— Не полностью, но успешно двигалась в этом направлении. Она вернулась в отделение на реабилитацию. Калерия числилась моей пациенткой, но, строго говоря, я лишь выписывал назначения, выстраивая схему лечения, а занимались ею физиотерапевт и реабилитолог.
— Кто-то из них напортачил? — попыталась угадать Алла.
— Никто не напортачил, но девчонка… Короче, она выпрыгнула из окна.
Алла не знала, как реагировать. Мономах больше ничего не добавил к сказанному, и она задала вопрос:
— Сама выпрыгнула или вы подозреваете, что кто-то…
— У нас в тот день настоящий дурдом творился из-за аварии на перекрестке. Доставили кучу пострадавших, некоторые умерли по дороге, и их просто-напросто сгрузили в приемном отделении вместе с живыми. Медсестры были заняты размещением новых пациентов, а больные повылезали из палат поглядеть, что творится. Калерия оставалась в палате одна, если не считать лежачей старушки. За каким-то лешим ее понесло на крышу через открытое окно!
— То есть сначала она вылезла на крышу, а затем сорвалась?
— Судя по всему, именно так.
— А зачем она туда полезла, не известно?
— Вот в этом-то и загвоздка!
— Занятно… Решила прогуляться и недооценила опасность? Ее что, никто не заметил?
— Внизу царила такая суета, никому и в голову не приходило глядеть наверх. Калерия упала аккурат напротив въезда для машин «Скорой помощи», прямо в момент выгрузки очередных пострадавших. Чудо, что никого не зашибла!
Алла с минуту помолчала, размышляя над услышанным.
— Владимир Всеволодович, — наконец заговорила она, — а вы уверены, что это не было самоубийством?
— Я ни в чем не уверен, — покачал он головой. — Гурнов… ну вы его знаете…
— Разумеется, Иван Гурнов, патологоанатом. И что с ним?
— Он уверен, что это несчастный случай. Но мать девочки считает меня виновным в ее гибели.
— А это еще почему?
— Видимо, потому, что я был с ней чересчур суров.
— И в чем это выражалось?
— Она плохо ела, отказывалась ходить в столовую, хотя я назначил ей общий стол, ведь у нее не было противопоказаний.
— Знаете, больничная еда немного отличается от питания в пятизвездочном отеле, — заметила Алла. — Может, она не хотела есть вашу, простите… баланду?
— Но она вообще ничего не ела! — развел руками Мономах. — Женщины, лежащие с ней в палате, это подтверждают, как и медсестры.
— Может, родственники приносили домашнее?
— В том-то и дело, что нет! Я с матерью Калерии разговаривал, пытался убедить, что даже балерины должны питаться и набираться сил, чтобы восстановление шло быстрее.
— А она что?
— Твердила, что я ничего не смыслю в балете и что танцовщица должна быть легкой, как перышко, а потому не имеет права обжираться. Какое там обжираться — она на маленький скелетик была похожа! Когда ложилась на операцию, выглядела иначе — нормальной, хоть и худенькой.
— И все-таки я не понимаю, почему у матери пациентки к вам претензии!
— Она думает, что я слишком давил на Калерию, заставляя есть. Один раз я действительно пригрозил ей внутривенным кормлением.
— Вы в самом деле намеревались это сделать?
— Да что вы, у меня таких прав нет! Я хотел ее напугать, раз разумные доводы не действовали.
— Так вы считаете, что напугали ее так сильно, что она с крыши скакнула? Бросьте, такие уловки могли подействовать на трехлетнюю, но пациентка была взрослым, сформированным человеком, более того — представительницей весьма суровой профессии, в которой не место нюням! Вы в курсе, как балерины обходятся друг с другом? Подсыпают в пуанты толченое стекло, портят костюмы, добавляют в грим ацетон — не могли ваши слова повлиять на нее подобным образом!
Мономах ничего не ответил. Алла по выражению лица видела, что не сумела его убедить.
— Владимир Всеволодович, — снова заговорила она, — я понимаю, что вы переживаете — все-таки эта Калерия являлась вашей пациенткой и вы в какой-то степени несли за нее ответственность, но вашей вины в случившемся я не усматриваю. Мы с вами многого не знаем — к примеру, что могло подвигнуть молодую девушку на самоубийство? Кроме того, вы сами сказали, что Гурнов настаивает на несчастном случае, и я склонна доверять его мнению: трудно найти более компетентного патолога! Совсем недавно я как раз хотела обратиться к нему, чтобы… Впрочем, это не имеет значения. Родственники погибшей убиты горем и могут обвинять кого угодно, но это не означает, что они правы, понимаете?
— Знаете, — медленно произнес Мономах, — стыдно признаться, но я…
— Вы — что?
— Когда я узнал о случившемся, то здорово разозлился.
— Разозлились? — удивилась Алла. — Почему?
— Да потому что мне работы своей жалко — отличная была работа. Я очень старался не испортить девчонке будущее! Вы, наверное, считаете меня чудовищным циником?
— Если бы вы были циником, Владимир Всеволодович, мы бы сейчас с вами не разговаривали! А мать вашей балерины придет в себя и, скорее всего, пожалеет о своих обвинениях. Что, кстати, следователь думает?
— Придерживается точки зрения Гурнова.
