—Тот хабар хорош, какой, не обжегшись, возьмешь!— сказал первый, выйдя из магазина на улицу.
—Не говори «гоп», чтоб не дали в лоб,— так же складно и столь же непонятно ответил второй, придерживая дверь, чтобы тугая пружина не хлопнула ею.
Уходили так же порознь, как и пришли, только на этот раз второй с саквояжем шел впереди, а первый следовал за ним, отстав на пять шагов и немного опасался того, что его напарник может юркнуть в какую-нибудь подворотню и удрать от него по дворам. «Дернется — замочу», думал он, ощущая под левой рукой успокаивающую тяжесть парабеллума. Но второй не собирался убегать с добычей. Он шел прямо по переулку, помахивал саквояжем, игриво подмигивал идущим навстречу девушкам, а некоторым даже оборачивался вслед. То и дело оглядывающийся человек невольно внушает подозрение окружающим, но если мужчина оглядывается на хорошенькую женщину, то это выглядит вполне естественно.
Трупы лежали на своих местах, убийцы не стали терять время на то, чтобы оттащить их в подсобку или хотя бы затащить за прилавок. Дверь они оставили незапертой, но табличку так и не перевернули. Вскоре после их ухода к двери подошли две хорошо одетые женщины интеллигентной наружности. Увидев надпись «Закрыто», они не стали ломиться в магазин — посмотрели на часы и начали ждать. Скоро к ним добавилась третья женщина, постарше. Она и возмутилась, прождав около пяти минут:
—Что они себе позволяют?! Перерыв давно закончился!
Требовательный стук в дверь остался без ответа. Женщины выждали с минуту, постучали снова, рассердились окончательно, и та, что постарше, взялась за ручку и потянула дверь на себя. Дверь подалась. Разгневанные женщины вошли внутрь, увидели лежащие на полу трупы и хором завизжали. Нервы у них были достаточно крепкими для того, чтобы не упасть в обморок при виде убитых, но недостаточно крепкими для того, чтобы замолчать.
Крики привлекли внимание прохожих. Из своего кабинета в торговый зал вышел заспанный заведующий…
—Кто бы мог подумать, что рискнут ограбить магазин, находящийся по соседству с райотделом?!
Неподалеку от ювелирного магазина, на углу Петровки и Столешникова, прямо напротив известного на всю Москву мехового магазина находилось пятидесятое отделение милиции, в просторечии называемое «полтинником».
—Это же… Это же я не знаю, что такое!
Семенцов удивлялся долго и как-то радостно, словно в лотерею выиграл.
—Не знаешь, так помолчи!— осадил его Данилов, сидевший на корточках рядом с трупами покупателей.— Лучше встань-ка вон туда, в уголок… Левее… Вот так и стой…
—Юра, а я здесь встану,— сказал Данилову Алтунин, догадавшись, что товарищ хочет выстроить картину преступления.— Так они и стояли. Тот, за которого Гриша витрину рассматривал, а тот, который на моем месте стоял, небось кошелек искал по карманам или на часы смотрел…
—Зачем?— спросил Семенцов.
—Затем, что им надо было осмотреться и действовать синхронно, чтобы никто не успел убежать или закричать,— пояснил Алтунин.— Но это я так, умничаю, для поимки преступников совершенно не имеет значения, смотрел ли один из них на часы перед тем, как начать стрелять, или не смотрел.
—Ничего!— не обращаясь ни к кому конкретно, сказал расхаживающий по торговому залу Джилавян.— Поймаем мы этих гавриков, скоро поймаем! Как только они первое же колечко с рук сбыть попытаются — им хана. Я сегодня же шепну, кому следует, что за выход на тех, кто ювелирный в Столешниковом ограбил, от МУРа великая признательность будет!
—Это вроде как поймаем и отпустим, если что?— поинтересовался Семенцов.
—Ты, Григорий, словно первый день в органах!— назидательно сказал доктор Беляев, по очереди осматривавший трупы.— Даже я, человек далекий от оперативной работы, знаю, что великая признательность МУРа идет не дальше оформления явки с повинной вместо задержания. Ну и курево в камеру, это само собой.
—А что, разве мало?— хмыкнул Джилавян.— При явке с повинной суд дает по нижней планке. Награда за помощь органам.
—Можно и не шептать никому,— сказал Алтунин, не глядя на Джилавяна.— Незачем.
—Ты уже знаешь, кто?— Джилавян остановился посреди зала и обернулся к нему.— Откуда?
—Я уже понимаю, что сегодняшняя добыча у наших барыг не всплывет,— спокойно начал Алтунин.— Ее взяли, чтобы за кордон увезти. Смотрите сами. Выстрелов было пять, так, ведь, Валентин?
—Пять,— подтвердил Беляев.
—Стреляли скорее всего двое,— продолжил Алтунин.— Или — трое, третий тогда стоял рядом с Гришей. Но это не столь важно, важно, что их было больше одного, то есть выстрелы могли сливаться. А за стенкой — ателье, а напротив — магазин, а на улице — люди… Вариант со стрельбой через подушку отпадает, не иначе как преступники использовали приспособление для бесшумной стрельбы. Немцы своих агентов такими снабжали, сам видел у задержанных. Набалдашник примерно вот такой длины…
Алтунин поднял правую руку и развел большой и указательный пальцы, показывая размер прибора.
