ое бремя. Подумай, готов ли ты каждое утро просыпаться рядом с этой женщиной — ненакрашенной, непричесанной… Возможно, у нее будет плохо пахнуть изо рта. А потом ее тело утратит стройность и она уже не будет молодой и красивой. Подумай, дитя мое, любишь ли ты ее. Когда тебе хочется взять женщину в первый раз, твоя натура не рассуждает о том, любишь ты ее или нет. Природа дарует тебе любовь с первого взгляда, похожую на вспышку молнии. Но после того как ты уже заронил семя, любовь с первого взгляда проходит. Спроси себя, любишь ли ты женщину, с которой хочешь лечь в постель, на самом деле. Потому что одно я тебе могу сказать точно: секс с любимым человеком в тысячу раз лучше, чем секс с человеком, которого ты не любишь.
В голосе мамы звучала тоска; в тот миг мне не хотелось ее слышать, но я никогда не забуду того разговора. Я впервые взглянул глазами подростка на мамину любовь к отцу и на их отношения.
— Второе. Я хочу попросить тебя никогда не применять силу к женщине. Найдутся мужчины, которые скажут тебе: мол, всякой женщине втайне хочется, чтобы мужчина взял ее силой. Так вот, это вздор. Женщины не такие. И не важно, как сильно разгорелся в тебе жар. Насиловать женщину нельзя. Нельзя, и все. И третье. Пожалуйста, не клади глаз на женщину другого мужчины.
Целых три недели после того разговора я не прикасался к своему телу. Мне было стыдно, что мать знает о моих ночных забавах. Но потом природа взяла свое. И поскольку я был молодым, то запомнил из всего разговора только одну фразу, которая понравилась мне больше всего: «Я обязана сказать тебе, что секс — это здорово».
Остальному пришлось учиться на своих ошибках.
Три женщины способствовали моему сексуальному пробуждению. Марна Эспаг, моя первая подружка, тетушка Баби Марневик — наша соседка. Третьей была знаменитая Бетта Вандраг. Вы все ее знаете.
Зимой 1975 года, в девятом классе средней школы, я влюбился в Марну Эспаг. Она была моей первой любовью. Я любил ее со всей страстью переходного возраста. Однажды утром я словно увидел ее в первый раз: черные волосы, зеленые глаза, красивый смеющийся рот. С тех пор днем и ночью я думал только о ней, я мысленно совершал всякие подвиги, в которых всякий раз неизменно спасал ее от смерти.
Я отважился пригласить ее на свидание только через три месяца, после обычного, как это бывает у подростков, прощупывания почвы. Важно было выяснить, нравлюсь ли я ей, и намекнуть на мои собственные чувства. Мы ходили в кино в Клерксдорпе. Моя мать услужливо подвозила нас туда, а потом забирала после того, как мы выпивали молочный коктейль в ресторанчике у кинотеатра. Маме нравилась Марна. Марна всем нравилась.
Впервые я поцеловал Марну на вечеринке у одного из наших одноклассников в Стилфонтейне. Мы танцевали медленный танец, вернее, мы почти не двигались, только раскачивались, стоя на месте. Медленный танец был своего рода прелюдией, которую мой друг Гюнтер Краузе неромантично называл «вихляние». Помню запах ее духов, помню, какими мягкими были ее губы. Помню, как закружилась у меня голова, когда я ощутил у себя во рту ее язык — предвкушение скрытого и божественного продолжения.
Мы обнимались и целовались с необузданным воодушевлением и преданностью первооткрывателей — на пороге у ее двери, у нашей калитки, на вечеринках, а иногда, когда представлялся случай, в гостиной моей матери или ее родителей. Шли недели, месяцы. Постепенно мы продвигались вперед. В ноябре я в виде эксперимента положил руку ей на грудь; я отчаянно боялся, что она будет против. В каникулы между Рождеством и Новым годом, когда родственники уехали на пикник, я расстегнул на ней блузку, впервые поцеловал ее грудь и увидел набухшие соски. В феврале я неловко и неумело проник пальцем в священный Грааль; нас обоих била дрожь от величия нашего поступка, нашей отчаянной смелости и охватившего нас удовольствия.
Через две недели я сказал Марне, что моя мать уезжает в Преторию послушать оперу. И я останусь дома один. Марна ответила не сразу; она долго мерила меня испытующим взглядом.
— По-твоему, нам стоит это сделать?
— Да, — ответил я, чувствуя, как меня охватывает жар.
— По-моему, тоже.
В следующие несколько дней я поставил рекорд по мастурбации. Предвкушение последующего блаженства овладело всем моим существом. Мысленно я снова и снова прокручивал в голове Великий Миг, и в мечтах все проходило идеально. Ни о чем другом я просто не мог думать. Я нетерпеливо отсчитывал дни, а потом часы до того времени, когда попрощаюсь с матерью у ворот и напоследок солгу, что «буду хорошо себя вести».
Марна опоздала; пока я ждал ее, мне казалось, что я схожу с ума. Она была немного бледная.
— Нам вовсе не обязательно это делать, — лицемерно заявил я.
— Нет, ничего. Просто я немножко боюсь.
— Я тоже, — солгал я в последний раз за тот вечер.
