За дверью кладовой послышались всхлипывания.
Эмили Нортон, ничего не заметив, продолжала:
– Я должна была… должна была прислушаться к внутреннему голосу. Он говорил мне: Тамара в опасности, ей хотят причинить зло. И видите, что вышло.
Адам Карлсен внимательно рассматривал убитую горем девушку.
– Мисс Нортон, кто, по вашему мнению, вероятнее всего мог украсть у вас веронал, чтобы позже подсыпать его миссис Робинсон?
Эмили подняла на него опухшие глаза. Её взгляд, как в самом начале разговора, оказался пуст.
Она с трудом произнесла:
– Не знаю… не знаю… Кажется, что каждый кинул туда по щепотке яда.
Глава 4
Дверь в кладовую распахнулась. Месьё Фабьен рыдал. Жоржетта, в пенсне и с вязанием в руках, сказала:
– Если бы у меня была такая идиотка сестра, как эта бедная мышка, я бы её сама отравила. Какой смысл в её существовании? Антуан, заканчивай ныть! Я уже вся мокрая от твоих слёз. Нет, увольте! Если бы со мной так нянчились, как эта крошка с сестрой, я бы не вытерпела. Жизнь уберегла меня от сестёр и послала мне трёх самовлюблённых братьев, которым до меня, слава богу, дела не было.
Месьё Фабьен громко высморкался.
– А вы что скажете? – поинтересовался Карлсен у Каннингема.
Каннингем глядел на кресло, обитое рубчатым вельветом, в котором минутою ранее сидела мисс Нортон.
– Что скажу? Интуиция – вещь хорошая. Не раз меня выручала. Поэтому понимаю чувства, что описала сестра покойной. Жаль, конечно, что она так и не высказала свои подозрения раньше. Возможно, смерти удалось бы избежать. А вы что думаете?
– Что думаю я? – Адам по привычке стал расхаживать взад-вперёд по комнате. – Кто насыпал веронал в бутылку, мы пока не выяснили. Зато у нас появились другие факты. И некоторые из них противоречат друг другу. Наша задача – выяснить, какие факты являются правдой, а какие нет.
– Например?
– Так, так, сейчас… Например… Кое-что мы уже знаем о характере жертвы. Мы понимаем, что миссис Робинсон, скорее всего, симулировала недомогания, чтобы вызвать к себе жалость. Мы также теперь знаем, что миссис Робинсон была способна и на более радикальные методы. Например, падение с лестницы.
– А что, если её и вправду толкнули?
Это произнёс месьё Фабьен.
Жоржетта, качая головой, разразилась едкой тирадой:
– В мои годы были в моде такие дамочки. Их мужья весь день либо работали, либо курили сигары в клубах. Поэтому они лежали в своих будуарах, клали ладонь на голову и изнемогали от болезней, которых у них не было. И каждый день вызывали домой лечащего врача. Тот проводил тщательный осмотр тела и выдавал из своего чемоданчика очередной пузырёк с водой, называя это лекарством. Все были довольны. Дамочки получали внимание, врач получал деньги. Да, содержать жену раньше было куда расточительнее.
– Но в нашем случае есть одно несовпадение, – сказал Карлсен. – Мисс Нортон сообщила о том, что её сестра привыкла ложиться, когда её мучили боли. Допустим, миссис Робинсон просто симулировала. Но как объяснить тогда тот факт, что она лежала на полу уже через десять минут после того, как все вышли из фуникулёра и кабинка двинулась вниз? Вы ведь помните: водитель, загрузив чемоданы, сразу отправился наверх, и когда по пути кабинки встретились, он никого в другой кабинке не увидел. Почему миссис Робинсон лежала в тот момент на полу? Я всё-таки предпочитаю думать, что даже очень большая доза веронала не способна действовать так скоро. Прошло всего минут пятнадцать после того, как веронал попал в её организм. Поэтому, с учётом новой для нас информации, я думаю, что миссис Робинсон действительно стало плохо, и она по привычке легла. Сиденья в вагоне фуникулёра непригодны, чтобы лежать, поэтому ей пришлось лечь на пол. А это значит, что миссис Робинсон не симулировала боли. Ни дома, в Англии, ни в тот день на фуникулёре. Возможно, не все её болезни были реальными, но всё-таки миссис Робинсон была нездорова. А пока она лежала, веронал начал действовать. И Тамара Робинсон уже не встала и уснула навсегда.
Пол Каннингем, кивая, сказал:
– И мы спросим о лечащем враче миссис Робинсон у её мужа.
Некоторое время спустя он привёл Джона Робинсона.
Карлсен ожидал увидеть человека с жёстким взглядом и хроническим раздражением на лице. Но перед ним оказался совсем не такой человек.
Почти мёртвые глаза, тёмные круги под ними, впалые щёки, сутулость, седина. Мистер Робинсон сел, не обратив никакого внимания на внешний вид Карлсена.
Его голос был тихим:
– Мистер Каннингем попросил меня ответить на вопросы… Значит, это вы расследуете смерть моей жены?
– Верно, – ответил Карлсен. – Мистер Робинсон, примите мои глубочайшие соболезнования. Постараюсь не мучить вас и перейду сразу к делу. У нас есть причины полагать, что вашу жену отравили вероналом, подсыпанным ей на фуникулёре в бутылку с травяным ликёром.
Такое заявление привело Джона Робинсона в замешательство.
– Что за чушь? – сказал он.
– Вы считаете это невозможным?
