— Какие подробности вы знаете! — Ксении показалось, что Трешневу и без Ольги все известно, просто разводит ее, чтобы выслушать стороннее мнение.
— Антон мне все подробно объяснил. Ведь Ярослав Мастыра — сын генерала-академика-оборонщика. Раскрутил папашу на спонсорство этой самой Блоковской премии. Первую, разумеется, дали самому Мастыре, вторую — каким-то непонятным, но нужным Ярославу людям, а на третью явно претендовал Отвесов. Во всяком случае, Антон говорил, что роман Отвесова был вполне приличным… А вы разве не читали?
— Не читал и пока не смогу, — отозвался Трешнев. — На пути к отвесовским сочинениям запутался в его героической биографии и в его псевдонимах. И тем более не пойму, почему премию имени поэта надо давать за прозу?!
— Так они же каждый год номинации меняют!
Как видно, эта врачиха из бывшего ближнего Подмосковья в современной литературе разбиралась получше, чем она, Ксения.
— Понятно. За всем не уследишь. — Да, Трешнев явно дурачится, точнее, дурит наивную читательницу. И заодно убаюкивает своим бархатным баритоном Инессу. Иначе почему она помалкивает?
— И вдруг каким-то образом в длинном списке появляются Горчаковский с махоньким сборничком рассказов и, что особенно обидно для Отвесова, роман Марины Сухорядовой… название подзабыла…
— «Манюрка и чичирка», — уже хорошо знакомым Ксении тоном вкрадчивого ловца произнес Трешнев.
— Нет, не так… Но похоже…
— «Доберись до Териберки»…
— Нет. Ну, неважно…
— «Луперкусса», — сжалился этот стервец.
— Точно! — обрадовалась Ольга. — Вы читали?
— Если я буду читать еще и романы Сухорядовой…
— Романы?! — удивилась Ксения. — Она же редактор!
— И редактор, и модератор, и куратор… Но это так… Шлейф. Марина Сухорядова — «писатель»! «Писатель» — особенно если учесть ее сексуальную недифференцированность. Так и на сухорядовской визитке написано, которую она всем подряд раздает.
— И сколько штук ты от нее собрал? — проговорила сонным голосом Инесса, но ответа не получила, а может, и не ждала, удовольствовавшись самим вопросом.
— Я, конечно, не вправе судить… — неуверенно проговорила Ольга, — но Антон называл ее графоманкой… И того хуже, отвязной графоманкой.
— А я о чем говорю! — Трешнев даже скорости прибавил, да и шоссе было свободно. — И это больше всего задело Отвесова?
— Конечно, задело. Стоять в не только в лонг-, но и в шорт-листе рядом с общепризнанной графоманкой!.. Но вообще отказаться от участия, попросту снять свое имя ему почему-то в голову не пришло. Зато на торжественной церемонии напился, а может, и не напился — этот Осип, если видели, не человек — шаровая молния. И во всеуслышание заявил, прошу прощения, но это не среди нас, врачей-циников, прозвучало… Сказал, что Мастыра учредил свою премию имени любителя шлюх Блока, чтобы дать ее литературной шлюхе Горчаковскому!
— Ужас! — не сдержалась Ксения.
— А! Что вы? — встрепенулась, так и есть, опять задремавшая Инесса.
— Спи! Еще не приехали. Ничего интересного, — эти слова Трешнев едва ли не промурлыкал. Тут же деловым тоном Ольге: — Неужели так и сказал?!
— А чего бы они тогда задрались?!
— Я слышал, по принципиальным вопросам. Горчаковский отстаивал либеральные ценности, а Отвесов — национально-патриотические.
Продолжает издеваться, негодяй, над наивной читательницей!
— Я вам точно передаю то, что мне Антон рассказывал. А он не только все это слышал, но стал их разнимать, когда Мастыра попытался за сказанное дать Отвесову, если попросту, в морду.
— Не получилось?
— Ярослав крупный, а Отвесов юркий. Драка у них, по словам Антона, получилась какая-то детская, да в нее еще и Сухорядова ввязалась…
— Надо же! — певуче проговорил Трешнев. — И это надежда молодой российской литературы.
— Это что такое: надежда литературы? — фыркнула Инесса. — В какой пробирной палатке эту татушку ставят?! И кто? Евгения Вежлян? Элеонора Кущина, Алена Мостовец?
— Покойная Элеонора писала как раз о Горчаковском… — Трешнев сделал паузу, будто удерживаясь от подразумеваемого: «…тоже покойном»… Кстати, а где был Горчаковский во время этой стычки?
— Наверное, интервью давал, дело обычное… Он потом появился, когда уже охрана ресторана вмешалась. Кстати, и пресса тоже набежала. На следующий день, а в Интернете и до того, Антона ославили не меньше, чем Отвесова. Нацепили на него всех возможных собак, в очередной раз записали в антисемиты… Антон очень смеялся.
— Чего это он смеялся? — теперь Трешнев был совершенно серьезен. — Запишут — не отпишешься!
— Это не про Антона, — возразила Ольга. — Он вообще удивительный… Однажды говорит мне: ты знаешь, какая со мной штука приключилась. По отцу я еврей, по матери армянин… У евреев национальность по матери, у армян — по отцу… Родился и живу в Москве. По русскому языку и литературе у меня всегда были только пятерки… После армии крестился… Кто я? Как ни крути, просто человек.
