то поняла смысл этих слов. Но осознание пришло только сейчас – смерть жестока. Моя сестра больше физически не присутствует в этом мире. У Кэмбри больше нет голоса, тела, своего «я». Она существует только в нашей памяти – какой мы ее помним. Теперь мы несем ее сущность в себе, точно так же, как племена кочевников раньше носили огонь в роге, чтобы угли не гасли никогда.
Проезжая мимо разбитой грузовой фуры, в которой лежало тело Пластикмена, я решила, что огонь памяти, воспоминания о Кэмбри будет нести один человек. И им не будет ее единственный оставшийся в живых убийца.
Не Райсевику рассказывать о последних часах жизни моей сестры. О них буду рассказывать я.
Именно поэтому…
Думаю, что свернула с дороги я именно поэтому.
«Тойота» резко развернулась и исчезла из прицела Тео.
«Что?»
Удивление сменилось неверием…
«Нет, нет, нет…»
Голубая машина с визгом покрышек резко развернулась на сто восемьдесят градусов. Теперь не попасть точно в Лену Нгуен. За долю секунды исчезло ее лицо, теперь скрытое корпусом ее уезжающей прочь машины.
Тео не мог в это поверить. Он уже держал ее на мушке. Он готовился стрелять… Откуда она знала, что нужно повернуть, причем именно в эту секунду, в этом месте?
Винтовка дрожала в его руках. Все поплыло перед глазами. Он хотел высунуться из окна и в любом случае выстрелить по машине девчонки – которая теперь неслась от него прочь, опять вверх по мосту. Но под таким-то углом стрелял бы он только наугад. В любом случае, он слишком ослаб, чтобы подняться.
Кровь продолжала литься ему на футболку, ее качало сердце, работающее как замедляющий ход метроном. Сознание затуманилось, перед глазами потемнело. Девчонка исчезла, в разбитом зеркале ее не было видно. В разрушающихся стенках его сознания эхом повторялась одна единственная мысль:
«Я ее заполучил. Я ее заполучил. Я ее заполучил.
Я всегда получаю своих бродяжек…»
Поднимаясь на мост Хэйрпин, Лена увеличила скорость.
Снова к патрульной машине Райсевика, сквозь дым, окутывающий мост. Детоубийца лежал на дороге, но не там, где она его оставила. Он медленно полз, волоча сломанные ноги, за ним тянулся кровавый след.
Она резко нажала на тормоз, достала «Беретту» из держателя для чашек, проверила магазин – пустой. Остался только один девятимиллиметровый патрон, досланный в патронник.
Хватит и одного.
Райсевик находился в пятидесяти ярдах впереди и увидел ее приближение. Он все понял и быстрее пополз на переломанных конечностях. Его охватила паника. Он предпринял жалкую попытку встать, ухватившись за заднюю часть патрульной машины.
Лена со щелчком вставила пустой магазин в пистолет. Несколько дополнительных унций сделают пистолет тяжелее, и ей будет проще прицелиться. Она взяла очки сестры с приборной панели и надела, помассировала глаза большими пальцами, сделала глубокий вдох, потом выдохнула и дала еще одно обещание, которое отдалось болью в сердце: «Мама с папой никогда, никогда ничего не узнают». Она вышла из салона на раскаленный воздух и с грохотом захлопнула за собой дверцу. Она собиралась в последний раз посмотреть капралу Райсевику в глаза.
«Я обещаю, сестра. Мама ничего не узнает».
Райсевик добрался до багажника «Доджа» – он был незаперт – открыл его, оставляя окровавленные следы ладоней на крышке, и запустил руку внутрь…
Он достал свою винтовку.
Она весь день ждала в темноте и теперь наконец – наконец! – оказалась у него в руках. Черная, с поблескивающими на ней капельками масла, остро пахнущая растворителем, причем запах странно напоминал сладкий леденец. Райсевик с трудом сдержал смех, рвущийся из груди.
– Тварь, я приготовил для тебя сюрприз! – сказал он себе под нос и посмотрел на Лену.
Она уже выбралась из машины. Спокойно шагнула на дорожное покрытие и встала в стойку – ноги на ширине плеч. Она приподняла локти и у нее получилась идеальная фронтальная стойка для стрельбы из пистолета, которую она столько тренировала. Она подняла «Беретту», прицелилась. Она даже не пыталась скрыться за машиной.
Еще больше удивляло расстояние. Их все еще разделяли пятьдесят ярдов.
Райсевик защелкнул затвор, дослал патрон в патронник, поднял винтовку и направил на Лену. Ствол лежал на бампере его «Доджа». Прицельная сетка с красной подсветкой легко ее нашла. Прицел словно хищник, что был голоден.
Кэмбри стояла неподвижно. И сама в него целилась.
Нет, это была Лена. В очках Кэмбри. Она стояла как статуя на расстоянии примерно половины футбольного поля. Рик смотрел на нее через оптический прицел винтовки, а она смотрела на него в ответ, но у ее пистолета не было увеличивающего прицела. На какое-то мгновение у него возникло ощущение, что они смотрят друг другу в глаза поверх своего оружия. Что-то в происходящем – в этой дуэли под открытым небом и нещадно палящим солнцем – пугало его. Никакого укрытия. Никаких слов. Никаких оправданий и извинений.
