– Сколько?
– Когда как, – уклонился Локоток. – Но мне хватает, я холост. Теперь еще привалили эти съемки у Шоора. Он обещал поездку в Германию, постоянную работу у него здесь. Ну, скажите, на кой мне мараться, все терять, убивать какого-то старика ради плаща и старых кальсон в его чемодане?
– Но вы же заранее не знали, что у него в чемодане. Ношеные кальсоны или слитки золота, – издевался Левин, понимая, что в словах Локотка есть резон.
– Разве я похож на идиота? – взмолился Локоток, страстно стараясь внушить Левину то, что, как казалось Локотку, и так ясно. – Мертв он был. Плащ я взял, да. В этом повинен. Но взял уже у покойника.
– Ну да, мародерство, – продолжал его мытарить Левин.
– А вот почему не сообщил о покойнике – вопрос другой, – Локоток забежал на шаг вперед и теперь шел почти боком, все время заглядывая Левину в лицо. – Попробуй потом отбрешись, а дело, ясно, завели бы на меня. Слушок дошел бы в институт, на конный завод и – привет, мне бы ручкой помахали: "Гуляй, Локоток, отмывайся сам, нам такие не нужны, у нас репутация".
Они дошли до машины.
– Домой добирайтесь сами, у меня нет времени вас отвозить, отмахнулся Левин от Локотка. – И ждите, как я сказал. – Он сел в машину, за ним – участковый. – Одну минутку, Локоток! – вдруг крикнул Левин, высунувшись. – У Тюнена были деньги. Сколько вы взяли, Локоток? Вы ведь обшарили его карманы?
Локоток замер.
Левин в упор смотрел на него. Стасик уже завел двигатель.
Локоток назвал сумму.
– Поехали, Стасик! – Левин захлопнул дверцу. – Экое дерьмо!..
– Здравствуйте, Ксюша, – сказал Левин, входя в приемную прокурора района. – Как секретарская жизнь?
– О, Ефим Захарович, здравствуйте! Жизнь – вот: стучу, – указала секретарша на пишущую машинку и на кипу бумаг на столе. – Давно вы у нас не были.
– Давно, Ксюша, давно… У себя? – кивнул Левин на дверь, обитую темно-коричневым дерматином.
– У себя.
– Доложите?
– Ефим Захарович, что это вы? Когда это я докладывала про вас?!
– Я уж, Ксюша, не начальник. Я теперь на приемы записываюсь.
– Ладно вам, Ефим Захарович, – засмеялась она.
– Я сперва позвоню в одно место, – Левин сел, придвинул к себе телефонный аппарат, набрал номер аптеки, где работала жена. – Алло, пожалуйста, Раису Львовну… Рая, это я. Слушай, – он достал из кармана флакончик с капсулами. – Тебе такой препарат знаком? – и он прочитал. Посмотри по вашим талмудам. Я подожду у телефона… Очень нужно… – Сидел в ожидании какое-то время. – Да… Да… Понятно… Постараюсь вовремя. Он повесил трубку и открыл дверь в кабинет. – Здравствуй, Евгений Кириллович! Можно?
– Какой гость! – прокурор вышел из-за стола. – Всегда рад, Ефим Захарович!
– Ну, сейчас не обрадуешься, выгнать захочешь, – Левин сел в кресло.
– Как жизнь?
– Как всюду.
– Что-нибудь случилось?
– Труп, Женя. Труп.
– Где?
– В водонапорной башне в березовой роще. Помнишь, где это?
– Конечно.
– Теперь слушай, – и Левин стал подробно рассказывать о Тюнене, о заявлении его сына, о поисках, о Локотке.
– Убийство? – спросил прокурор, выслушав Левина.
– Следов крови нет нигде.
– Могли и удушить.
– Не будем гадать. Как говорят, вскрытие покажет. Хотя с этим будет непросто, труп полуразложившийся… У меня есть кое-какие соображения, но навязывать их не хочу, пусть следствие идет свои путем, экспертизы… А их придется делать много.
– Поможете, Ефим Захарович?
– Каким образом? Я ведь не у дел.
– Но у вас весь материал на руках. Избавите от лишней работы.
– Хорошо. Кто из следователей будет вести дело?
– Сейчас решим. Я его тогда к вам направлю.
– Ладно. Можешь посылать туда людей, – Левин встал. – Вот это, – он достал из кармана флакончик, – пусть приобщат к делу. Это лекарство. Я нашел его на месте, где, по словам Локотка, он обнаружил труп.
Прокурор повертел в руках флакончик.
– Импортное?
– Да… Ну, будь здоров…
"Нива" ереванца, стоявшая недалеко от станции техобслуживания и намозолившая там всем глаза, исчезла в четверть двенадцатого ночи. Обнаружил это дежурный администратор кемпинга, присматривавший за "Нивой" по просьбе Остапчука. Кемпинг находился рядом со станцией у шоссе в десяти километрах от города. В ночной тишине вдруг взревел мотор, потом его долго гоняли на холостых оборотах. Выйдя из помещения и прошагав метров пятнадцать к шоссе, администратор увидел, что "Нивы" нет на месте, а по пустынному шоссе в сторону города удалялись ее красные огни.
Через пятнадцать минут телефонный звонок сорвал Остапчука с постели. Звонил дежурный по городу:
– Максим Федорович, армянская машина исчезла.
– Что за машина? – со сна Остапчук не сразу понял, о чем речь. Он сидел в трусах и майке, поставив телефон на колени.
– "Нива" с ереванскими номерами.
