– Да, понимаю, о чём вы.
– Мисс Нортон, что заставляет вас думать, что вы на кого-то клевещете?
– Мне просто пришла в голову мысль, что я ведь толком и не знаю, что такое семейная жизнь. Я живу одна и со стороны… то есть… я хочу сказать, что в теории знаю, что представляет собой семья, но на практике семьи ведь совершенно разные. И ссоры, и конфликты у всех разные, и любовь может проявляться по-разному, и только члены семьи могут правильно всё понимать…
Щёки Эмили покрыл румянец.
Она почувствовала это и сказала:
– Здесь очень жарко!
– Мисс Нортон, вам кажется, что вы неправильно что-то истолковали? Какие-то слова или какое-то действие?
Эмили Нортон долго разглядывала метель за окном, прежде чем ответить:
– Я думаю, что никто не виноват в том, что произошло.
– Это интересно, – с вниманием отозвался Карлсен.
– Я имею в виду, что даже если кто-то и совершил это, то им руководило очень естественное чувство.
– Что значит «естественное»?
– Которое могло родиться только в данной конкретной семье.
Карлсен сдвинул брови.
– Мисс Нортон, мы ведь сейчас про убийство с вами говорим, не так ли?
– Да, но не всегда же убийство происходит из злых побуждений? Ведь бывает же так, что человек совершает такой поступок по велению души?
– Мисс Нортон?
– Да, я всё ещё неясно выражаюсь. Я хочу сказать, что человеком может руководить не зло, а сострадание. Может же такое быть?
Карлсен задумчиво произнёс:
– По отношению к тяжелобольным – возможно.
– Я об этом и говорю! – с жаром воскликнула Эмили. Краснота продолжала расползаться по её лицу и шее. – Чем больше я думаю о том, что не знаю и не могу знать, какими были истинные отношения внутри семьи Робинсон, тем больше понимаю, какой на самом деле была моя сестра. Она была замечательным человеком, но в ней было столько всего другого… Сложного… Того, что мешало ей жить. И другим тоже.
– Смерть облегчила её страдания, вы это хотите сказать?
Эмили Нортон кивнула, выражение тревоги резко сошло с её лица, оно выглядело теперь как обычно – добрым и трогательным.
Эмили сказала:
– У нашего отца была последняя стадия онкологии. Он ослеп и практически не разговаривал. Каждый день был для него тяжким испытанием. В здравии это был жёсткий, строгий человек с викторианской закалкой. Но мы его очень любили. Так было заведено – любить тирана-отца. Годами позже, после его смерти, когда я выросла, Тамара призналась мне, что самостоятельно приняла решение помочь ему справиться с болью. Она усыпила его, как собаку. Я раньше и представить не могла, что доброта может существовать в виде убийства. Но именно Тамара открыла для меня чувство сострадания. Я поняла, что, если рядом мучается живое существо, ему нужно помочь, ведь в эту минуту ты сильнее, чем оно. Страдающий не может принять такое решение, он слаб, он измотан, он плохо понимает. Но ты, если у тебя есть сердце, должен набраться храбрости и сделать это.
В глазах девушки заблестели слёзы.
– Мисс Нортон, вы защищаете кого-то вполне конкретного? – спросил Карлсен.
Она покачала головой и сказала:
– Я уже говорила, что не знаю, кто из них это сделал. Но я думаю, что Тамара очень правильно воспитала всех своих детей. Пускай они кажутся такими разными и порой бессердечными. Но сейчас я верю, что ими никогда не руководило зло. Я знаю, что мои племянники – самые лучшие, самые преданные…
Глава 2
Эмили Нортон испарилась.
Карлсен размышлял над услышанным ещё четверть часа, прежде чем снова упаковал воздух в горло и ушёл с головой под воду. Четыре минуты спустя чья-то тень пролетела прямо над его головой и окунулась в воду. От Карлсена неторопливо удалялась женская фигура, облачённая в купальник насыщенного цвета бордо, выгодно подчёркивающий бледность изящных и стройных конечностей. Каштановые волосы струились в отблесках водяной поверхности.
Она оттолкнулась от противоположной стенки и теперь двигалась в сторону Адама. Она плыла без очков с открытыми глазами и улыбалась норвежцу, будто морская сирена. Её забавляла возникшая вдруг ассоциация с ботаником, который стыдится пригласить девушку на танец.
Вероника добралась до бортика и выскочила на поверхность. Карлсен последовал за ней.
– Что-нибудь раскопали в моей писанине? – спросила она.
– Несколько моментов показались мне интересными.
– Всего несколько?
– Остальное мне было известно.
– И что вас заинтересовало больше всего?
– То, как достоверно вам удалось записать эту историю.
Вероника Бёрч вылезла из воды, взяла полотенце, обернула им волосы.
– А ответы на свои вопросы вы получили?
Адам покачал головой.
Мисс Бёрч сделала вид, что это её нисколько не огорчило. Она бросила полотенце на пол и устроилась на шезлонге. Затем взяла со столика большой конверт.
– Возможно, здесь найдётся кое-что для вашего внимания.
Карлсен вылез из воды и вытер руки.
– Что это?
– Я делала снимки, как только приехала в Югославию. Можно сказать, это иллюстрации к моей книге.
