— Вот, Валентина…
— Можно просто Валя, — вставила дама.
— Валентина Бююрчиновна рассказывает, что Антон Абарбаров одно время ухаживал за Гиляной… Они у нас в Литинституте на разных курсах учились…
— Да, — подтвердила «Валя». — Так и было. Он однажды меня встретил и жаловался, что Гиляна его всерьез не воспринимает, потому что он наполовину еврей. Дурачок такой! Я над ним посмеялась тогда. Да, говорю, плохо, что наполовину! Был бы чистый еврей, обязательно воспринимала бы… Мы — интернационалисты! Гилянка Антона уважала, по телефону с ним часами болтала, но тогда в своего туркмена влюбилась… Видели его, он плов внес… Много ей крови попортил, бабник проклятый… Жаловался, что Курбанбаши их туркменский его преследует, а сам!.. Теперь узнал, что она со своим вторым мужем развелась… этот у нее португальцем оказался… и вот приперся… Плов стал готовить…
Было видно, что Трешнева мало интересует матримониальная история Гиляны, он думает о другом.
— Скажите, Валя, — Трешнев улучил момент, когда словоохотливая мать отхлебнула вина и стала закусывать, — может, Гиляна знает, как у Антона потом на личном фронте сложилось? О каких-то подругах его…
— Конечно, знает! — обрадовалась Валя. — И сейчас расскажет! Да это и я знаю. Кое-что по секрету от Гилянки. Сейчас поймете почему. Когда она за этого туркмена вышла, вскоре с Антоном где-то пересеклась. И он ей сказал, что наконец встретил настоящую женщину — Гилянка даже обижалась на него, не виновата же она, что этот туркмен меж них всунулся… В общем, эта женщина — врач из госпиталя, где он лежал после ранения в Чечне. Тогда был просто пациент, а когда в Москве ее встретил, случилась любовь…
— А как этого… эту… врача найти?
— Это Гилянка может знать…
Под конец фуршета удалось поговорить и с Гиляной. Она вспомнила только, что медицинская возлюбленная Антона работает в одной из подмосковных больниц, но пообещала прозвонить литинститутские цепочки и выяснить, где теперь Антон может находиться.
Наконец они втроем выползли из пространства Евро-Азиатского литературного клуба в предполуночное пространство Москвы.
Сейчас Трешнев увезет захмелевшую Инессу на ее же машине в отвратительную неизвестность, а она вновь останется наедине со своим для нее самой малообъяснимым чувством.
— Тебя подвезти? — спросил Трешнев. — Мы едем через Ордынку и Люсиновскую, потом на Варшавку, так что давай…
«Он вообще знает, где я живу?! Нет! Довольно мазохизма! Надо побыть одной! Посидеть хотя бы сутки в домашней тишине…»
— Спасибо! Мне надо ехать к дочке в Реутово…
— Ты живешь в Реутове? — удивилась Инесса.
— Дочка с моими родителями живет. Там школа хорошая… — Вдруг Ксения оживилась. — Кстати, Инесса! Не хочешь ли применить свои профессиональные знания? Ты ведь писала диплом по текстологии? — «И как она это помнит с тех давних пор?» — Может, прочтешь профессиональным оком роман-лауреат?
Ксения вытащила из сумки кирпич «Радужной стерляди» и протянула Инессе.
Та, словно ожидая в предложении подвох, осторожно взяла книгу.
— Не знаю, будет ли время в выходные… — протянула она. — Но постараюсь…
Бери, бери, молча и в упор смотрела Ксения на Инессу. Тут же спрашивала себя: и не стыдно?! Сама ведь не прочитала… Но ничего, успокаивала она свою совесть, Инесса на машине, груз сумку, как ей, не оттянет. Потом Трешнев донесет до квартиры.
Ксению передернуло от этой мысли.
А она в выходные послушает, как читает роман народный артист Пелепенченко.
Убийство становится романом
Пелепенченко Ксении послушать не удалось.
Посмотрев вослед Инессиной «Ладе-Надежде», ведомой Трешневым и его увозившей, она поспешила в метро и уехала в Реутово — к дочке и родителям. В субботу всласть выспалась — и уже до понедельника не пилила опилки, а вообще постаралась забыть обо всем, чего никогда бы в ее жизни не было, кабы Трешнев не болтался туда-сюда по фуршетам.
Но он болтался.
И когда в понедельник у Ксении знакомо заиграл телефон (она, не мудрствуя, поставила на номер академика-метр д’отеля brindisi из «Травиаты»), вопрос звонившему был наготове:
— На каком фуршете встречаемся?
— Ух ты! Вошла, значит, во вкус и политику Академии фуршетов и лично ее президента, направленную на круглосуточное фуршетирование, понимаешь правильно! А новости есть?
— Я думала, у тебя новости.
— Это не мой, а твой брат занимается расследованием, получается, уже тройного убийства. Мог бы, кстати, собрать нас — провести летучку. Вернее, мы его сами можем пригласить — сегодня в два часа дня фуршет у дяди Пети.
— Что за дядя Петя? Не раз тобою всуе помянут.
— Не всуе! Дядя Петя — это премия «Эволюция»!
И Ксения получила еще один урок фуршетознания.
Культурно-просветительская премия «Эволюция» появилась всего несколько лет назад, но за это время стала одной из самых заметных. Не только из-за денежности: по миллиону рублей каждому победителю, а таковых было четверо, плюс трое удостаивавшихся почетного знака «Искра божья» в сопровождении символического конверта с чеком на отнюдь не на символическую сумму.
Среди прессы, членов Академии фуршетов и, понятно, халявщиков «Эволюция» почиталась более других именно за фуршетный размах. Все этапы премиального процесса здесь, включая публичные заседания жюри, сопровождались щедрейшими и длиннейшими фуршетами, проводимыми в заметных московских местах поглощения питья и еды.
На этот раз причиной или поводом для фуршета, кому как нравится, стало объявление длинного списка «Эволюции» в известном кафе «Лит-Fak», недалеко от Литературного института.
Единственным требованием Трешнева было прийти без каких-либо опозданий. Дело в том, пояснил академик-метр д’отель, что учредитель премии, профессор Петр Павлович Веснин, долгое время трудился над проблемами прикладной метрологии в разработке единой теории поля, то есть в оборонке. А занявшись бизнесом и даже окончательно перейдя в сферу благотворительности, сохранил любовь к точности и начинал все заседания именно в то время, на которое их назначал. В этом его не могла сломить даже упорная московская традиция участников на такие мероприятия опаздывать.
Дядя Петя, как с сыновне-дочерней любовью называли его в фуршетно-журналистской среде, боролся с этим разгильдяйством очень просто: все мероприятия начинались предфуршетом.
Вот и сегодня Трешнев и Ксения вошли в банкетный зал «Лит-Fak’а» без одной минуты четырнадцать часов, а ровно через минуту официанты подали на столы горячие закуски — закуски холодные и напитки, пока безалкогольные, были уже в наличии, а прибывшие прилежно, как малыши в детском саду, сидели за столиками в ожидании. Кроме Караванова и Ласова, здесь было немало уже знакомых Ксении членов Академии фуршетов. Молодежная секция, особенно сплотившаяся после гибели Элеоноры, занимала большой стол, ближайший к сервировочным. Среди них Ксения углядела и бородача Вершунова. Посмотрела на Трешнева. Тот на сей счет не высказался, а повлек их всех — Ласова, Караванова и Ксению — к укромному и уютному столику в углу зала.
— Сегодня мне надо быть осторожным, — то ли с озабоченностью, то ли с важностью проговорил он, аккуратно, вне своего обыкновения, опускаясь на стул. — Я с холтером.
— С чем? — не поняла Ксения.
— С холтером. Портативный аппарат. Снимает с меня суточную ЭКГ.
— Тебе-то зачем?
— Врачи велели. Что-то их насторожило в работе моего большого, доброго сердца.
— Ты сердечник?
— Хотелось бы оставаться только сердцеедом, однако кардиологи переквалифицировали… Представляешь, у нас, оказывается, по-прежнему есть бесплатная медицина. Конечно, пришлось подождать в очереди, но прицепили эту коробчонку бесплатно. Правда, взяли расписку о возмещении ее стоимости в случае утраты или порчи.
— Может, тебе надо было посидеть дома?
— Ага! И пропустить дяди-Петин фуршет! Наоборот, даже интересно, каким сердцебиением отзовется мое сердце на эти валованы с форелевой и кижучьей икрой, на эти рулетики хамона с неаполитанским черносливом и тянь-шаньским миндалем…
Пока прибывшие утоляли голод, естественный в обеденное время, на большом экране крутился ролик, посвященный премии «Эволюция». Ксения узнала, что у оной четыре номинации: «Пламенный эволюционер», «Про-Эволюция» (синоним — контрреволюция, вручавшаяся за труды, обосновывающие тупиковость и пагубу любого революционизма), «Культурная эволюция» и специальная номинация «Дарвинист от Бога». Последнюю номинацию, как пояснил Трешнев, придумал сам дядя Петя, разумеется здесь присутствовавший, высоченный мужик в возрасте, со староверческой бородой, но в джинсовом костюме и хромовых сапогах, в которые были заправлены джинсы.
О дарвинизме он сам рассказал в одном из интервью. Однажды дяде Пете попалась на глаза работа Игоря Клеха о Чарлзе Дарвине. Прочитав историю без пяти минут священника, обернувшегося лучшим другом атеистов, дядя Петя сделался страстным дарвинистом. Он рассматривал автора труда «Происхождение человека и половой отбор» как мыслителя, сумевшего примирить строгое научное знание с инстинктивным богоискательством, свойственным большинству людей и ему самому.
«Я молю Всевышнего, — сказал дядя Петя, выступая на фуршете по поводу объявления новой номинации, — чтобы в обозримое время среди невнятицы множества книг об эволюции появилась такая, которая бы раскрыла эволюционный процесс так же убедительно, как в физико-математических науках единая теория поля раскроет единство материи при всем многообразии ее форм».
— Но поскольку ни о единой теории поля, ни о сколько-нибудь внятной теории эволюции жизни на Земле пока что ничего не слышно, — заключил пояснения к премии Трешнев, — постольку лауреатов в этой номинации будет еще много, и остается только пожелать крепкого здоровья ее спонсору, Петру Павловичу Веснину.
— Вот оно что! — восхитилась Ксения, поглощая нежнейшие блинчики с красно- и белорыбными, мясными и овощными начинками. — Поначалу мне показалось, что у Петра Павловича борода как у старообрядцев, а теперь вижу, что она на дарвиновскую похожа.