Затем приступили к обсуждению трилогии для подростков Анжелетты Шутовой «Настоящие пионеры».
Ксения открыла бордовую книжицу Moleskine и по привычке начала вести свой приватный протокол.
Ее поначалу удивило архаичное название трилогии, но, послушав вступительное слово автора, она осознала панораму ее замысла.
Прежде ей приходилось видеть Анжелетту Кимовну только по телевизору, но часто. В советское время она была известным историком литературы, а также издала для детей несколько биографических повестей о писателях — Чехове, Зощенко, Булгакове, Расуле Гамзатове… В годы перестройки Шутова вместе со своей университетской подругой Мариэттой Чудаковой стали выдающимися общественницами, и однажды кто-то из коммунистов, то ли Полозков, то ли Зюганов, назвал их вместе с Валерией Новодворской «валькириями контрреволюции».
Ксении всегда нравилась Шутова за чистую, богатую речь с мягким старомосковским произношением. Правда, то, что говорила политизированная ученая дама в своих многочисленных телеинтервью и беседах, лингвист с университетским дипломом Котляр не всегда понимала.
Однако сегодня Анжелетта Кимовна излагала четко и внятно, как лектор с таким стажем, которого с лихвой достало бы на выписывание максимальной пенсии.
Ксения отдалась скорописи.
Несколько лет назад Шутова задумала приключенческий роман для подростков. Но, заметив, что тяга к приключениям у современных детей сочетается с политической малограмотностью, профессор-филолог решила обратиться к жанру политического триллера, который бы: а) развеял у молодежи превратные представления об одном якобы совершенно счастливом государстве — СССР; б) объяснил логику и смысл проводимых после падения коммунизма экономических и политических реформ. Было еще и «в», но…
— Чудесный замысел! — отвлек от конспектирования Трешнев. — Объяснить в детской книжке то, что, кажется, не может понять даже Владимир Вольфович Жириновский, — это, я вам скажу, смело!
— Признаюсь, поначалу я не представляла, что моя первоначальная задумка разрастется до трех книг, — Шутова вещала с интонациями председательствующего в общеизвестной «тройке», — и роман превратится в трилогию. Первая часть — «Инфант», написанная в жанровой форме рыцарского романа, посвящена Егору Гайдару. Вторая — «Рыжий», жанровая форма — плутовской роман, — Анатолию Чубайсу. Завершающая часть трилогии, со всеми признаками готического романа, но русского, под названием «Крокодил», имеет своим главным персонажем Геннадия Бурбулиса.
Сказав еще несколько слов о структуре своего сочинения и заявив о желании очистить слово «пионер» от коммунистической копоти, Шутова умолкла, пообещав ответить на все вопросы после завершения обсуждения.
Затем, вытащив из сумки толстый блокнот и ручку, она поместилась рядом с Ничепуренко и приготовилась записывать.
Первым получил слово усатый пожилой джентльмен с белоснежно-седой шевелюрой, в белой же рубашке с коротким рукавом, украшенной большим галстуком-бабочкой, переливавшимся, словно оперение фазана. Его аристократический облик поддерживался и увесистой резной тростью. Джентльмен был представлен как профессор консерватории. И профессор, потрясая тростью, будто огромной дирижерской палочкой, начал с того, что справедливо проклял всех чиновников министерства образования до седьмого колена. Затем он потребовал немедленного включения трилогии «Настоящие пионеры» во все школьные программы с последующим написанием по ней диктантов, изложений, сочинений и проведением интеллектуального тестирования на знание содержания.
Осушив своевременно поднесенный Юрием Ничепуренко пластиковый стаканчик с водой, профессор вернулся на свое место в первом ряду и бурным шепотом продолжил обсуждение высказанных им предложений с соседями.
Затем перед публикой появился рослый брюнет неопределенного возраста, с челюстями, в банальных описаниях называемых бульдожьими.
— Замысел прекрасный, — начал он голосом, похожим на рев заводского гудка, — но не доведен до объединяющей точки. Четвертая часть тетралогии должна называться «Белый дом», и писать ее нужно в духе ориентально-колониального романа. Советую посмотреть на предмет творческого переосмысления «Альгамбру» Вашингтона Ирвинга и «Погоню за наживой» Николая Каразина.
— Василий Кромский, — пояснил Ласов, махнув рукой в сторону брюнета. — Бывший участник команды Ельцина — Бурбулиса, а теперь меценат. Издает журнал «Европеец». Обычно несет ахинею, смешанную с проблесками гениальности при порывах к стихийному францисканству. Знаменит с той поры, как еще в девяностом году в институте, которым руководил, организовал сбор партбилетов как макулатуры. Всем сдавшим вручал в обмен первое отечественное издание поэмы «Москва — Петушки», но вынужден был свернуть дело, так как запасы книжки кончились, а обещанный «Петушкам» на замену «Архипелаг ГУЛАГ» задержался где-то в типографии.
Да, признаки бессистемной начитанности в речи Кромского были налицо. В течение десяти минут он дважды смог вознести деятельность Егора Гайдара до высот Гоббса и Адама Смита, титуловать его спасителем России, а затем с мощью торнадо обрушиться на гайдаровскую концепцию перехода к рынку и обозвать ее такой же авантюрой, что и деятельность агронома Лысенко, только всероссийского масштаба.
