В этом морге подкупать кого-то необходимости не возникло. Мрачный молодой человек отвел их вниз и подождал, когда Шапоров еще раз сделал свой печальный обход. Здесь мертвых не нагромождали ярус за ярусом, и у каждого было отдельное, запирающееся на ключ место в обширных темно-зеленого цвета отсеках сооружения, напоминавшего собой гигантскую картотеку. Бирки с именами были аккуратно прикреплены к ручкам, словно названия книг или заголовки папок. Любопытно, праздно подумал Пауэрскорт, счастливее ли мертвые обитатели этого заведения тех, что лежат в морге больницы Святого Симеона? Молодой человек, заговорив на французском, попытался втянуть детектива в разговор. Насколько Пауэрскорт смог разобрать, он, кажется, сказал, что, как правило, если покойник остается не востребован дольше двух месяцев, то больница хоронит его за казенный счет. Еще одна ужасная мысль явилась тут Пауэрскорту, столь ужасная, что пришлось приостановить Михаила в его поисках и просить помощи в переводе.
— Что могло случиться с телом иностранца, доставленного сюда? Долго бы его здесь держали?
— Скорее всего, если бы за ним никто не обратился, некоторое время — да, держали бы здесь, — был ответ.
— А по каким признакам врачи выбирают те тела, которые используются в научных целях или для анатомических штудий студентов-медиков?
Михаил, переводя это, заметно обеспокоился.
— Нет, этого опасаться не следует, — ответил молодой человек, — на эти цели идут только те, кто из приютов для бедных. Иностранцы — вряд ли. Им доверия нет даже в том, что касается анатомии.
И все-таки Пауэрскорт никак не мог избавиться от этой мысли, и видение внутренних органов Мартина, рассекаемых скальпелем русского студента, как на Рембрандтовом «Уроке анатомии», назойливо стояло перед глазами, пока наконец не явился Шапоров и не покачал отрицательно головой.
— Увы, его здесь нет!
Они поблагодарили мрачного молодого человека, распрощались, вышли на улицу, и тут Михаил придержал Пауэрскорта за рукав.
— У вас есть какие-нибудь планы на обед, лорд Пауэрскорт? Если нет, позвольте мне пригласить в трактир тут неподалеку, называется «У Кутузова». На вид не слишком роскошно, зато там подают лучшие щи в городе.
Десять минут спустя они сидели за чисто выскобленным деревянным столом в помещении, напоминавшем армейский барак. Еще чуть-чуть, казалось Пауэрскорту, и в дверях появится русский сержант, чтобы, деря глотку, отдать приказ едокам. Изображения воинов всех эпох и родов войск украшали стены. Свирепый на вид казак соседствовал с величественным адмиралом, взиравшим на свой флот с надменным неодобрением. Тут были и ветераны наполеоновских войн, из которых Пауэрскорт признал только знаменитого полководца, одноглазого фельдмаршала Кутузова. Над входной дверью разместилась коллекция старинного огнестрельного оружия, причем были там такие мушкеты и пистоли, которые выглядели постарше самого Санкт-Петербурга.
— Тут поговаривают, лорд Пауэрскорт, — Шапоров, заказывая щи с черным хлебом, выглядел завсегдатаем заведения, — что, когда случится следующая война, в армии будет такой недобор вооружения, что придется снять со стен все это старье, что над дверью развешено, и срочно доставить на фронт.
Пауэрскорт рассмеялся:
— Не расположена ли здесь за углом какая-нибудь военная академия? Иначе чем объяснить всю эту военно-морскую тематику?
— Как ни странно, — ответил Шапоров, в то время перед ними ставили две огромные миски с горячим супом, — сюда в основном ходят именно студенты университета. Цены низкие, порции большие. Если миски щей в день довольно крестьянину, то уж на обед студенту-философу и подавно! Только не торопитесь, дайте щам немного остыть, будет вкуснее. Да и язык не сожжете.
— А вам не хотелось ли, Михаил, учиться в университете здесь, в родном городе? — спросил Пауэрскорт, в нетерпении дуя на свою миску.
— Отец очень настаивал, чтобы я поехал в Оксфорд, уж и не знаю почему, а вот мой старший брат учился в Петербурге. Вы не представляете себе, лорд Пауэрскорт, до какой степени это разные вещи — быть студентом в России, и у вас, в Англии.
— В самом деле? — И Пауэрскорт взял в рот первую ложку щей.
— Здесь все значительно серьезнее, — ответил Шапоров, медленно помешивая у себя в миске. — Студенчество — тут, знаете ли, это почти профессия. В Оксфорде разудалей некуда — забраться на башню Магдален или опустошить винный подвал колледжа. Здесь же самая забава — это не меньше как взорвать министра или начать революцию. Не думаю также, что английский студент с такой истовой серьезностью относится к изучению философии. А у нас не редкость персонажи, которые отдают философии все свои студенческие годы, причем некоторые с такой страстью и самоотдачей, что в поисках истины остаются при университете чуть ли не до сорока лет.
Пауэрскорт уже не столь внимательно внимал рассказам Михаила — он был полностью поглощен щами. Щи были густые, значительно гуще, чем любая овощная похлебка в Англии. Кажется, он распознал там морковь и картофель, чеснок и, возможно, помидоры, и, может быть, еще лимонный сок и вроде бы сметану, а также, само собой разумеется, пресловутую капусту. Щи были удивительно сытные, но главное, возникало ощущение, будто едок находится не в баракоподобном трактире поблизости от столичного университета, а где-то на необъятных русских просторах, где поля убегают за горизонт, одинокое дерево отбрасывает скудную тень, по пыльной дороге трясется в телеге крестьянин, а пространства так много, что оно кажется вечностью. И все это Пауэрскорту навеяли незатейливые русские щи!