«Ты на самом деле хочешь этого, девочка? – хотелось закричать ему. – Это тебе не на стрельбище стрелять!»
Пятьдесят ярдов – это сто пятьдесят футов. Пуля из его винтовки с увеличивающей оптикой это расстояние преодолеет легко. Но дальнобойность ее пистолета в два раза меньше! Пистолеты – это оружие для ближнего боя, и на большие расстояния из них стрелять точно чрезвычайно сложно. При низкоскоростном полете пули усиливается влияние ветра и силы тяжести. Конечно, расстояние между ними было гораздо больше, чем на стрельбище с кондиционером, где Лена тренировалась в Сиэтле. К тому же на нем все еще был надет бронежилет, защищавший его от любого выстрела, за исключением точного попадания в голову. Лена хорошо стреляла, точно. Но не может же она настолько хорошо стрелять? Ведь не может же?
«Правильно, не может». Большим пальцем он снял винтовку с предохранителя.
Может, Лена уже поняла свою фатальную ошибку. Не следовало ей возвращаться, чтобы его прикончить. Ведь теперь она оказалась участницей перестрелки, выиграть которую не сможет. Глядя в прицел, Рик Райсевик прицелился ей в грудь и приготовился стрелять. А Лена в это время нацеливала на него свою «Беретту», держа ее двумя руками и сурово глядя немигающими глазами. Она делала то же самое, что и он. Райсевик глубоко вдохнул.
«Она стреляет не настолько хорошо», – подумал он, нажимая на спусковой крючок.
«Она просто не может быть настолько хо…»
Он увидел вспышку, словно вылетевшую у нее из рук. Она выстрелила первой. Стреляла она с пятидесяти ярдов, и свет долетел до него практически мгновенно, а потом, десятую долю секунды спустя, прилетела и пуля, и еще через шестую долю секунды звук.
Но звук он уже не услышал.
Четыре минуты спустя «Тойота» сестер Нгуен в последний раз съехала с моста Хэйрпин, с этой проклятой Шпильки. Покидая его, машина снова приблизилась к стоявшей неподвижно на южном наклонном съезде грузовой фуре Тео Райсевика.
Там в ожидании на дверце пристроился его заряженный «Винчестер» с рычажным взводом. Палец с грязным ногтем лежал на спусковом крючке. Вначале «Тойота» появилась в осколках разбитого бокового зеркала, а потом в железном прицеле винтовки. Но винтовка не выстрелила: державший ее мужчина несколько минут назад сделал свой последний вдох из-за того, что потерял слишком много крови.
«Тойота» миновала фуру и покинула перекрестье прицела.
Она ехала дальше.
А грузовик Тео продолжал висеть, цепляясь за скрученные ограждения, еще сорок восемь минут. Под весом фуры последняя заклепка наконец вылетела, и машина со всем, что находилось внутри и телом серийного убийцы, который посмертно станет известен как Пластикмен, рухнула в сухое русло. Звук был такой, словно рухнул метеорит, гремел и сжимался металл, загорелось дизельное топливо, но все это никто не слышал и не видел.
Глава 28
Уезжая с моста, я могла бы поклясться, что ты, Кэмбри, находилась в машине вместе со мной.
Ты сидела рядом. На соседнем сиденье. Я четко видела тебя своим внутренним зрением. Ты сидела на переднем пассажирском сидении, закинув ноги на приборную панель, жевала жвачку, что-то рисовала в своем блокноте, то и дело поднимала глаза и мне улыбалась. Ты всегда любила рисовать.
Я тоже улыбалась.
Не могу описать, что чувствовала в тот момент. Боже, я пытаюсь сделать это сейчас, но у меня ничего не получается. Могу только сказать, что никогда раньше не чувствовала такого удовлетворения и никогда у меня на душе не было так тепло. С трудом заслуженное умиротворение.
Теперь твоя душа может упокоиться, сестра, потому что твои убийцы больше не убьют ни одного невиновного человека. Мама знает, что ты не в аду. Когда я ехала на пробитой пулями машине назад в Магма-Спрингс, я не могла не улыбаться – и эта глупая радостная улыбка висела у меня на лице все время. Я поставила твои старые диски с музыкой и включила звук на полную.
Лена ехала молча.
Она больше не могла кричать. Не могла рыдать. Ее даже больше не тошнило. Она через все это уже прошла. У нее покраснели глаза, болело горло, сейчас она не чувствовала ничего. У нее в груди образовалась пустота. Она опустила зеркало заднего вида, потому что больше не могла видеть лицо сестры.
Мост Хэйрпин исчез у нее за спиной. Металлический каркас моста скрылся за стеной дыма, поднимавшегося на милю вверх, и она пообещала сама себе, что больше никогда, вообще никогда не ступит на него ногой. Как бы ей хотелось, чтобы металл мог гореть. Как бы ей хотелось, чтобы она вообще никогда не приезжала в Монтану.
Небо осветила кривая молния. Никакого грома, никакого дождя. Просто вспышка среди пепла.
У нее на колене лежала фотография из бумажника Райсевика – они с Кэмбри улыбались на озере. Сама эта фотография поставила перед Леной новые вопросы. На ней в последний раз была запечатлена кривая улыбка сестры. Лене было тошно на нее смотреть.