Вероника достала фотокарточки.
– Вчера я их разглядывала и обнаружила одну деталь, которую раньше не видела. Взгляните на этот снимок.
Карлсен надел очки для зрения и присел рядом.
На фотографии была пустая улочка, покрытая снегом. По бокам – дома в три этажа. Снимок сделан ближе к вечеру. Ничего примечательного. Карлсен догадался, что объектив Вероники, должно быть, привлекла чугунная вывеска вся в ажурных завитках, торчавшая на переднем плане над лавкой сапожника. Но что за деталь он искал?
Карлсен принялся внимательно изучать надписи. Все они были на словенском языке, ничего странного в них молодой человек не находил.
И вдруг его внимание привлекло лицо мужчины за стеклом, тот стоял и общался с сапожником у витрины. Лицо было совсем небольшим в масштабах фотографии – его можно было заметить, только если внимательно разглядывать снимок – но весьма примечательным: мордоворот да и только. Такое могло принадлежать бандиту, грабителю или любой другой разбойного вида личности.
Слегка хмурясь, Карлсен указал на недобрый лик в окне и вопросительно взглянул на Веронику.
– В точку, – кивнула мисс Бёрч. – Я уж думала, вы не заметите. Я сделала это фото в свой первый день в Любляне. Мне понравилась улочка и эта вывеска, но я не видела, что в объектив попадают люди. Потом я прошла полквартала, зашла в кондитерскую, а когда вышла, то увидела этого мужчину через дорогу. Он явно ждал меня. Вид его, как вы сами убедились, был устрашающим. Я ускорила шаг, он кинулся за мной. К счастью, я очень быстро поймала такси, так что осталась цела и невредима. Следующим утром я вновь убегала от него.
– С этого, кажется, начинается ваша книга.
– Да. Поначалу я решила, что меня хотят украсть в какое-нибудь подпольное рабство или ещё что, я слышала, в восточной Европе такое случается. Но потом поняла, что у меня всего-навсего хотят отнять камеру. У меня новая японская модель, весьма дорогая игрушка. Разумеется, отдавать я её не собиралась.
– По крайней мере, без боя.
Девушка улыбнулась и сказала:
– Остальное вы знаете. Я столкнулась с Коннором в аптеке, затем с Эмили в антикварной лавке…
– Всё верно, – кивнул Адам, – только вы никак не объяснили в своей книге, что же всё-таки делал Коннор в аптеке.
– У него болел зуб.
– По его словам – да, но что об этом думаете вы?
– А что – я? Я лишь наблюдатель, который записывает.
– И все свои мысли держит в секрете, – Карлсен досадливо покачал головой.
– Мои мысли только помешают. Если я с ними влезу в повествование, то в книге будет много лишнего жира.
– Это правда. Вы любите чистое мясо с кровью.
Мисс Бёрч улыбнулась.
– Так или иначе, вот вам подсказка.
Она показала ещё один снимок, на нём была удачно поймана в кадр стайка голубей, взмывшая над мощёной набережной с противоположной стороны реки.
– Обратите внимание на задний план.
Сбоку стояли и о чём-то беседовали два человека. На фотографии они были мелкими, как муравьи, и даже немного размытыми, но их личности угадывались с ходу.
Карлсен прокомментировал:
– Вот так неожиданность!
Это были Коннор Робинсон и тот самый тип, преследовавший Веронику.
– И о чём они могли разговаривать?
– Я сама ничего не понимаю, – сказала мисс Бёрч. – Непохоже, чтобы они конфликтовали.
– Непохоже.
– Скорее, кажется, что Коннор спрашивает у него дорогу.
Нахмурившись, Адам Карлсен произнёс:
– Или они о чём-то договариваются.
– Наркотики? – предположила Вероника.
– По-вашему, Коннор может принимать наркотики?
– Либо он в самом деле чист душой, как говорит о нём его семейство, либо там всё гораздо сложнее. Признаться, я в полном недоумении.
Молодая женщина покачала головой:
– Спустя примерно четверть часа, как я сделала этот снимок, тот бугай объявился на мосту и погнал меня в аптеку, где я встретила Коннора.
– Вот, значит, как?
– Разумеется, я понимаю, что история с больным зубом – вымысел. Что он пытался купить на самом деле? Что-то наркотическое? А вдруг веронал?
– Это лишено смысла, – вставил Карлсен. – Веронал был украден ещё на корабле. Так зачем же его покупать после кражи?
– Затем, что не Коннор его украл.
– Интересная версия. Значит, намерение убить Тамару Робинсон было не у одного, а у двух человек?
– Если помните, Леонард мне открыто заявил, что хотел бы убить свою мать.
– Да, но заявить – ещё не значит исполнить. И, кроме того, Леонард не мог убить. Это не вяжется и с психологией его брата.
– Вы в этом уверены?
Карлсен задумался. Был ли он уверен в чём-то теперь, после этого снимка, сделанного у реки?
– Вы обещали делиться ходом своих мыслей, – напомнила ему Вероника. – Книга ещё не окончена.
Карлсен (с ужасной неохотой) поведал о том, что произошло на допросе Коннора и какие выводы он сделал, после чего добавил: