— Еще в Англии, — сообщил, подавшись вперед, Джек, — я слышал про одного типа, представьте себе, из гвардейской бригады. Так он разгуливал по Стрэнду в соломенной шляпе. Соломенные шляпы пристало носить торговцам рыбой, офицерам же подобает цилиндр. Его осудили в офицерской столовой, раздели и прогнали сквозь строй, отхлестав ремнями. Там были еще двое новеньких. В гвардейской бригаде их зовут «щенками». Они отказались участвовать во всеобщей потехе, и в итоге с ними произошло то же самое.
Чего-то в подобном духе я и ожидал. Но тут снова вмешался Селлон. Ему, похоже, не терпелось поскорее закончить этот разговор.
— Такие случаи происходят из-за несовершенства судебной системы. Полагаю, вам известно, что обычный полковой трибунал имеет дело лишь с унтер-офицерами и рядовыми. Самих же офицеров можно судить лишь в открытом трибунале Главного штаба. Процессы обычно вызывают большую шумиху и отрицательно сказываются на настроениях в армии. Вас, доктор, этому не учили?
— Не учили. Правосудие должно вершиться открыто.
— Разумеется, — кивнул он с усталым вздохом. — Как принято в Англии. Здесь же любое публичное разбирательство может покрыть полк позором в глазах не только собственных солдат, но и индийцев. Позвольте пояснить. Бесчестьем оборачивается даже не слишком значительное преступление. Иногда достаточно просто проявить непрофессионализм или нарушить субординацию. Конечно, случаются и вещи посерьезнее. Например, молодой офицер, назначенный полковым казначеем, растрачивает часть денег, или, что еще хуже, дело касается женщины. Представьте себе, что станется с несчастной, если история попадет в местные газеты! Да, доктор, здесь выпускают прессу и для индусов, и разные смутьяны весьма умело этим пользуются. Временами молодые люди оступаются, и им необходимо преподать урок. Это делают за закрытыми дверями члены тайного трибунала, младшие офицеры, равные провинившемуся по званию. Неофициально и незаконно, но иногда такой самосуд приносит пользу.
— Не слыхал ни о чем подобном, — отозвался я.
Чем подробнее были объяснения, тем меньше мне все это нравилось.
— Неужели в Альдершоте этому не учат? — удивился Селлон.
Именно так. В госпитале Нетли никто не счел необходимым проинформировать меня о столь необычных процедурах. Во взгляде Селлона по-прежнему сквозила подозрительность, будто я был шпионом, переодетым в британскую форму. Но кем был он сам? И откуда столько знал о военной юриспруденции?
— Давно ли вы служите, сэр? И сколько успели пробыть в Индии? — поинтересовался Селлон. — Полагаю, не очень долго!
— Однако суд, любой суд, — упрямо сказал я, — обязаны вершить власти, придерживаясь твердо установленных правил. Должен быть протокол, должна быть возможность подать апелляцию.
— О таком разбирательстве властям не сообщают, — медленно ответил капитан, отчетливо выговаривая каждое слово. — Это не официальная процедура. Но любой командир полка или роты знает о нем. Слухи расходятся быстро. Иногда старшего офицера могут даже попросить выступить в качестве свидетеля. Однако докладывать о суде и приговоре он не станет.
— И вот это вы называете «мундиры и медали в полночный час»?
В следующие десять минут Селлон в подробностях обрисовал мне тайный трибунал, полночное судилище. Допустим, провинившийся человек сделал нечто такое, что может навлечь позор на весь полк, попади дело в военный суд. Один из капитанов (быть может, сам Селлон?) назначается председателем. Ему помогают четверо лейтенантов-«судей» (во время официального разбирательства в этом качестве выступают девять старших офицеров). Другой капитан играет роль обвинителя. Подсудимый может выбрать себе защитника среди однополчан.
Когда остальные офицеры и денщики отправляются спать, в столовой накрывают зеленым сукном три стола и сдвигают их буквой «П». На них кладут бумаги и юридические справочники, ставят стаканы и графины с водой. Все это очень похоже на обычный зал заседаний. Фитили керосиновых ламп чуть прикручивают. Участники являются в столовую в мундирах и наградах. Свидетели ожидают в передней. Их вызывают в комнату, приводят к присяге, подвергают допросу и перекрестному допросу. Все присутствующие априори дают клятву молчать обо всем, это дело чести. «Да уж, — подумалось мне, — ничего себе „дело чести“!»
Неужели никто не понимает, как опасен самосуд? Я представил себя на месте обвиняемого, которого судят пустоголовые Джек и Фрэнк под руководством Селлона. Разумеется, и речи не шло о подаче жалобы в военный апелляционный суд и вообще об обращении в правомочные инстанции. И подобные попустительства полагали уместными, никто не считал это темным пятном на репутации полка!
Но даже если тайный трибунал выносит приговор, как приводят его в исполнение младшие офицеры? У них нет законных средств, они не могут выгнать подсудимого из полка, если он сам добровольно не подаст в отставку. Невозможно заключить его в тюрьму и, уж конечно, нельзя расстрелять или повесить. Насколько я понял, провинившегося временно брали под стражу, чтобы он, по выражению Фрэнка, «не сделал ноги» до начала процесса. А потом?
