– Но это не единственное, что не даёт мне покоя. Есть несколько вещей, которым я не могу подобрать объяснения. А когда я не могу объяснить что-то, связанное с делом, то начинаю сомневаться во всём остальном.
– Так, вы опять говорите загадками. Меня это не устраивает.
– Мисс Бёрч, для начала я хотел бы отделить зёрна от плевел здесь, – юноша коснулся пальцем виска. – Только тогда Рупрехт сможет внятно объяснить вам ход своих мыслей. Я обещал, что сделаю это, и я это сделаю. Но пока…
– Тогда не тратьте зря времени, хватайтесь за свои сорняки, – Вероника поднялась.
– Я могу на время оставить у себя снимки?
– Дерзайте, – мисс Бёрч махнула рукой, не оборачиваясь.
Карлсен занял её место на шезлонге и принялся рассматривать стопку фотографий. Утка. Ещё утка. И ещё. Или это одна и та же? Здания, улочки, снег, машины, люди. Гостиничное лобби. Мисс Бёрч в зеркале своего номера… голая с камерой в руках. Что ж… вполне, вполне. Утренний вид из окна. Кондитерская. Утка, утка, утка. Мисс Нортон на мосту Драконов. Утка. Река. Утка. Рынок. Мисс Нортон… Вскоре пошли и другие лица. Коннор Робинсон на террасе отеля (он явно не подозревал, что его снимают). Джон Робинсон на коньках. Остров. Церковный шпиль. В далёком силуэте угадывалась мрачная Мэри.
На одном снимке Карлсен задержался дольше всего. На нём была женщина в полупрофиль, снятая немного сверху и, очевидно, тайком (об этом говорили ветки по краям кадра). Миссис Робинсон. Карлсен внимательно её разглядывал. Красивая женщина с большими спокойными, как бы подёрнутыми дымкой глазами. Глаза были умными и мечтательными, волосы – светлыми, как у его матери. Мисс Бёрч очень точно описала в своём тексте внешность миссис Робинсон. Вероятно, фотография сделана перед тем самым падением…
У него за плечом кто-то стоял. Даже понимая это, Карлсен, едва повернув голову, вздрогнул.
Глава 3
– Нервная у вас работа.
– Вы так тихо подкрались.
Леонард шлёпнулся на соседний шезлонг, сцепил за головой руки. Некоторое время он насвистывал мелодию. А потом ни с того ни с сего спросил:
– Ну? Как идёт дело?
– Оно не идёт. Стоит на месте.
– Я думал, вы уже всех допросили.
– А я думал, вы не хотели меня больше видеть.
Леонард ухмыльнулся.
– И сейчас не хочу.
Он помолчал, затем сказал:
– Кто вы такой? Зачем вы встряли в это дело? Какие у вас побуждения терзать мою семью? Я не имею понятия.
Карлсен подтолкнул пальцем очки.
– Я вас хорошо понимаю, мистер Робинсон…
– Леонард. Боже, ты ведь не старше моего брата, а ведёшь себя, будто ты ископаемое из прошлого века!
– То же самое я могу сказать про тебя. Только тебе семнадцать.
– Почти восемнадцать! У меня хорошая школа – моя мать. Пожил бы с ней, тоже хватал бы жизнь на лету, лишь бы поскорее свалить из дома.
– У меня матери с девяти лет не было. И отца, кстати, тоже.
– Вот в чём твой секрет, парень! Тебя наверняка гложет какое-нибудь чувство вины, и ты, чтобы во всём этом разобраться, стал много читать и вдруг – бац! – ты уже такой умный, что уже на службе Его Величества.
Карлсен кивнул:
– Согласен, банально, аж зубы сводит. Другое дело ты. Но, кажется, я тоже знаю, в чём твой секрет.
– Да неужели?
– Я почти уверен, что тебя гложет страх. Страх оказаться посредственностью.
Леонард обратил к нему взгляд и хотел что-то сказать, но молча отвернулся.
– Возможно, поэтому ты не хочешь, чтобы люди знали о тебе самые обычные вещи. Потому тебя раздражала мама, делившаяся о тебе со всем миром. Ты готов существовать только по своим правилам, войти в историю, но не как обычное существо, а как тот, с кем не будет ассоциироваться ничего банального. Словно ты пытаешься оживить одну из своих картин, сделать из неё реальность.
Адам сделал паузу и добавил:
– Возможно, ты боишься стать копией своего отца, стать обычным, несостоявшимся в делах пьяницей.
Брови Робинсона взметнулись на холодном лице. Он продолжал молчать.
– Знаешь, у меня всё куда тривиальнее. Если тебя действительно интересует моя справка из «Кто есть кто», я поделюсь. Родился в Телеваге, рыбацкой деревне в Норвегии. Мне было девять, когда страну оккупировали фашисты и меня эвакуировали в Шотландию. О родителях я с той поры не слышал. Почти десять лет прожил в приёмной семье. Учусь в Роданфорде на историка. Пожалуй, и всё. Что касается этого дела… Мистер Каннингем…
– Хорош, приятель! Мне совершенно плевать на тебя, – Леонард встал и прошёлся до окна. – Не ты, так кто-нибудь другой встрял бы.
Минуту или две он рисовал на запотевшей части стекла. Когда он убрал руку, Карлсен увидел дерево с голыми ветвями.
Адам тронул очки и спросил:
– Вероятно, ты хотел поплавать?
– Нет.
