– Не смеши.
– Ты нарушаешь принципы братства! Мы из одного клуба!
– «О нас, о нас, о горсточке счастливцев, братьев…»[31]
– О чем ты вообще говоришь? Кто счастливец – бедняга Кристоф? Слушай, Антуан, я отключаюсь, но советую всерьез задуматься о том, что ты натворил. Пока.
Завершив неприятный разговор, Верлак уронил голову на сложенные руки. В дверь постучали.
– Войдите, – ответил Верлак, не поднимая головы.
– О, извините, шеф, – смутился Жюль Шельфер. – Мне зайти попозже?
– Нет-нет. В чем дело? – Верлак выпрямился.
– В ту ночь шел дождь, так что машина месье Шазо довольно чистая…
– Merde.
– Но изнутри к одному колесу присохло немного грязи, и нам удалось ее соскрести. Она уже в лаборатории.
– Прекрасно, – кивнул Верлак. – Будем надеяться, что она не с виноградника.
– Что, простите?
– Кристоф Шазо – один из моих друзей.
– А-а, ясно. Неловко, наверное.
– Это еще слабо сказано. Вы комиссара поблизости не видели?
– Видел, он у себя за столом.
– Вы не попросите его зайти сюда вместе с Фламаном? Вы тоже возвращайтесь.
– Конечно, шеф.
Через несколько минут все трое были в кабинете Верлака.
– Прошу вас, скажите, что между мадемуазель Дюран и мадемуазель Монмори есть хоть какая-нибудь связь! – взмолился Верлак.
– Никакой, – ответил Полик. – Мы проверили все, что только смогли придумать, – от парикмахеров до дантистов.
– Продолжайте проверять каждую мелочь, – распорядился Верлак. – А я встречусь с бывшей хозяйкой Жизель Дюран, владелицей магазина одежды. Она работает в Эксе, мы встречаемся в кафе через… – он взглянул на часы, – …пять минут. Держите меня в курсе, если найдете что-нибудь, а завтра увидимся здесь, у меня, ровно в девять.
Верлак предложил встретиться в кафе на улице Гастон Сапорта: он изредка бывал там и знал, что не наткнется на знакомых, особенно из клуба любителей сигар. Они были завсегдатаями кафе на бульваре Мирабо, в том числе их излюбленного – «Мазарини». Верлак хотел, чтобы мадемуазель – или мадам? Он не знал, замужем ли она, – Матур не чувствовала никакой скованности. Узнав, что теперь она работает в Эксе и ему не придется тащиться к ней в Ронь, Верлак вздохнул с облегчением. Явившись в кафе с опозданием на несколько минут, он обвел взглядом террасу, высматривая женщину, которая могла бы продавать одежду в Провансе. Поскольку большинство посетителей выглядели как студенты Института изучения политики из состоятельных семей, занятые перед началом семестра поисками квартиры-студии, которые местные жители сдавали им за бешеные деньги, или же как старики, предпочитающие пастис, сделать выбор было проще простого.
– Прошу прощения, – заговорил Верлак, склоняясь над единственной на все кафе женщиной, сидевшей в одиночестве. – Мадемуазель Матур?
– Да, – ответила она, протягивая руку для рукопожатия. – Садитесь… пожалуйста.
Верлак сел и заказал кофе официанту, который тут же ушел выполнять заказ.
– Спасибо, что согласились уделить мне время, – начал Верлак.
– Простите, хорошей компанией меня сейчас не назовешь, – призналась мадемуазель Матур, затягиваясь сигаретой и откладывая ее в пепельницу. – Я до сих пор в шоке из-за… убийства Жизель. Ну вот я и произнесла это слово. Никогда не думала, что поставлю «убийство» рядом с именем знакомого человека.
– Сочувствую… Вы, если не ошибаюсь, долго работали вместе с мадемуазель Дюран?
– Двенадцать лет. Она была хорошей подчиненной и, надеюсь, хорошей подругой.
– Надеетесь? – переспросил Верлак.
Мадемуазель Матур кивнула, вновь затягиваясь.
– Я проработала бок о бок с ней двенадцать лет, но если вдуматься, в том, что мы были подругами, я не уверена. Коллегами – да, но подругами?
– С ней было трудно сблизиться?
– Да. Легко понравиться, а сблизиться трудно. По-моему, у нее было тяжелое детство, вдобавок она всегда выбирала плохих парней. И ничего не складывалось. Хотя их к ней тоже тянуло.
– Вот как?
– Да, она ведь была красавицей. Даже в сорок лет выглядела гораздо моложе, под тридцать или чуть за тридцать: миниатюрная, с густыми блестящими волосами, чистой оливковой кожей. Бедняжка… – Мадемуазель Матур опустила голову, закрыла глаза и тихо заплакала.
Верлак смотрел через улицу на готические статуи, стоявшие на страже дверей собора, и ждал, когда мадемуазель Матур возьмет себя в руки.
– Выпить бы, – наконец выговорила она, вытирая глаза бумажной салфеткой.
– Пастис? – спросил Верлак. Посмотрев на ее мелированные волосы и татуировку на плече, он предположил, что она не откажется от напитка с ароматом аниса.
– Только если вместе с вами, – ответила она и улыбнулась уголками рта.
– Будьте любезны! – обратился Верлак к официанту. – Два пастиса, пожалуйста.
Мадемуазель Матур глубоко вздохнула и спросила:
– Так вы не знаете, кто это сделал?
– Пока нет… – Он помолчал и спросил: – А вы?
Она пожала плечами.
– Это мог быть любой из ее никчемных бывших парней, кроме последнего, Андре. Одного из них, Жоржа, мне пришлось гнать из магазина метлой.