—На улице — шум, в ателье — машинки швейные стучат, в магазине продавцы с покупателями лаются,— возразил Джилавян. Что же касается подушки, то ты, Алтунин, наверное, не знаешь банду Варфоломея, мы ее в сорок третьем брали. Так вот у них был особый почерк — старались стрелять через мешок, в котором подушка лежала. В мешке подушку можно спокойно таскать, не привлекая ничьего внимания.
—Можно,— согласился Алтунин.— Только вот быстро, так чтобы с места сойти не успел, через подушку пять человек не перестреляешь. К тому же, Столешников — не улица Горького, шума здесь немного, а в соседнем ателье с двух до четырех никто на машинке не строчил, я уже успел узнать… Про магазин я ничего не скажу, потому что не знаю. Но скажу другое. Вас дерзость преступников не удивляет?
—Настораживает!— ответил Данилов.
—Увидели столько ценностей и голову потеряли!— Джилавян сделал рукой жест, похожий на вкручивание лампочки в патрон.— Звери же, не люди! Инстинктами живут, не умом! Разве ж нормальный вор средь бела дня в центре Москвы на гоп-стоп с мокрухой отважится? Да ни в жисть! Потому что опасно, потому что это верный расстрел, потому что после такого вся милиция на уши встанет и землю рыть будет!
—Тут политический аспект просматривается невооруженным взглядом!— тоном знатока сказал Семенцов.— Идеологическая диверсия!
—Наглость, однако, примечательная,— сказал эксперт Галочкин, осматривавший валявшиеся на полу футляры от изделий.— Это даже уже и не вызов — вот мы какие лихие ребята, под самым носом у легавых ювелирный грабанули! Это полное пренебрежение, уверенность в своей удачливости, в своей безнаказанности. Это — неспроста!
—Полностью с вами согласен, Арменак Саркисович,— сказал Алтунин.— Нормальный вор на такое не решится. А вот уверенный в себе немецкий диверсант — может решиться. Потому что хорошо стреляет, хорошо бегает, хорошо просчитывает расклады. Да — рискованно, малейший шум, малейшая тревога — и «пожалуйте бриться», как любит говорить наш начальник. Но не было никакого шума. Вошли, заперли дверь, положили из бесшумного оружия троих сотрудников и двоих покупателей, сгребли все самое ценное, что было в торговом зале, и ушли. В подсобные помещения благоразумно соваться не стали, там замки, а замки — это время. Скорее всего ушли, не уехали, потому что никто из опрошенных свидетелей не вспомнил, чтобы возле ювелирного стояла какая-то машина. Машина же, как я думаю, стояла за углом, на Петровке или же на Пушкинской. Я бы встал на Петровке, там больше машин и меньше к ним внимания. Стало быть, они со своей добычей преспокойно прошли мимо пятидесятого райотдела. А что такого? Идет себе по улице гражданин с чемоданчиком или с мешком на плече, не торопится, не толкается, ничего не нарушает… Кто на такого внимание обратит? Никто. А если бы кто-то попытался бы им помешать, они бы его пристрелили не задумываясь. Им главное ноги унести с места преступления, сбыт украденного их не волнует, потому что они в скором времени рассчитывают удрать куда-нибудь за кордон.
—Почему рассчитывают удрать?— спросил Джилавян.— Может, на дно залечь собираются? С чистыми документами?
—Если бы собирались на дно залечь, то деньги в кассе не оставили бы,— Алтунин кивнул в сторону стоявшего на прилавке «Националя», [23]ящик которого был выдвинут не преступниками, а заведующим магазином.
С заведующим в его кабинете общался капитан Бурнацкий, человек неимоверного терпения и неимоверной же въедливости, мастер допросов. Поймать человека на противоречиях просто, но их же надо предварительно собрать, просеяв пуды, если не тонны, словесного мусора. Алтунин присутствовал в самом начале разговора Бурнацкого с завмагом. Заведующий утверждал, что во время налета сидел в туалете и ничего не слышал. Начал бормотать невнятное про колиты, запоры, свеклу тертую зачем-то приплел, которую называл панацеей. Бурнацкий посмотрел на его покрасневшие глаза, на мясистый нос, покрытый сетью красных прожилок, подумал немного и сказал:
—Колит у вас, может, и имеется, гражданин Чихачев. И свекла тертая несомненно полезна для организма, потому что в ней сахар и витамины. Только вот ни за что я не поверю, чтобы вы водочку свеклой закусывали. Скорее огурчиком, верно?
—Водочку?— лохматые седые брови завмага поползли вверх.— Какую водочку, товарищ? Вы о чем?
—Предпочитаете коньячок?— Бурнацкий вежливо улыбнулся.— Ну да, в ювелирном магазине, среди всей этой бриллиантовой роскоши коньяк как-то уместнее. Бутылку где прячете?
—Что значит прячете?!— попробовал возмутиться завмаг.— Я ничего не прячу! Держу определенный запас для особых случаев… Исключительно в представительских целях!
—А после обеда — это особый случай или как?— поинтересовался Бурнацкий уже другим, сухим, официальным тоном.— Я, знаете ли, гражданин Чихачев, не первый день на свете живу и ни за что не поверю, что, сидя на толчке, вы не слышали шума в торговом зале. Падающие тела, открываемые витрины, стук ссыпаемых изделий… Опытный человек сразу понял бы, что творится неладное… Да и один из грабителей непременно должен был заглянуть в коридор. Для порядка, для спокойствия, чтобы убедиться в том, что там никого нет. И если бы в туалете горел свет, то… Думаю, что продолжать дальше нет смысла, потому что ход моих мыслей и так ясен. Ясен или нет?