— Ну вот вам и ответ! Я не могу освободить вас от тяжелых мыслей, но могу дать совет: не пытайтесь приписывать людям качеств и особенностей поведения, которыми, как вам кажется, они могли бы обладать, не выстраивайте сценариев в своей голове, потому что люди поступают порой необъяснимо, иррационально и совершенно не так, как поступили бы на их месте вы. Вы никогда не будете ни на чьем месте, кроме своего собственного!
— Иногда вы меня пугаете, Алла Гурьевна, — неожиданно признался Мономах, пристально глядя на собеседницу.
— Почему?
— Время от времени вы изрекаете сентенции, какие были бы впору какому-нибудь философу!
— Философское отношение к жизни — это ведь скорее хорошо, нежели плохо, правда? — улыбнулась Алла, радуясь тому, что у Мономаха поднялось настроение. — Иначе от этой самой жизни недолго и в петлю полезть!
— Итак, коллеги, прошу отчитаться о проделанной работе, — попросила Алла, когда все члены группы подтянулись в кабинет. — Начнем с вас, Дамир: что дал допрос Инны Гординой?
— Честно говоря, немного, — признался опер. — Гордина отрицает, что у нее была ссора с Бузякиной. Утверждает, что у Дарьи есть основания ее оговаривать.
— Какие? — полюбопытствовала Алла.
— Она выражалась туманно, но, похоже, жилось ей в доме Томина несладко. А теперь, видимо, придется и вовсе убираться: Дарья недвусмысленно дала Инне понять, что не желает ее там видеть.
— То, что ей жилось несладко, вы сами заключили или это Гордина пожаловалась?
— Да она не жаловалась… Понимаете, Инна попала к Томину и Бузякиной год назад, когда ей едва исполнилось восемнадцать. После того как ее отца, Кирилла Гордина, задержали за мошенничество в особо крупных.
— А где, пардон, была ее мать?
— Жена Гордина умерла. У нее был тяжелый онкологический диагноз. Гордин таскал ее из одной клиники в другую, даже за границу с ней ездил несколько раз — ничего не помогло.
— Бедная девочка, — пробормотала Алла, качая головой. — Одним махом лишиться и матери, и отца… Хорошо, что Томин не остался в стороне!
— Он, видимо, счел своим долгом позаботиться о дочери партнера. Лариса не возражала.
— Погодите, а как вышло, что Гордина посадили, а Томина — нет? — вмешался в разговор Белкин. — Они же вместе бизнесом занимались!
— Вот об этом, Александр, вы нам и расскажете! — потерла руки Алла. — После того как все узнаете, хорошо? Посидите в Интернете, поройтесь в наших базах — в общем, как обычно.
— Ладно, — буркнул молодой опер, в очередной раз оценивший правоту пословицы «язык мой — враг мой».
— Продолжайте, Дамир, — попросила Алла.
— Короче, пока Томина не начали преследовать ребята из ОБЭП, все шло более или менее нормально, но когда он сбежал за границу, его российские счета арестовали, а к заграничным Бузякина доступа не имела. Надо было содержать огромный дом, и это оказалось Ларисе не по силам.
— Она же была звездой! — снова встрял Белкин. — Почему ей не хватало денег?
— Малой, ты хоть представляешь, сколько стоит одна коммуналка в таком особняке? — ответил вместо Аллы Шеин. — А еще прислуге надо зарплату платить!
— Насчет прислуги, — добавил Ахметов, — Бузякина рассчитала всех, кроме одной горничной.
— Надо же! — воскликнула Алла. — А мне казалось, что у Ларисы все чудесно: во всяком случае, в день, когда я присутствовала на торжестве в ее поместье, там было полно обслуживающего персонала!
— Все — нанятые, по словам Инны, — пояснил Ахметов. — Только на один день.
— Зачем это понадобилось?
— Инна говорит, чтобы никто не узнал о том, что финансовые дела Ларисы — не ахти. Она надеялась на новый проект, в котором получила одну из ведущих ролей: гонорар обещал быть приличным.
— А не могла Лариса покончить с собой под гнетом материальных проблем? — задал вопрос Шеин.
— И потерять возможность стать звездой большого кино? — фыркнул Белкин.
— Да кто бы стал затевать такой пир во время чумы? — поддержала его Алла. — Наприглашать кучу народу, закатить застолье — и скакнуть с балкона? Патолог указала мне на интересный факт: балкон расположен достаточно низко, и Бузякина скорее рисковала сломать позвоночник или переломать ноги. В таком случае она не достигла бы цели, да еще и могла остаться лежачим инвалидом, — сомнительно, чтобы Лариса не подумала об этом! Однако странно, что она нуждалась в деньгах, — вряд ли Томин не позаботился о жене и дочери. Он не мог не оставить им какого-нибудь секретного источника доходов… Куда же в одночасье подевались все деньги? До заграничных счетов ОБЭП пока не добрался, так почему же Лариса не могла ими воспользоваться?
— Думаю, Томину пришлось их спрятать, — высказал предположение Шеин. — Понимая, что за ним охотятся и рано или поздно вычислят все его заначки, он наверняка позаботился о том, чтобы себя обезопасить. Может, он сумел обналичить часть денег или, скажем, слил их на чужие счета — временно, без ведома владельцев.