Что же стряслось в 109-м? Этот полк провел в Индии семь или восемь лет и, скорее всего, сейчас был бы уже на пути в Англию, не начнись неприятности в Афганистане. Квартировался он возле Лахора, солдаты выходили в город, общались с местным населением и жили в бараках — точно так же, как в каком-нибудь Йорке, Колчестере или Кентербери.
Судя по замечаниям моих попутчиков, около полугода назад в этом полку, в который я чуть было не попал, произошла некая скандальная история. Завершилась она вышеописанным спектаклем. Но кто был виновник, что он сотворил, чем закончился трибунал? Капитан Селлон наотрез отказывался что-либо объяснять. Но в то же время почему-то стремился в красках расписать мне преимущества негласного правосудия.
— Сэр, по-моему, вы не совсем уловили суть, — терпеливо пустился он в объяснения. — Тайные трибуналы не призваны заменить официальный суд. Я сам не одобряю самоуправство. Но часто бывает, что оступившийся офицер все же не совершил серьезного преступления, и тогда ему предоставляется возможность все исправить. Он держит ответ перед равными, без огласки. Это привилегия в своем роде. Так можно избежать публичного позора и сохранить репутацию.
— Значит, обвиняемый по собственной воле участвует в судилище?
— Позвольте привести пример. Несколько лет назад в полку, расквартированном рядом с нашим, одного молодого лейтенанта назначили казначеем. По большому счету это был весьма порядочный малый, но не столь хорошо обеспеченный, как большинство его однополчан. Пытаясь не ударить в грязь лицом, он начал оплачивать свои счета из доверенной ему полковой кассы. Учитывая обстоятельства и возраст, это можно назвать скорее глупостью, а не преступлением. Закрыть глаза на его проступок было нельзя, но официальный суд в военном штабе погубил бы его репутацию и карьеру.
— Это точно, — с улыбкой закивал Фрэнк.
— Я говорю о том, о чем знаю не понаслышке, доктор, — продолжал меж тем Селлон. — Поскольку то было дело чести, судившие его офицеры впоследствии ни словом не обмолвились об этом злоупотреблении. Лейтенанта судили и приговорили его же товарищи. И он признал вину.
— И каков был приговор?
— Десять раундов с одним капитаном, который был чемпионом по боксу сначала в университете, а затем и в полку. Заставить приговоренного это сделать, конечно, никто не мог, но только так он сумел бы избежать публичного разбирательства.
— И он согласился?
— Да. Он сам, разумеется, не был профессиональным боксером. За те полчаса его здорово отдубасили. Но он бился против более сильного соперника, тем самым продемонстрировав недюжинное мужество. И вернул себе репутацию, которую мог бы безвозвратно потерять из-за… Глупости. Давайте назовем это так.
— И что же с ним потом случилось?
— Он не вышел в отставку, но перевелся в другой полк и начал все с чистого листа. Вы, вероятно, не совсем понимаете, что с помощью подобных процедур военные защищают своих.
Что я понимал, так это то, сколь многое мне предстоит узнать об Индии и о местных нравах.
— Ну а происшествие в сто девятом?
— Поскольку вы направляетесь не в этот полк, — ответил Селлон, подавшись вперед, — и ничего не слышали о том деле, думаю, не стоит развивать тему. Вы получили достаточное представление о тайном трибунале. Простите, но мне не хотелось бы распускать сплетни. Если вы обо всем и узнаете, то не от меня.
Лейтенанты не хотели открыто ему перечить. Меня же ждало скорое свидание со смертельной опасностью в Хайберском проходе. Джошуа Селлон прав. Не время для досужей болтовни. Так я тогда подумал.
За полчаса до прибытия в Лахор мы остановились на какой-то богом забытой железнодорожной развязке посреди поля. Наш поезд должен был пропустить шедший на юг состав, который спешил в Дели или Бомбей. Неожиданно двери купе открылись, и на пороге показался мужчина в форме старшего офицера штаба. Вместе с капитаном Селлоном они вышли на платформу и там с минуту обсуждали какие-то явно секретные дела. А потом вернулись в вагон, закрыли дверь купе и удалились. По всей видимости, капитана вызвали на некое собрание в другом вагоне.
Мы все еще ждали встречного поезда. Было очевидно, что в отсутствие капитана Джек и Фрэнк не смогут удержаться и все расскажут. Что же касается Джошуа Селлона, то в живых я его больше не видел.
Джек пихнул Фрэнка локтем.
— Осел! — выпалил тот и, ухмыляясь, посмотрел на меня. — Все в порядке, сэр. Вы не виноваты. Откуда вам знать про старину Джоша.
— А что с ним такое?
— Да он из военной полиции! Вот и все! Его задача, как говорится, отыскивать опасных разбойников. Сам участвовал в трибуналах, но рассказов от него не дождешься.
— А речь, конечно же, шла о деле Патни-Уилсонов, — пояснил Фрэнк возбужденным тоном, но тихо, словно опасаясь, что Селлон все еще где-то рядом и может услышать. — Вот что случилось в сто девятом. Вам все равно рассказали бы в Лахоре. Но, полагаю, эта история упоминалась и в английских газетах. Не читали об Эммелин Патни-Уилсон?