Мы выпили кофе, вяло поболтали о школьных друзьях и уроках. Наконец я нежно обнял ее и медленно начал целовать. Прошел целый час, а может, и больше, прежде чем она расслабилась и из испуганной девочки превратилась в мою теплую и приветливую Марну. Ее дыхание участилось, я понял, что она готова. Я отчетливо слышал биение ее сердца.
Я осторожно и медленно снял с нее одежду. Наконец она легла на огромный диван в нашей гостиной — красивая, бледная, готовая к великому событию. И вот я раздел ее; пора было раздеваться самому. Я вскочил, кое-как скинул с себя одежду, посмотрел на нее, и оказалось, что долгое ожидание и мои необузданные фантазии сильнее меня. На меня накатил жар, и я эффектно закончил на ковер в гостиной моей матери.
11
Он подошел к парадной двери. На немного обветшалой деревянной вывеске, прибитой к стене, было написано: «Классическая мебель из Дурбанвиля». Под вывеской, на стальной решетке, висел колокольчик. Под ним была табличка: «Пожалуйста, звоните». Он нажал, услышал звон — негромкий, почти веселый: «динь-дон», потом шаги по деревянному полу. Вилна ван Ас открыла дверь.
— Мистер ван Ренсбург! — сказала она, ничуть не удивившись.
— Ван Герден, — поправил он.
— Извините. — Она отперла решетку. — Обычно я хорошо запоминаю фамилии. Входите.
Она шла впереди по коридору. Слева и справа находились комнаты с мебелью — деревянной, элегантной. Столы, буфеты, конторки. Кабинет помещался в самой маленькой комнатке. Письменный стол не был антикварным, но деревянные стулья блестели. Все было до боли чистым и аккуратным.
— Садитесь, пожалуйста.
— Я зашел только спросить, у вас ли удостоверение личности Смита… то есть мистера Смита.
— Да, — кивнула Вилна ван Ас и открыла меламиновый шкаф за дверью.
Ван Герден достал блокнот и пролистал его до той страницы, на которой записал номер удостоверения.
Она вытащила из ящика картонную коробку и поставила на столешницу. Сняла с коробки крышку, положила рядом. Все ее движения были точными и экономными. На ван Гердена хозяйка не смотрела, избегала глазного контакта. Он подумал: все потому, что он знает. Потому что она вынуждена делиться с ним своими тайнами. Вот почему она никак не могла запомнить его фамилию. Своего рода защитный механизм.
Вилна ван Ас протянула ему удостоверение личности старого образца, в синей обложке. Ван Герден раскрыл его. На фото Ян Смит был моложе и выглядел намного лучше, чем на снимке из полицейского участка. Он провел пальцем по номеру, сличил цифру за цифрой. Он все записал правильно, номер оказался тем же самым.
Ван Герден вздохнул.
— В министерстве внутренних дел говорят, что удостоверение личности с таким номером принадлежит совершенно другому человеку. Некоей миссис Зиглер.
— Миссис Зиглер? — механически повторила Вилна ван Ас.
— Да.
— Ну и что это может означать?
— Две вещи. Либо они ошиблись, что вполне вероятно, либо удостоверение поддельное.
— Поддельное?! — В голосе Вилны ван Ас послышался страх. — Но ведь это невозможно!
— А другие документы в коробке? Что там?
Вилна ван Ас безучастно посмотрела на картонную коробку, как будто та перелетела в другое измерение.
— Регистрационные документы компании и контракты на покупку домов.
— Можно взглянуть?
Она рассеянно придвинула коробку к ван Гердену. Он вытащил все содержимое. «Классическая мебель из Дурбанвиля». Зарегистрировано как единоличное предприятие. 1983 г. Зарегистрировано как акционерное общество закрытого типа. 1984 г. Перерегистрация? Акт о передаче недвижимости на данный дом. 1983 г. Акт о передаче недвижимости на дом. 1983 г.
— Здесь нет закладных на дома, — заметил он.
— Вот как? — безразличным тоном отозвалась Вилна ван Ас.
— Они выплачены?
— Да, наверное.
— За оба дома?
— Я не… Да, наверное.
— А приходно-расходные книги? Кто вел бухгалтерию?
— Ян. И аудитор.
— Вы в них заглядывали?
— Да. Я каждый месяц помогала составлять баланс.
— Они не засекречены?
— Нет. Они все здесь. — Вилна ван Ас покосилась на белый шкаф, стоящий у нее за спиной.
— Можно взглянуть?
Она кивнула и встала. Ван Герден подумал: она сейчас как будто не здесь.
Ван Ас снова открыла дверцу шкафа, на сей раз пошире.
— Все тут, — сказала она. Скоросшиватели и папки в жестких переплетах стояли на двух полках аккуратными рядами. Каждая была помечена фломастером; самая первая датирована 1983 годом.
— Можно взглянуть на первую партию — ну, скажем, до 1986 года?
Она осторожно сняла папки с полки и подала ван Гердену. Он открыл первую. Цифры были написаны от руки, в несколько колонок, разделенных синими и красными полями. Он сосредоточился, попытался разобраться, ухватить суть. Даты, суммы, цифры небольшие: десятки, пара сотен. Записи велись достаточно сумбурно. Ван Герден понял, что без помощи ему не справиться.
— Не могли бы вы разъяснить, что к чему?
Вилна ван Ас кивнула. Взяла длинный желтый карандаш и ткнула, как указкой:
— Здесь приход, а здесь расход. Вот…