Форбс, наконец, несмотря на всю свою жадность, устал и начал подсчитывать, водя пальцем по карте, сколько лишних миль мы напрасно прошли к югу.
Это был несчастный момент, когда он приказал рулевому повернуть на другой курс, чтобы идти к Сан-Франциско. Рулевой категорически отказался выполнить команду. Форбс сначала остолбенел от изумления, затем, не понимая, какого сорта людей взял на судно, стремительно сбежал вниз и схватил оружие, – обычные свои неоспоримые аргументы. Я тоже должен был вооружиться револьвером, и мы с Форбсом вдвоем встретили взбунтовавшихся людей.
Они все сбежались на корму, вооруженные ножами и нагелями.
Сначала, видя, насколько неравны силы, Форбс попытался воздействовать на них словами. Но слова были бесполезны. Было ясно по виду этих людей, что они хотят нас убить. И с диким воем они бросились на нас.
Через две минуты из семи нападавших осталось только четверо, но зато наши револьверы были пусты. Мы схватили их за дула и бросились врукопашную. Мне казалось, что по крайней мере сорок ударов обрушилось на меня в течение небольшого числа секунд. Я чувствовал, что и сам раздаю удары с немалым успехом. Но было очевидно, что наше дело плохо. Мы с Форбсом прислонились спинами к поручням борта, сражаясь не на жизнь, а насмерть, без всяких шансов на успех, когда стоявший у руля вдруг закричал:
– Парус впереди!
Надо было видеть, как эти бандиты выронили свои ножи и бросились наверх по вантам.
Но я не могу их упрекать за это. Это был тот крик, услышать который они жаждали в течение долгого, измотавшего все их нервы, месяца.
Не менее сильное впечатление произвел этот крик и на меня с Форбсом. Но у нас хватило присутствия духа снова зарядить наши револьверы, прежде чем проявить какой-либо интерес к новой сцене.
– С какой стороны парус? – загремел после этого Форбс таким властным тоном, какой когда-либо от него можно было слышать.
– Впереди с правого борта, сэр, – ответил рулевой.
В тот же момент Форбс и я были наверху. С мачты мы увидели приблизительно в двух милях от нас с правого борта остов судна, неуклюже качавшийся на мертвой зыби. Мачты его были голы, бушприт исчез. Судя по оснастке, судно было когда-то бригом, и его мотало на волнах во все стороны так, как будто оно потеряло руль.
– К шкотам! Все по местам! – взревел Форбс, и шесть человек, в том числе двое раненых, бросились выполнять команду.
Мы быстро повернули к бригу и через десять минут могли уже разобрать надпись на корме: «Мэри Коллен, Сан-Франциско».
Все, бывшие на «Гермозе», за исключением лишь одного, лежавшего мертвым на палубе, испустили дикий крик. Я кричал не менее громко, чем остальные, и можно было думать по охватившему меня возбуждению, что и на меня подействовала близость золота. Но это было не то. Просто долгий период напряженного ожидания, наконец, кончился, мои нервы, натянутые до последней степени, не выдержали, и я поддался общему настроению.
На «Гермозе» были оставлены двое раненых, чтобы смотреть за кораблем, а остальные вместе с Форбсом и со мной сели в шлюпку и направились к бригу. Все море кругом было сплошь покрыто акулами, – немыми, похожими на привидения чудовищами, величественно плававшими и неутомимо поворачивавшимися то хвостом, то передней частью туловища.
Довольно трудно было взобраться на борт раскачивавшегося во все стороны брига, и нам пришлось подняться через бак. Как только мы ступили на палубу, нас как будто охватило какой-то тяжестью. Не произнося ни звука, мы медленно двинулись на корму, плотно сгрудившись. Это была плавучая могила, у нас захватывало дыхание. И, идя по палубе, мы чувствовали, что ступаем по крышке гроба.
Проход по палубе на корму был загорожен камбузом и кладовой, и мы не могли видеть кормовой палубы, пока не ступили на нее. Форбс шел впереди и первый обогнул кладовую. Когда он вышел туда, он вдруг остановился как вкопанный, с перехваченным от изумления дыханием, и глаза его чуть не вылезли на лоб.
Он не мог говорить и только указал рукой. Мы взглянули.
Перед штурвалом стоял открытый ящик, а около него сидел человек. Он вполголоса то бормотал что-то самому себе, то невнятно произносил проклятья. Глаза его горели и блестели, как у змеи. И все время он нагибался к ящику, засовывал туда руки, вытаскивал пригоршни кусочков золота и злобно бросал их затем через борт акулам. Он, казалось, совершенно не обращал внимания ни на нас, ни на «Гермозу», и продолжал безостановочно лепетать, бесноваться и бросать золото за борт.
Это и был Л. М. Грент.
Бешеный, совершенно нечеловеческий вопль вырвался из группы людей, окружавших меня. Как дикие звери, они прыгнули вперед и бросились к ящику с золотом.
Но Грент уже сделал свое дело, – ящик был пуст.
Увидев нас, Грент вскочил, его рука с блеснувшим в ней лезвием ножа с быстротой поднялась к горлу, и он упал ничком на палубу.
Как кучка муравьев, команда «Гермозы» расползлась тогда по бригу, проникая во все его щели и самые потайные места. Стоя на палубе, я ясно мог слышать шум, который они производили, переворачивая ящики и срывая доски в поисках золота, и раз или два их дикие вскрикивания, когда они натыкались на мертвые тела.
Но все золото «Мэри Коллен» было за бортом, и они вернулись, беснуясь от ярости и разочарования. Счастье капитана Грента, что он таким образом покончил с собой, иначе, я уверен, они в бешенстве разорвали бы его на куски.
Мы сошли с брига на шлюпку и направились обратно к «Гермозе». Затем поставили паруса и, взяв курс на Фриско, бросили «Мэри Коллен».
Что другое должны были мы сделать? Похоронить мертвых можно было только с риском заразиться.