Верлак улыбнулся: ему понравился ее пыл.
– Вы не могли бы составить для меня список имен?
– С удовольствием.
Официант принес два высоких узких стакана, на дно которых слоем высотой в дюйм была налита желтоватая жидкость, графин с водой, миску с кубиками льда и две палочки для размешивания.
– Merci, – поблагодарил его Верлак. – Вы позволите? – спросил он мадемуазель Матур, поднося графин с водой к ее стакану.
Она кивнула.
– Да, пожалуйста. Я скажу вам, когда будет достаточно.
Он подлил в стакан воды, глядя, как пастис становится мутным. Когда мадемуазель Матур сделала знак рукой, что пора остановиться, Верлак добавил воды в собственный стакан и положил туда же два кубика льда.
– Чин-чин! – Мадемуазель Матур поднесла свой стакан к стакану собеседника.
– Ваше здоровье, – ответил Верлак, глотнул пастиса и удивился его приятному освежающему вкусу. Он очень любил лакрицу, но этот напиток заказывал редко. Неужели из чистого снобизма?
– Его или любят, или терпеть не могут, – произнесла мадемуазель Матур.
– Пастис?
– Или лакрицу в целом.
– Вы правы. Как и кориандр, – добавил он, думая о своем пристрастии к этой пряности и неприязни к ней Марин.
– Или… устрицы.
– Обожаю их, – улыбнулся он.
– А я не выношу.
Официант принес две тарелки – с арахисом и попкорном – и поставил их на стол.
– Почему вы закрыли свой магазин? – спросил Верлак, взяв попкорн.
– Слишком трудно стало конкурировать с большими магазинами одежды в Эксе, особенно с тех пор, как построили новый торговый центр на бульваре.
– О чем я очень сожалею, – признался Верлак. – Представить себе не могу, кому он мог понадобиться, кроме застройщиков, больших сетевых магазинов и мэра. Значит, мадемуазель Дюран ушла, когда вы закрыли магазин?
– Да. Я сразу же нашла работу в Эксе и советовала ей сделать то же самое. Даже предложила подвозить ее в Экс, поскольку она не водит машину. Но у нее началось что-то вроде депрессии, она редко выходила из дома.
– В то время она встречалась с Андре Продо?
Мадемуазель Матур пригубила пастис и кивнула:
– Да, но они расстались через месяц или два после того, как закрылся магазин. По-моему, он нормальный парень. Я случайно столкнулась с ним вскоре после их ссоры, и мне показалось, что он грустит. Он объяснил, что никак не мог вывести ее из хандры, поэтому они и перестали встречаться. Но он продолжал время от времени звонить ей. Наверное, на самом деле ее любил.
– Он и нашел ее, – сообщил Верлак. – Вчера вечером.
– Боже мой! Этого я не знала. – Мадемуазель Матур прикурила очередную сигарету. – Бедный Андре. Я смотрела достаточно детективов по телевизору, чтобы знать, – вы наверняка будете допрашивать его. – Она снова затянулась сигаретой и выпустила дым. – Но Андре – не тот, кого вы ищете.
Филипп Леридон вздыхал с облегчением, думая о том, что его жена бегает по парижским магазинам, выбирая мебель и шторы для их нового дома. И удивлялся: как можно часами разглядывать ткани? Его жена не выносила Полин Даррас, и вот теперь, когда старуха мертва… то есть убита… к нему в любой момент может нагрянуть полиция. Он понимал, что попадет в число подозреваемых: мадам Даррас довела его придирками, и он в конце концов поскандалил с ней – и не где-нибудь, а на почте. В присутствии подружки местного судьи – Филипп сразу узнал ее на вечеринке клуба любителей сигар. А кто бы не узнал такую женщину – рослую, стройную и элегантную, с ореховыми глазами, вьющимися рыжеватыми волосами и очаровательными веснушками?
Он прошел через маленькую лужайку за домом – впрочем, для участка в центре города лужайка могла считаться большой, хотя и узкой, и тянулась на пятьдесят метров от дома. В запущенном саду уцелели лишь две высокие пальмы, растущие в глубине по сторонам участка, да пара олеандров. Мокасины Филиппа утопали в траве, неожиданно зеленой и сочной для Прованса благодаря недавним и неожиданным дождям. Он остановился у границы сада, под навесом, который его каменщик наскоро возвел над ямой. Опустившись на четвереньки, Филипп сдернул брезент и посветил фонариком вниз, где когда-нибудь появится винный погреб, оборудованный по последнему слову техники. Он намеренно распорядился перебросить строителей с погреба на еще один крупный фронт работ – итальянскую кухню. И каждый день не мог дождаться шести часов, когда рабочие, которые являлись на стройку, уйдут и он сможет изучить свой трофей. Он практически выгонял их из дома.
Филиппу требовалось время, чтобы решить, как быть дальше и как избежать огласки. Мадам Даррас уже не могла ему помешать, но ее муж, возможно, продолжает наблюдать за ним. А вдруг она рассказала мужу, что скрывает Леридон? Он оглянулся на окна «Отель де Барле», но солнце все еще светило прямо в них, поэтому он так и не понял, следит за ним кто-нибудь из окна или нет. Рискованно было выходить в сад и заглядывать в яму средь бела дня, но Филипп извелся от нетерпения, думая, что находка по-прежнему здесь и ждет его. О ней никто не знал, кроме самого Филиппа и его каменщика, а тот поклялся молчать. Каменщику пришлось приплатить, чтобы он держал язык за зубами. Ничего подобного Филипп Леридон не видел никогда в жизни, у него слезы наворачивались при мысли, что все это принадлежит ему.