— Способный сотрудник журнала «Коммунист», Гайдар не имел никакого представления о реальной экономике… — иерихонский голос Кромского, отбросившего микрофон, сминал пространство продолговатого Малого зала. — В то время как Бальцерович уже провел в Польше провальную «шоковую терапию», Чубайс, не вынеся из этого никаких уроков, отверг программу постепенного, щадящего население перехода к рыночным отношениям, включая справедливую систему именных чеков в твердой валюте, позволяющих молодежи получить хорошее образование, старикам — хорошие пенсии, а предприимчивой части населения — задел для бизнеса. Вместо этого — фантики ваучеров, подарок для авантюристов типа Березовского и Берестовского…
— А Бурбулис… — подала голос Шутова, едва различимый в кромском реве, но он расслышал.
— И преподаватель марксизма-ленинизма Бурбулис тем более ответствен за то, что произошло!
Шторы на окнах колыхались все сильнее.
И вдруг буря Кромского, свернувшаяся в какой-то невероятный смерч, состоящий из разнородных цитат, имен, статистических выкладок и стихотворных отрывков, распрямилась в умиротворяющую кисею.
— Переходный период, о котором за последние двадцать лет сказал и написал так много мудрого и прозорливого Егор Тимурович Гайдар, продолжается. И мы будем продолжать собирать, изучать и пропагандировать его наследие…
— Алексей Максимилианович, как полагаешь, хороши ли фуршеты на Гайдаровском форуме? — спросил Трешнев, по сегодняшним ввалившимся щекам которого было видно, что он уже проголодался.
— Общий там только в первый день. — президент, как всегда, ответ дал точный. — Но, говорят, достойный.
— …и достойное место в этой пропаганде среди российских матерей и юношества займет не только трилогия, но, надеюсь, и тетралогия, а то и пенталогия нашей уважаемой Анжелетты Кимовны.
Кромский покинул линию огня.
Поблагодарив оратора, Ничепуренко дал слово какому-то художнику-мультипликатору в бейсболке с пышным гербом непонятного города или учреждения, в майке, выглядевшей так, будто она скроена из огромной газетной полосы, а на малиновых брюках зеленого шитья арабская вязь сплеталась с желтыми японскими иероглифами.
«Интересно, что у него написано на обуви?» — подумала Ксения, но таковой у разноцветного мультипликатора с ее места было не разглядеть.
Художник, подтверждая представление о том, что красноречие не самая сильная сторона мастеров кисти, довольно гундосым голосом, заикаясь без заикания и повторяя слова, стал размышлять вслух о проблемах визуальности в современном мире и о клиповом мышлении…
— Эдак мы здесь пионерскую зорьку встретим! — заерзал на своем стуле Трешнев. — Надо поторопить Юру!
Он быстро написал несколько слов на извлеченной из сумки глянцевой карточке и передал по рядам ведущему.
Ничепуренко прочитал и развел руками, показывая и Трешневу, и всему залу стандартный лист, весь исписанный.
— Ну, предупреждение вы получили! — зловеще проговорил Трешнев. — К евро-азиатам я опоздать не могу: Гиляна просила меня вести презентацию. Если не даст слово после этого расписного — уходим!
— Может, я позже подойду? — ровным голосом проговорил президент, не отрывая взгляда от косноязычного художника. — Там ведь фуршет сразу не начнется, а мне не только выступить, но и с Юрой нужно еще кое-какие дела обсудить.
Нет слов, Ласову необходимо было проинспектировать фуршет и здесь.
— Что ж, — согласился Трешнев, — это милосердно по отношению к Анжелетте Кимовне и снисходительно по отношению к Юре: ему еще много придется совершенствоваться в ведении дискуссий и «круглых столов». Пора бы драматизировать действо! Почему к барьеру не выходит находящаяся среди нас Марианна Бессарабова или хотя бы Мария Порядина?
Между тем художник стал показывать какие-то рисунки, и Ксения кое-как, не без помощи Ласова и Трешнева, поняла, что невнятный маэстро предлагает перевести для начала трилогию Шутовой в комиксы, а потом на их основании сделать многосерийный анимационный фильм.
Это предложение зал встретил аплодисментами, хотя Анжелетта Кимовна вновь порывалась что-то сказать. И вновь Ничепуренко этого ей не позволил.
Он предоставил слово худой, но при этом грудастой девице в больших очках, обозначив ее как докторантку педагогического университета, пишущую диссертацию о шутовских произведениях для детей. На левом фланге зала довольно шумно задвигали стульями.
— Там сидят главные нападающие на трилогию, — пояснил Трешнев. — критикессы Оксана Охотнорядская и Марианна Бессарабова.
— Дамы и господа! — начала девица, заглядывая в довольно толстенькую стопку бумаги, удерживаемую на весу. — Тема моего доклада обозначена следующим образом: «Травестирование постмодернистских стратегий в соцреалистическом контексте как художественный принцип в трилогии Анжелетты Кимовны Шутовой “Настоящие пионеры” при видоизменении дискурса жанровой формы и социокультурного нарратива персонажей».