Некоторое время ехали молча.
— Я-то знаю, что Антону пить нельзя… — вновь заговорила Ольга. — После его контузии и ранения… Но если бы он тогда, на этой «Норрке», не выпил, получилось бы еще хуже…
— А что хуже? — удивился Трешнев. — Начал бы отбирать премию силой, прямо на сцене?
— Премия ни при чем! Он ведь не просил, чтобы его на нее выставляли, а потом до финала продвинули. Каждый писатель считает, что он написал лучше других. Каждый находит у себя такие достоинства, которых нет у прочих… Но, понимаете… Когда-то давно я слышала по радио выступление одного прозаика… не вспомню фамилию, но точно ленинградского, питерского то есть… Он говорил, что литература… ну, проза может быть основана на аттракционе, а может — на жизни… Казалось бы, просто, даже слишком просто: на какой такой жизни?! Однако в принципе сразу понятно, что он имел в виду. Когда начинаешь читать Антона… Он умеет это делать… Ну, скажу, у него очень часто это получается…
— Но, наверное, вам, как врачу, как близкому для него человеку, надо было бы отворачивать Антона от подобных снятий стрессов к писанию, к новым рассказам, повестям… Ведь повидал он очень много… — это бодрствовавшая Инесса заговорила.
— И повидал, и воспринимает… Но литература все же не конвейер. Мы с ним не раз говорили об этом, и он мне доказывал, что в какой-то момент его просто начинает разрывать… если он не отбросит литературу. Не писать! Совсем. Он и тогда это почувствовал — из-за большого обмана, а не потому, что премию не получил. И он, чтобы не думать об этом, просто стал пить… А меня не было — дежурство совпало.
— А Горчаковского вы читали? — спросил Трешнев.
Ольга ответила не сразу:
— Читала… Поверьте, мне как врачу: человека — до слез жалко. Молодой красивый парень — сколько их у нас гибнет ни за что ни про что… Но как писатель…
— Как писатель он после своей гибели день ото дня возносится все выше и выше… Сегодня утром я слышал по радио, что Федор Бондарчук, который собирался продюсировать экранизацию премиального романа Горчаковского, заявил, что будет сам ставить этот фильм и, скорее всего, сыграет в нем одну из главных ролей.
— Вот как раз Федору Бондарчуку его и ставить! — это Ольга воскликнула так громко, что неподвижная прежде Инесса передернулась на своем месте. — Какая литература, такое и кино!.. Господь с ним!
— Значит, современное кино вы тоже не любите?
— Да что вы меня все про искусство с литературой спрашиваете? Я же объясняю, у Антона запой был не оттого, что премию не дали. Переживал большую обиду. Но, между прочим, быстро пришел в чувство. и в порядок скорее уже не себя приводил, а своего собутыльника, который к нему на фуршете привязался. Я вначале, когда они ко мне завалились, испугалась. Думала, что это бомж какой-то… А он, хотя пьяный вусмерть, предъявил мне членский билет Союза писателей России… заявил, что он поэт… Так и шло. Вначале дома у меня покуролесили, а потом я их сюда перебросила, я ведь тоже машину вожу… Думала, этот… поэт уйдет, но вот… они с Антоном нашли друг друга… вначале опохмелялись не только водкой, опохмеляли друг друга политическими спорами… Даже смешно… Этот заявляет, что он писатель, то есть поэт-патриот, а Антон ему рассказывает, что в Америке и Европе тоже люди живут, а не только семейства Бушей и Клинтонов вместе с Хавьером Соланой…
— Оказывается, и вы, сударыня, кое-что из политики знаете…
— Я же говорю: пациенты рассказывают!
— То есть поэт и прозаик обрели общий язык…
— Нет-нет! Антон политиканства терпеть не может. Просто он даже спьяну увидел, что у человека политический ералаш в голове, ну и попытался как-то его к реальности оборотить… А потом, когда этот… Валера узнал, что Антон воевал, контужен, ранен… стал и про своего сына рассказывать… также в Чечне воевавшего, в спецназе… а теперь вынужденного официантом прислуживать…
— Как интересно…
— Интересно. А здесь направо… Вы знаете, в моей семье никогда коммунистов не было, я врач в пятом поколении, но, честное слово, при коммунистах было проще и честнее…
— А сейчас посткоммунисты. Просто продолжение мутации коммунизма… А мутанты — не мне вам рассказывать — куда опаснее. Здесь тоже направо?
— Налево, а потом прямо…
Деревенька, где располагался дом Ольги, находилась недалеко от известного Воронова. Следуя указаниям хозяйки, Трешнев вырулил к деревянному дому, которому, по архитектуре, явно было за пятьдесят. Но выглядел он довольно бодро: наличники покрашены белым, деревья подрезаны, палисадник с цветами…
— Видите, они и забор поправили! — воскликнула Ольга.
Вышла из машины и позвала:
— Парни! Смотрите, кого я вам привезла!
Из дремучих кустов сирени вышел уже знакомый Ксении Пахарь-Фермер, всё в той же своей ковбойке, с топором в руках.
— Господи… Валера! Поэт-патриот с топором…
— Не бойся, Оля! Все живы. Это мы с Антоном в твоем доме ступеньки поправляем…
Следом появился и Антон. Такой же худой, но смотрит с отвагой: что, мол, у нас не так?!