывать, что он – очень полезная муха.
Первое движение души Дадли не было оригинальным. Эта мысль ему уже однажды приходила в голову, и тогда… капитан сорвался со стула, как ядро из карронады, и в один прыжок оказался подле лжемонаха. Но силы небесные, как этот Джакомо оказался проворен. Он ловко ушел с линии атаки, а серебряный, надраенный до блеска поднос превратился в прекрасный щит. Именно в этот щит звонко ударил кулак Дадли. Нет, он не почувствовал боли, он ударил еще раз, и с тем же успехом. Он решил было пустить в ход ноги, но в ту же секунду сверкающий поднос подарил ему необычайно красивые и разноцветные круги в глазах. Удар по голове эхом отразился в бедном мозгу капитана, и там, казалось, запели райские птахи. Фиаско было полным – позор всеобъемлющим.
На топорную попытку убийства монах отреагировал на диво спокойно: собрал битую посуду, присыпал солью пятно на скатерти и невозмутимо поинтересовался, не желает ли господин повторить завтрак. Господин, лежавший в углу дивана, и связанный обеденной салфеткой, смог только прорычать что-то неразборчивое. Монах истолковал это как отказ. В общем-то, не ошибся. Аппетит у Дадли начисто пропал.
Дадли до сих пор, вспоминая об этом, испытывал смущение. Но он был настойчив и, пожалуй, упрям.
Он предпринял еще две попытки: пытался устроить дуэль на шпагах, которую Джакомо превратил в разминочный матч и с оскорбительной легкостью выиграл. Последний раз он пытался пристрелить монаха из засады. Но это привело лишь к тому, что он остался без ужина. Брат Джакомо не получил ни царапины и даже не отобрал у Дадли оружие, что молодой офицер воспринял как ничем не прикрытое издевательство.
Теперь, куда бы ни шел Дадли, монах тенью следовал за ним. Он не был навязчив, пару раз Дадли даже решил было что его «хвост» отстал, но Джакомо свое дело знал.
Сегодня вечером истекал срок возврата долга, который Дадли установил себе сам. Две недели – вполне достаточно, чтобы собрать такую большую сумму. Барон не должен быть уж слишком сильно удивлен, а значит – лишних разговоров не будет.
Дадли задумчиво прищурился. Что если случится так, что по дороге на него нападут представители лондонского «дна»? Сундучок с деньгами ордена пропадет пропадом, монах погибнет, а долг… Ну, на крайний случай есть еще друзья-банкиры, повязанные с ним общей тайной.
– Извозчика?
– Нет, Джон. Здесь недалеко. Пройдемся…
Монах промолчал. Хотя «недалеко» включало в себя порядочное расстояние, чуть ли не в треть Лондона, уже стемнело, и, вдобавок ко всему, сгущался туман. А довольно тяжелый сундучок нести предстояло именно ему. Но, видимо, было прямое указание с Дадли по мелочам не спорить, и поэтому брат Джакомо согласно кивнул.
Узкие, кривые улочки, которыми они шли, так же напоминали фасады дворцов на Стрэнде, как сношенная домашняя туфля – сапог для верховой езды. Вроде бы на одну ногу, и форма похожа, а все же совсем разные вещи.