Леонард достал из кармана скомканный шарик бумаги и запустил его в норвежца. Тот успел поймать, резко вскочив на ноги. Фотографии посыпались на пол.
Адам развернул листок.
В углу красовался логотип отеля «Сорока». Посередине чернилами было нацарапано (довольно криво):
«Хочу избавиться от тебя. По духу ты чужой и чуждый мне человек.
Надо было развестись с тобой, ещё тогда, когда ты Джеймса Уинтерса изгоняла.
Весь день думаю о том, почему я терпел тебя рядом столько лет?!
А пишу тебе не потому, что боюсь сказать это в лицо. Ха-ха.
А для того, чтобы не передумать, как я всю жизнь делал, оберегая твоё здоровье от припадков. Теперь они мне до лампочки.
Ты за двадцать лет так и не поумнела».
Карлсен оторвал взгляд от бумаги и спросил:
– Кто такой Джеймс Уинтерс?
– Сопляк, что помогал отцу с его делом, а потом обчистил его. Короче, я нашёл это среди маминых вещей. Бьюсь об заклад, отец нацарапал это ночью перед отъездом из «Сороки». Должно быть, нехило надрался.
Молодой человек обернулся:
– Ты был прав. Мама покончила с собой. Отец её добил. Внешне она могла казаться стойкой, но я отлично её знаю. Он довёл её до нужной кондиции. Внутри неё ничего не осталось – всё выела обида на отца. Так что будь добр, приятель, сгинь!
С отстранённым видом Карлсен отложил письмо.
– Ты согласен теперь бросить это дело? Ау! Я с кем говорю? – Леонард щёлкнул пальцами.
Карлсен очнулся от размышлений, его проницательные глаза устремились на фотографии.
– Прости, я задумался.
– О чём?
– О сорняках.
Леонард вскипел:
– При чём тут сорняки?
– Сам не пойму.
– Ты больной! – Леонард запустил пятерню в волосы.
– Почему вы бросили мисс Нортон?
– Что? Когда это?
– В Любляне. Ваши родители отправились на экскурсию в пещеры, а вы с братом должны были сопровождать вашу тётю в городе. Почему вы её бросили?
Леонард пожал плечами:
– Не помню. Хотя нет, помню. Все порядочно устали друг от друга. Я, по крайней мере, уж точно. Слишком много времени мы тёрлись вместе на чёртовом корабле.
– А куда вы с Коннором ушли?
– Куда ушёл Коннор, я понятия не имею. Я откололся от них при первой возможности и двинул куда глаза глядят. Слушай, зачем ты опять всё это начинаешь? Ты вынуждаешь меня быть грубым. Что тебе осталось неясным в этом письме?
Адам, покачивая головой, произнёс:
– Я бы мог поверить в самоубийство миссис Робинсон, и то с большой натяжкой, только веронал был украден ещё на корабле…
– Да будь ты проклят со своим кораблём!
Леонард схватил с пола фотографии, с яростью сжал их в кулаке.
– Догадываюсь, что ещё тебе начирикала эта рыжая пташка, следившая за нами! Погляди, сколько нащёлкала!
Он швырнул снимки в бассейн, они накрыли водную поверхность, как стая чаек.
– Дрянь! Кровопийца! Беспощадная, без малейшего намёка на порядочность! Ради своей книжки что угодно наплетёт, лишь бы червь внутри насытился. Ей не по силам простые отношения внутри семьи. Она – разрушитель, вандал, порочащий своим змеиным языком то, что люди создают годами!
Лицо Леонарда исказилось в гримасе ненависти, а кулаки сжались в желании вмазать очкарику промеж глаз.
Он рыкнул:
– У тебя в руках все доказательства. Пропади теперь к чёрту!
Ураган по имени Леонард Робинсон рассеялся с тем же эффектом, что и смерч, разбившийся о скалы.
Странно, но в мозгу Карлсена по-прежнему перемешивались зёрна и плевела – важное и неважное, существенное и случайное. С мыслями об этом он ещё раз взглянул на письмо Джона Робинсона своей жене. Да, в нём чувствовался гнев. И отчаяние. И усталость. И запредельная доля алкоголя. И до всего этого мистера Робинсона довела жизнь с Тамарой Робинсон, в девичестве Нортон.
Однако было ли письмо уникальным? Писал ли раньше Джон Робинсон нечто подобное своей жене? И какова была истинная реакция Тамары на его слова? Вот в чём вопрос.
Глава 4
Карлсен выудил снимки и разложил их сохнуть вдоль радиатора. У него выдался хороший перерыв. Теперь он вновь надел плавательные очки, собрал воздух в горле, включил секундомер и ушёл с головой под воду.
И неважно, сколько с того момента прошло минут, ведь голос миссис Палмер был способен достать вас на любой глубине и порушить нирвану даже самого глубоко погружённого йога. От гула и вибраций этого голоса неумолимо нарастало ощущение физического дискомфорта. И Карлсен, едва на поверхность всплыла его голова, погрузился в бурный каскад слов и фраз, лившихся непонятно в чьём направлении.
– …Вот тогда-то я и сказала им – в присутствии старшей горничной, старшего менеджера, Ричарда и, разумеется, директора отеля – да, я собрала их всех в моём номере и сказала, что в таком случае о чаевых не может быть и речи. Иначе что получается? Я плачу за простыни – об их качестве я расскажу отдельно, – на которых обнаруживаю раздавленного жука. Мне совершенно неважно, я ли раздавила его, когда садилась на кровать, или же мой муж, или же вообще горничная, когда решила передохнуть. Да, я