День тянулся за днем, нескончаемая дорога разматывала бесконечные версты. Каждую ночь Януш хоть ненадолго, но приходил к Стефании. Они уже не обращали внимания на то, как на них смотрела челядь. У них была только их любовь. По мере приближения к землям Дулебского Януш все чаще хмурился, лицо его становилось напряженным и суровым. Однажды на привале к нему подошел Витас.
— Есть разговор, Чилим, — сказал он, подсаживаясь к костру рядом с Янушем.
— Говори! — ответил тот, уже догадываясь, о чем пойдет речь.
— Я знаю, что лезу не в свои дела, но ты сам понимаешь, что вам со Стефанией несдобровать, когда все откроется.
— Понимаю.
— Тогда почему бы вам не бежать?
— Мы убежим, только позже.
— Почему позже? Прямо сейчас, захватите обоз — и вперед. Вас не хватятся еще дней десять, а за десять дней вы уже будете так далеко, что ни одна погоня вас не достанет.
— Я обещал Стефании, что доведу ей челядь до Дулебы.
— Здесь осталось всего ничего. Еще три, от силы четыре дня пути — и мы на месте. Почему бы вам не сделать так, как я говорю, прямо с самого утра с обозом сворачиваете на Днепр, а там, на челнах, вниз до самого Киева? Еще не поздно. А челядь доберется сама. Я говорил с Чесем, он тоже готов идти с вами. В землях Дулебского тихо, на одной повозке девки доберутся сами, а мы тем временем уже будем на Днепре. Решайся.
— Я поговорю со Стефанией.
— Сам решай, не дело впутывать в мужские дела женщин.
— Она не женщина, а моя жена. Ее это касается впрямую.
— Уже жена? Быстро!
— Уж это не твое дело. Я сам назвал ее женой и не отступлюсь от своих слов. А если не нравится, можешь познакомиться с моей саблей.
— Дурень ты, брате! Не думал, что ты сможешь обнажить оружие против побратима.
— А ты сам не нарывайся.
— Я и не нарываюсь, но ты решай скорее, завтра вечером будет уже поздно, а послезавтра вообще невозможно. Думай! Пойду сменю Чеся.
— Иди. Я подумаю.
Посидев немного у костра, Януш направился к шатру Стефании, но не успел дойти до него, как за кольцом повозок послышался шум. Выхватив саблю, Януш бросился на голоса. На поляну со стороны дороги выезжал конный отряд, впереди на вороном жеребце неспешно выступал сам Мечислав Дулебский. Златотканая чуга мягкими складками спадала с плеч, голову венчала небольшая шапочка, отороченная мехом, на правой руке на длинном темляке покачивался шестопер, символ княжеского достоинства. Он остановился перед кольцом повозок, а его отряд рассыпался по поляне, охватывая подступы.
— Здорово, Чилим! Хорошо встречаешь своего сюзерена, с саблей в руке, а мне говорили, что ты едва не помер! А ты, холера ясна, жив, здоров, да еще и саблей машешь! — пророкотал Дулебский.
— День добрый, князь. Жив я милостью божьей. Спаси и тебя Господь.
— А я уж беспокоиться начал, все в обозе занемогли, и мне уже не встретиться с избранницей. Да вот выехал на охоту, и навстречу заодно. Как добрались?
— Людей потеряли. Много. Трое всего нас осталось.
— А был с тобою десяток?
— Верно, десяток. Да восьмерых схоронили.
— Ну что ж, на все воля Господня. Главное, скарб довезли. Или не весь?
— Весь скарб довезли, князь. В сохранности.
— За это молодец, а что людей положил, наказан будешь. Мои люди, ты за них в ответе, тебе и кару нести.
— Отвечу. Но только люди были мои!
— А ты не перечь князю. Мне все едино, только ответить все равно придется. Неси постамент. Прямо сейчас смотреть буду, что везешь. А ты сразу распорядись насчет ужина.
Дулебский спешился и направился вслед за Янушем в кольцо повозок. Всадники, прибывшие с князем, стреножили лошадей и собрались у пылающего костра.
Вскоре уже жарился на вертеле молодой олень, пошли по рукам кувшины с пенистым олом и дивным заморским вином. Ратники загомонили, затянули походные песни. Стефания не выходила из своего шатра. Не думала она, что встреча с постылым женихом состоится так скоро. Но ничего теперь не поделаешь, оставалось терпеть и ждать, когда они с Янушем смогут бежать…
…Павел открыл глаза. Сон, слишком явственный, чтобы быть сном, не отпускал его. Так ярко, так отчетливо он еще ни разу в жизни не видел сны. Все немедленно просилось на бумагу. Останавливало одно: а что, если все это происходило в самом деле в те далекие годы? Тогда необходимо найти подтверждение. Нужно помочь Наташе. Ведь это именно ее идея — начать поиски Чилима. А всему виной старая легенда, рассказанная им. Кто знает, а вдруг за ней на самом деле стоит средневековая драма?
