— Для так называемого ни в чем не повинного свидетеля, милейший, — скорчив весьма неприятную презрительную гримасу, хмыкнул Лестрейд, — вы демонстрируете глубокие познания относительно слепков с ключей и преступных намерений. Я бы сказал, слишком глубокие!
— А как вы думаете, сэр, — отозвался Альберт Гиббонс, покачав головой и напустив на себя меланхолический вид, — хороший бы получился из меня сержант военной полиции, не знай я о подобных уловках? Двадцать лет ведь прослужил в портсмутских доках. Сэкономлю вам время, мистер Лестрейд, вы ведь все равно, вернувшись в Уайтхолл, полезете искать мое досье. Справьтесь в адмиралтействе. Там подтвердят. Двадцать лет, сэр, помогал я поддерживать закон и порядок во флоте ее величества. В этих делах мы не уступим даже Скотленд-Ярду.
— Хорошо сказано, мой дорогой Гиббонс! — откинувшись на стуле, с усмешкой промолвил Холмс. — Мы еще сделаем из вас детектива-консультанта, помяните мое слово! Что вы на это скажете, Лестрейд?
Инспектор ничего не ответил.
— Нет, сэр, увольте, — тихо и почти дружелюбно произнес Гиббонс, покачав головой. — Какой из меня детектив-консультант, я и в подметки не гожусь вам, мистер Холмс. Столько про вас слышал. Что же касается нынешней недели, никто не заходил в те комнаты, никто из них не выходил, и сейчас там никого нет. Ваш полицейский сам все видел.
Даже Лестрейду стало очевидно, что он понапрасну теряет время. Альберт Гиббонс проявил себя честным и надежным во всех отношениях человеком, а кроме того — внимательным и полезным свидетелем. Его весьма опечалило убийство в Карлайл-меншенс. Сержант выказал горячее желание поймать преступника, но в то же время воспринял трагедию философски: словно то была весть о храбром солдате, павшем в бою.
Напоследок Лестрейд напомнил Гиббонсу, что тот все еще под наблюдением, и, вставая со стула, бросил на него сердитый взгляд.
— Гиббонс, вам запрещается рассказывать об этом кому бы то ни было. Никаких пьяных разговорчиков в кабаках. Если вздумаете съехать или поменять место службы, вы обязаны нас известить. И это не просьба, а приказ. Мы с вами еще не закончили, милейший. Я непременно вас вызову.
— Благодарю вас, мистер Лестрейд, — отозвался портье, снова приняв меланхолический вид, глаза его чуть слезились. — Касаемо пьяных разговорчиков, хотелось бы довести до вашего сведения, что я не любитель спиртного. С самого рождения принадлежу к Свободной методистской церкви и останусь ей верен до самой смерти. А в кабаках бываю лишь затем, чтобы наставить на путь истинный заблудшие души. Если в один прекрасный день, сэр, я увижу там вас, то протяну руку помощи.
Мы втроем вышли из Лэндор-меншенс и распрощались. Инспектор направился в сторону Виктория-стрит, в Управление уголовных расследований. Как только он скрылся из виду, Холмс развернулся и поспешил обратно в здание. Все это походило на нелепый спектакль.
— Скорее, Ватсон, пока не исчез единственный надежный свидетель! Сержанту Гиббонсу вполне можно доверять. Нужно поговорить с ним наедине, без нашего друга Лестрейда.
И вот мы снова оказались в той же каморке, на тех же стульях, с которых встали пять минут назад.
— Вам нечего нас опасаться, — поспешил Холмс уверить Альберта Гиббонса. — Ваше военное прошлое говорит само за себя!
Но, несмотря на увещевания, сержант казался обеспокоенным. В присутствии Лестрейда он держался гораздо увереннее.
— Сэр?
— Вы знаете, в какой именно комнате в Карлайл-меншенс обнаружили тело капитана Селлона?
— Да, сэр. В гостиной квартиры под номером сорок девять. Он сидел за письменным столом. Утром сержант Хаскинс рассказал. Мне очень жаль капитана, сэр.
— Вам знакома эта комната, — сказал Холмс после долгой паузы.
— Сэр?
— Гиббонс, это был не вопрос. Когда именно вы входили в квартиру под номером сорок девять в доме напротив? Быть может, вы открыли дверь при помощи дубликата, снятого с ключа именно тем способом, о котором только что рассказали инспектору Лестрейду? Это произошло утром, еще до рокового выстрела? Или капитан был уже мертв?
— Кто сказал вам, что я был в той квартире, сэр? Да я даже не заходил в тот дом.
— Я так говорю, — отрезал Холмс. — Капитан Селлон служил в отделе особых расследований военной полиции. Убежден, вам об этом известно. Если я не ошибаюсь, вы были его поверенным. А мы поверенные мистера Дордоны. Он наш клиент. Так что, простите меня за клише: мы все вместе увязли в этом деле. А теперь, будьте добры, выкладывайте все без утайки. Даю слово, если услышу от вас правду, то не причиню вам вреда, а вот ложь может вас погубить.
Сержант Гиббонс переводил взгляд с меня на моего друга, но тот не дал ему опомниться:
— Помните, инспектору Лестрейду нужно на кого-то повесить это преступление. Так вот, вы заходили туда еще до убийства капитана? И даже до его приезда, так? Или же вы обнаружили тело, когда вошли утром в квартиру, открыв дверь дубликатом ключа?