— Обычно думают, — сказал Шапоров, — что тут на кухне работает целый полк старушек, доставленных из окрестных деревень, которые унаследовали рецепт щей от своих бабушек, а те — от своих и так далее. Длинная такая линия бабушек, уходящая корнями во времена основания города, и эти бабули стоят над кастрюлями и сковородками, режут лук и морковку, солят, пробуют и помешивают весь день напролет.
— А что, разве это не так?
— Тут всего двое поварих, лорд Пауэрскорт. Им немного за двадцать, и рецепт этот они узнали от своей матери. Они дочки хозяина.
— А что, пожалуй, рецепт приготовления такого супа — не самое плохое приданое. Я бы задумался. Что вы на это скажете, а, Михаил?
— Согласен! А кроме того, говорят, что эти двое готовят на Пасху сюрприз — какой-то совершенно небывалый борщ.
— Да, щи по понедельникам, средам и пятницам, борщ по вторникам, четвергам и субботам. Вы будете жить, как король.
— На самом деле я хочу спросить вас вовсе не о супах и невестах, лорд Пауэрскорт, а о наших планах на сегодня, когда мы покинем министерство внутренних дел. Как вы думаете, я понадоблюсь вам после этого — то есть после того, как я, разумеется, доставлю вас в посольство? Дело в том, что у меня назначена личная встреча на шесть вечера. Думаю, она займет примерно час. Но если я нужен — пожалуйста, готов переводить хоть круглые сутки!
Забавно, подумал Пауэрскорт, как лихо этот милый молодой человек перескочил с разговора о щах и невестах на обсуждение своего вечернего рандеву.
— Простите, что спрашиваю, Михаил, но прав ли я, полагая, что это будет встреча с молодой леди?
— Абсолютно правы, лорд Пауэрскорт, — слегка порозовел Шапоров. — Именно так, и у меня есть по этому поводу еще одно предложение — оно только что пришло мне в голову, хотя, может, вам моя идея и покажется вздором. Мою знакомую зовут Наташа, она из очень знатной, богатой и влиятельной семьи, а сейчас состоит придворной дамой при императрице и ее дочерях в Царском Селе. Как вы думаете, имеет ли смысл посвятить ее в суть вашей миссии и в поиски Мартина? Я не видел ее с тех пор, как уехал в Лондон. Переписывались мы нерегулярно, писала она как-то сухо, словно знала, что письма кто-то читает. Но всем известно, что самые осведомленные люди в Петербурге — это те, кто прислуживает за царским столом, кучера и прочие. Наташа может услышать что-то, что окажется нам полезным.
Пауэрскорт прикончил свои щи, не оставив в миске ни капли.
— А как вы думаете, Михаил, пойдет ли ей на пользу, если обнаружится, что она сотрудничает с английским посольством?
— Вряд ли. Конечно, ее не найдут мертвой на Невском проспекте, но службу свою она наверняка потеряет.
— Думаю, решать вам, Михаил, — очень вдруг серьезно сказал Пауэрскорт. — На мой взгляд, вмешивать вашу знакомую в наши дела было бы опрометчиво, как бы разумна и хладнокровна она ни была. Есть женщины, которым ничего нет слаще, чем привкус риска. Полагаю, будет хорошо, если она ограничиться тем, что станет только прислушиваться. Не следует задавать какие-либо вопросы и совать свой носик в то, что ее не касается. Правда, некоторые женщины не в состоянии придерживаться столь ограниченного круга действий.
— Я подумаю об этом до нашей встречи, — и Михаил взмахом руки подозвал официанта. — Я плачу, лорд Пауэрскорт, не спорьте! Когда мы, русские, приглашаем в ресторан иностранных гостей и знакомим их с нашей национальной кухней, мы и платим!
Чтобы попасть туда, куда они направлялись теперь, требовалось перейти Неву. По дороге Шапоров рассказал Пауэрскорту кое-что из того, что знал о российской бюрократии, которую для пущей наглядности представил в цифрах. Восемьсот шестьдесят девять — это число параграфов в первом томе Свода законов, определяющих права и обязанности подданных по степени участия их в составе установлений и государственных служб. Табель о рангах делит все виды службы на воинскую, гражданскую и придворную. В Табели четырнадцать классов, каждый со своей формой и титулованием. К государственным чиновникам двух высших классов следует обращаться «ваше высокопревосходительство». К чиновникам классов третьего и четвертого — «ваше превосходительство». Неудачникам классов с девятого по четырнадцатый приходится довольствоваться всего лишь «вашим благородием». По ходу карьеры белые форменные брюки меняют на черные, красные ленты через плечо — на голубые, даже полоска, добавленная там или здесь, означает поворотный пункт в продвижении по службе. Повышение в чине происходит каждые три года в классах с четырнадцатого по восьмой, и каждые четыре года в классах с восьмого по пятый. Повышение, — и Михаил подчеркивал голосом значимость этого единства самодержавия и бюрократии, единства, существенно понижавшего эффективность работы обеих систем, — повышение в звании в последних четырех классах относится к прямой компетенции царя и несет с собой титул, передаваемый по наследству. Изо всех сил стараясь не вызывать неудовольствия сверху и принимать как можно меньше ответственных решений, чтобы избежать критики снизу, к шестидесяти годам можно дорасти до чинов изрядных. Такая неповоротливая бюрократия, — рассуждал Михаил, — буквально душит Россию, крепко держа ее в томительном медвежьем объятии.