– Как исчезла?! – дошло до Остапчука. – Она же без трамблера?
– Уехала в сторону города минут пятнадцать назад. С кемпинга позвонили.
– Ясно! – Остапчук дал отбой и стал звонить по нескольким номерам, затем быстро начал одеваться…
Через полчаса он был у себя в кабинете, где сидело несколько оперативников…
"Ниву" засекли с тыльной стороны станции Старорецк-товарная. Увидел ее сотрудник ВОХРа с вышки. Он и сообщил, что из машины вышли двое, проникли в пролом в заборе и начали что-то выносить и складывать возле машины.
– Улочка эта очень узкая, там две машины не разминутся, – сказал Остапчук. – Идет под уклон. Справа забор товарной станции, железнодорожные пути, слева дома и склады. Выехать из нее можно либо сдав назад, либо вниз под уклон на Богдана Хмельницкого. Я на "рафике" поеду с людьми через верх, закрою выезд назад. Ты, Бузынник, мотай со своей группой в санчасть, это пять минут отсюда, берите машину скорой помощи, я договорился, натяните белые халаты, запрете выезд внизу, у Богдана Хмельницкого. Станете поперек, выйдите с носилками у какого-нибудь дома, вроде к больному приехали. Заметив нас, Басик ринется вниз, чтобы выскочить на Богдана Хмельницкого. Санитарная машина и белые халаты его успокоят. Плешаков, надо сообщить всем постам ГАИ. Все ясно? Да, Бузынник, когда станете на место, сообщи мне по рации, чтоб я не начал раньше. Поехали!
Вытащив из тайника последнюю завернутую в мешковину партию оружия, ереванец и Басик, открыв заднюю дверь "Нивы", начали аккуратно укладывать его в машину. Здесь, с тыльной стороны товарной станции, было совершенно темно, горело лишь два фонаря – один наверху, в начале улицы, другой внизу, почти у самого выезда на Богдана Хмельницкого. В тишине слышалось, как за длинным забором одинокий маневровый электровоз, удаляясь, постукивал на стыках…
"Как же так, как я промазал? – думал Остапчук, сидя рядом с шофером. Машина уже шла на подъем и вот-вот должна была выскочить к нужному месту, где начинался забор товарной станции. – Ведь у них не было трамблера!.. Где достали? Неужто в Боровичах Басик спроворил? Трамблер Басик искал там, а не старые автоматы!.. – А поставить его – дело плевое"…
Они захлопнули дверцу "Нивы", сели, и в тот момент, когда ереванец взялся за ключ и отжал сцепление, в заднее стекло ударил дальний свет фар и отраженный зеркальцем, полоснул по зрачкам.
– По газам! – крикнул Басик, услышав шум двигателя настигавшей их сверху машины.
– Менты?
– Кто бы ни был, гони вниз, к Богдана Хмельницкого!..
"Нива" неслась по выбоинам разбитой старой брусчатки, когда свет ее фар уткнулся в стоявшую поперек дороги метрах в ста машину скорой помощи, из которой вышли люди в белых халатах с носилками.
– Что делать?! – крикнул ереванец.
– Сейчас отвалят, подъезжай ближе! – Басик достал из-за пояса пистолет, прикрытый полой пиджака. – Тормозни! – Он выскочил из машины и, оглянувшись на мгновение, увидел, как из догонявшего их "рафика" почти на ходу вывалились двое, в руках у них были пистолеты. Он все понял. Единственная надежда была заставить лекарей со "скорой" убраться с дороги.
И в этот момент кто-то из "рафика" крикнул:
– Вы окружены! Сопротивление бесполезно!..
Не поняв, что машина "скорой" и фигуры людей в белых халатах ловушка, еще надеясь, что он прорвется, заставит их освободить дорогу, Басик дважды выстрелил в одного из двоих преследователей, бежавших сверху, и увидел, как тот упал. И тут с ужасом крайним зрением Басик заметил, что от машины скорой помощи к нему снизу бегут четверо, белые халаты распахнуты, а в руках короткие автоматы…
В Остапчука вошла одна пуля, в шею, разорвав сонную артерию. Он лежал и не слышал слов склонившегося над ним товарища, не ощущал рук, вносивших его в машину, не слышал голосов и возни возле "Нивы", звука щелкнувших наручников.
Он умер в пятистах метрах от ближайшей больницы…
36
– Как же это? – Михальченко ходил по кабинету из угла в угол, нервно потирая больную руку.
– Что ты заладил "как", "как"? Как в тебя стреляли, так и в него. Тебе искалечили руку, а ему… – Левин понимал состояние Михальченко, которому он выложил эту страшную новость, едва тот прилетел из Коктебеля и явился в бюро.
– Когда похороны? – спросил Михальченко, наконец остановившись.
– Сегодня в два.
– Вы пойдете?
– Да. – Левин не состоял ни в каких отношениях с Остапчуком, просто иногда сталкивался по работе еще будучи прокурором, и в те годы едва ли пошел бы на похороны, но сейчас вопрос был задан в ситуации, когда ответ мог быть только один.
– Что ж, Басик, выхлопотал ты себе "вышку", – Михальченко сел к столу.
– Это еще как сказать.
– А вы что бы дали? – зло спросил Михальченко.
– Прокурор не дает, а просит.
Михальченко вздохнул, помолчал, затем спросил:
– Так что с Тюненом, с Локотком?
– Начато следствие.
– Неужели Локоток старика убил?
– Я же тебе говорю: начато следствие.
– Ну, а ваше мнение? Нам же что-то надо будет сказать сыну Тюнена.