— Я…
— Секундочку. Позвольте. Только что в присутствии Лестрейда вы рассказывали нам о том, как сделать ключ. Но сами ничего подобного не предпринимали, ведь ключ у вас уже был, вам его дали? И наверняка сам Селлон. Так? Превосходно. Скажите же мне, вы застали его этим утром? Он успел что-нибудь сказать вам перед смертью?
Сердце замерло в моей груди. Так часто приключалось, когда я становился свидетелем гениальной стратегии Холмса. Иногда во время допроса он, казалось, задавал вопросы наугад и действовал как настоящий игрок. Но если удача и сопутствовала ему, то только потому, что сыщик не сводил глаз со своей жертвы, словно ястреб или кобра. Вопрос за вопросом, и собеседник вдруг терял точку опоры и сдавался.
— Вы и в самом деле Шерлок Холмс, — вздохнул Гиббонс. — Я это знал.
— Разумеется. А теперь отвечайте.
— А вы, сэр, значит, доктор Джон Ватсон?
— Конечно же. Мы с вами встречались несколько месяцев назад. Вы принесли нам письмо от инспектора Грегсона.
Сержант молча встал, подошел к небольшому бюро и поднял крышку. Рука его скользнула в отделение, где обычно хранятся бумаги и конверты. С тихим звуком сработала какая-то пружина. Гиббонс отодвинул в сторону деревянную панель, за которой был скрыт глубокий потайной ящик, и вынул оттуда пакет.
На коричневой обертке отсутствовали надписи, внутри же лежало два предмета: полоска гладкой кожи, от которой слегка пахло конюшней и воском, и алая ленточка от медали с каким-то бурым пятном. Я врач и потому с первого взгляда определил кровь. Но что же это за вещи?
— Эти доказательства капитан Селлон всегда держал при себе, — тихо сказал Гиббонс. — У них в Карлайл-меншенс что-то не заладилось. И тогда появился тот, кто назвался преподобным Дордоной, и уговорил капитана показать эти предметы вам. Сначала мистер Селлон не соглашался, но потом уступил. Бедняга уже не сможет выполнить просьбу друга, так что это сделаю я.
— Вы знаете майора Патни-Уилсона, — уточнил Холмс, чуть наклонившись вперед и положив руки на колени. — Но его настоящее имя не следует никому называть.
— Я так и подумал, что вы прознаете, мистер Холмс, — глубоко вздохнув, кивнул сержант. — Вам что, известно обо всем на свете?
— Почти.
— Что же теперь будет с этими предметами? Ведь это, джентльмены, улики, свидетельствующие об убийстве. Предумышленном убийстве, если угодно.
Полоска кожи шириной всего в пару дюймов напоминала деталь конской упряжи. Вполне обычный ремешок, только вот один его конец словно от чего-то отодрали или отпороли. Я не профессиональный кавалерист, но даже мне было ясно: это, скорее всего, часть кобуры, крепившейся спереди к офицерскому седлу. Однако кое-что вызывало удивление.
Во-первых, отпоротый конец явно отделили от седла при помощи лезвия, на блестящей коже остался глубокий надрез. Нити не просто разорваны — их умело надрезали в нужном месте. И по-видимому, с умыслом: всадник забирается на коня, ремешок от кобуры отрывается от подпруги и человек падает на землю.
Во-вторых — деталь не столь зловещая, но удивительная, — на коже виднелось золотое тиснение: мальтийский крест и корона. Символы французской королевской семьи, находящейся в изгнании.
Я снова вспомнил рассказ о гибели Луи Наполеона, принца империи. Из зарослей появились туземцы, конь принца, Перси, рванулся прочь при звуке выстрелов, как и остальные лошади. Юноша побежал следом за испуганным животным, цепляясь за упряжь и стременной ремень. Кое-кто утверждал, что он сделал несколько попыток забраться в седло, но лошадь скакала все быстрее, подпруга лопнула, и принц упал прямо под ноги врагам.
Еще говорили, он ухватился за кобуру и стременной ремень, а тот не выдержал и порвался. Сама кожа или же скреплявшие ее нити? В тот момент между Наполеоном и капитаном Кэри находились хижина и несколько кустов. Никто точно не видел, что именно произошло. Как бы то ни было, конец все равно один. Какая разница, за что именно цеплялся тогда несчастный?
Все эти мысли ураганом пронеслись в моей голове.
— Мистер Гиббонс, мальтийский крест — символ королевского дома Франции, — тихо проговорил Холмс. — Этот обрезанный ремешок свидетельствует об умышленном убийстве. Тем утром, покидая лагерь, принц вспрыгнул в седло без каких-либо затруднений. Значит, ремень перерезали, когда отряд капитана Кэри устроил привал. Наверное, лошадей привязали где-нибудь в сторонке? Что ж, порча упряжи вполне под силу и одному человеку. К сожалению, у нас в руках лишь этот обрывок. Кто знает, что еще натворил злоумышленник, чтобы добиться своей цели?
— А красная лента? — поинтересовался я.
— Это, дорогой Ватсон, орденская лента. В наши дни их обычно носят через правое плечо. Но этикет меняется. Как бы то ни было, эта вещь принадлежала кавалеру Большого креста ордена Почетного легиона. Пожалуй, самого прославленного рыцарского ордена современности, который учредил бессмертный предок принца в 1802 году. На ленте должна висеть серебряная звезда с пятью двойными лучами, в ее центре — изображение первого императора Наполеона. Но награда эта, по всей видимости, лежит где-то в африканской саванне.