– Ну конечно. Разве мог кто-то… Я не понимаю… – Джон не договорил.
– А от чего в таком случае могла скончаться ваша жена?
– Не знаю… Какое-то заболевание или… Ей всегда нездоровилось. Хотя я в это не верил.
– Не верили, что вашей жене плохо?
Мистер Робинсон набрал воздух в лёгкие, обдумывая ответ.
Выдохнув, сказал:
– Она слишком часто жаловалась на плохое самочувствие, но при этом крайне редко показывалась врачу. Послушайте. Это какое-то недоразумение. Не понимаю. Какой ещё веронал? Почему веронал? Почему бутылка с ликёром?
Карлсен подтолкнул пальцем очки и сказал как нечто само собой разумеющееся:
– Веронал, потому что он имелся в аптечке мисс Нортон и вдруг пропал; ликёр, потому что барбитал плохо растворим в воде, но хорошо растворим в спирте. Тот, кто насыпал порошок в ликёр, судя по всему, имел об этом представление.
– Но зачем? – продолжал недоумевать мистер Робинсон.
– Ваша жена употребляла спиртное? – продолжал Карлсен.
– Крайне редко. Но послушайте…
– Вот и ответ. Похоже, отравитель ждал подходящего случая.
Джон Робинсон покачал головой.
– Мистер Робинсон, извините за прямоту, но разве у вас не было повода желать смерти вашей жене?
Мрачный вдовец как будто постарел ещё сильнее. Он гневно бросил:
– Да что вы несёте! Как вы можете такое спрашивать?
– Надо полагать, это означает «нет».
– Довольно! Это вам Эмили подбросила идею насчёт веронала? Я вырву ей язык, чтобы не молола вздор.
Адам объяснил, что веронал обнаружили на бутылке.
Мистер Робинсон продолжал упорно твердить:
– Это полная чушь. Говорю вам!
– Тем не менее это так.
– В таком случае нужно дождаться результатов вскрытия.
– Совершенно с вами согласен. Но пока мы их ждём, вы не откажетесь рассказать мне немного о вашей семье?
– То есть вы считаете, что кто-то из моих детей отравил собственную мать? Вы с ума сошли!
Адам Карлсен ничего не ответил.
Мистер Робинсон поостыл – это заняло некоторое время – и произнёс уже тише:
– Вы что-то конкретное хотите знать?
– Пожалуй, краткого описания каждого члена семьи будет вполне достаточно. Предпочтительно, чтобы в описаниях присутствовала ваша точка зрения.
– Хорошо, – мужчина сделал долгий выдох. – У меня трое детей. Коннор старший, Леонард средний, Мэри младшая. Коннор – мягкий, добрый, сообразительный, открытый, совсем не умеет врать. Невероятно умный человек. Будь у него характер, смог бы многого добиться, но характер у него отсутствует, как тестикулы у женщины. Лёгкая добыча. Если когда-нибудь вдруг женится, из него непременно станут вить верёвки, а он будет с преданной нежностью подносить всё на задних лапках. Мне откровенно его жаль. Не представляю, какой будет его жизнь.
После короткой паузы мистер Робинсон сказал:
– Однажды я решил, что неплохо бы ему уйти на войну и погибнуть там. Мне и сейчас такой исход кажется наилучшим для него.
Карлсен поинтересовался:
– И вам не было бы его жалко?
– Наоборот. Мне больно на него смотреть и думать, что этот мир его непременно проглотит и будет жевать помаленьку. Жизнь его истерзает. На войне он был бы полезен. Он где угодно будет полезен, но война, по крайней мере, могла бы сжалиться над ним.
Он скривился.
– Леонард – замкнутый, порывистый, упёртый, как дуб, умеет врать и делает это не думая. Малюет какие-то картины, мне непонятные. Любит всякое барахло с блошиных рынков. Может запросто украсть что-то, если ему понравится вещь, которая не продаётся, или если у него не будет денег. Любит старые дома, собирает фотографии с ними. Людей не любит, как мне кажется. Двоечник. Вот, пожалуй, всё, что могу о нём сказать.
– Его вы не хотели бы на войну отправить?
– Слишком много чести. Нет, Леонард – пропащий. Ему никто не нужен, чтобы загубить себя.
Карлсен отнёсся к этой мысли с особым вниманием.
– Интересная точка зрения, – сказал он.
Джон Робинсон никак не прокомментировал.
– Про Мэри… Что вам сказать про Мэри? Неглупая, иногда бывает вспыльчивой, но только если её вывести из себя. Сама на рожон не полезет. Нормально учится, какие-то её подруги захаживают к нам. Обычная пятнадцатилетняя девчонка. Она – приёмная дочь. Пожалуй, всё. Устроит вас?
– Более чем. Благодарю, – сказал Карлсен. – А теперь, если несложно, расскажите, какие отношения были у ваших детей с их матерью?
Мистер Робинсон задумался и пару минут спустя заговорил вновь:
– Если я отвечу, что у них были здоровые отношения матери и детей, вас это, конечно, не устроит?
Карлсен покачал головой, добавив:
– В каждой семье своё понятие нормальности. Вы ведь это прекрасно понимаете.
– Тогда скажу так. Да, мы, бывает, ругаемся. Иногда кто-то с кем-то, иногда все вместе, если один захочет поддержать другого. Не назову это нормальным, сам я терпеть не могу ругани и всегда стараюсь избегать конфликтов. Но, к несчастью, в нашей семье кто-то всегда провоцирует кого-то. Если меня провоцируют, я могу вспылить.