Наташа, забившись в кресло, плакала, вернее, даже не плакала, а просто сидела, обхватив колени руками, а слезы сами текли и текли. Как?! Как, скажите, объяснить этому чурбану, что она безумно любит его, что видит его во сне каждую ночь. Что каждое мгновение только и мечтает о том, чтобы прикоснуться к нему, услышать его голос, ощутить его запах, от которого мурашки бегут по телу. Неужели он настолько бесчувственный, что не видит такой простой и очевидной вещи, что она любит его, любит так сильно, что не может дышать, если его нету рядом, не может спать, есть, жить не может! Если бы хоть кто-нибудь знал, какая это пытка — быть рядом с ним, если бы хоть кто-нибудь знал, насколько невыносимо оставаться без него. Не слышать его голоса, не видеть его. А какое счастье, когда он улыбается! Как радостно наблюдать, как теплеют его глаза, как тонкие морщинки собираются в их уголках. А он, он ничего этого не видит в упор! Остается решиться и сказать все самой? Нет, она не перешагнет этой черты. Пусть лучше навсегда она останется одна, но она не сможет его разлюбить, он, и только он навсегда завоевал ее сердце.
Когда в дверь постучали, душа у Наташи оборвалась и рухнула куда-то глубоко-глубоко вниз. ОН! НАКОНЕЦ-ТО!
— Натка, ты дома? — раздался голос Марии Казимировны. И душа начала медленно, мучительно карабкаться обратно.
— Божечки мой, Натусю, деточка, неужто обидел кто?
— Нет, баба Маня, никто меня не обидел, как-то само так вышло, сижу вот, реву, а из-за чего — сама не понимаю.
— Я видела, как ты пришла сама не своя, даже дверью так хлопнула, что у меня едва посуда вся на пол не полетела. Ну, думаю, не иначе как беда с моей девонькой приключилась, прихожу, а ты и впрямь вся в слезах. Неужто Павел Николаевич тебя, сердечную, так изобидел?
— Нет, баба Маня, он не виноват, я сама во всем виновата. Кругом виновата, и перед ним и перед собой. Не могу я с собой совладать, больно мне, а по-другому не получается. Он на меня совсем внимания не обращает, будто и не женщина я вовсе. И так пробовала и эдак, все равно. Я ведь жить без него не могу, а он в упор этого не замечает. Что, у него вся любовь в книжки ушла? Почему так, а? Баба Маня, хоть вы мне скажите, чем я ему не хороша? Вроде не уродка, кажется, на месте все, а он будто не видит. Я же люблю его!
— Эка новость, да вся деревня знает, что у вас любовь! Только и разговоров, что вот-вот свадьба будет, а у вас, выходит, все еще никак? Он-то вроде как тоже любит тебя сильно. Но ты еще одно учти: он ведь не мальчонка сопливый, чтоб на тебя набрасываться. Павел Николаевич мужчина зрелый, ему не к лицу торопиться. Может, потому и не соблазнился пока. Но что любит, это я тебе точно говорю. За версту видно.
— А не может быть так, что ему женщина уже не нужна?
— Быть такого не может, он хоть и не молоденький парнишка, но женщины у него совсем недавно были, и порядочно, вот только года три или четыре назад привез он из города фифу крашеную, лет тридцати с небольшим, а в таком возрасте у бабы самая охота. С неделю у него жила, барыней ходила, да только вскорости отвез он ее обратно. Я потом по-соседски спросила у него, что, мол, не жениться ли собрался, а он мне отвечает: «Да, наверное, неплохо было бы, да вот подходящую женщину пока не нашел». Так что в этом можешь не сомневаться. А что в руках себя держит, так это даже хорошо, и себя блюдет и тебя. Может, тебе как-нибудь по-нашему, по-женски, того, подогреть его? Не сможет же он перед твоими чарами устоять!
— Сможет, он точно сможет. Даже сомневаться не стоит, мы сегодня на озере были, так меня черт дернул купаться, осмелела я сверх всякой меры да сиганула в воду голяком, а он за кустики отошел, чтобы меня не смущать, стало быть. Вот и все подогревы. Хотя знаю, что видел, как я плавала! Ну что мне еще сделать?
— Не знаю, девка, не могу сказать. Но то, что любит тебя, спору нет. Может, тебе просто потерпеть чуток, а?
— Сил уже нет терпеть, баба Маня! Даже не верится, что любит он меня, никогда он мне этих слов не говорил.
— А ты думаешь, муж мой покойный, царствие ему небесное, мне когда-нибудь такое говорил? Как же, размечталась! Он и сказал мне только один раз, когда замуж предлагал за него пойти. Погоди малость, и он тебе скажет, ты только верь и жди.
— А я уже не верю ни во что. Тяжко мне, баба Маня! Я ведь тоже, как все, замуж хочу, деток нянчить, своих, а не в школе! Я же обычная слабая женщина. Хочу, чтобы муж был, чтоб любил. А он, как мне кажется, даже не думает об этом.
— Да любит он тебя, не сомневайся! С какой такой радости он бы тебя так оберегал, заботился?
— Понятия не имею. Он вообще чудной. Баба Маня, а вы легенду про Януша знаете, что с замком связана?
— Как не знать, ее, почитай, все старики здесь знают. А ты, говорят, решила разгадать ту загадку? Ну и как успехи, нашли что-нибудь?
— Да вроде того, недалеко от озера курганчик насыпан, из водяного ореха. Думаю завтра его начать раскапывать.
— А что, если и впрямь там могила? Не боязно?
— Если и могила, так похоронить их следует по-людски и отпеть как положено! Люди ведь были, к тому же любили они сильно друг друга, из-за любви и смерть приняли.
За окном незаметно стемнело, и вскоре Мария Казимировна отправилась к себе, как она сказала — почивать. Наташа, посидев немного в одиночестве, легла. И опять ей снились горячие кони, бешеная скачка, яростный бой и ужасная темнота склепа.