Скорик сидел в каморке-кабинете директорши гостиницы за ее столом, сама же хозяйка и женщина, дежурившая в тот злополучный день, разместились под стеной на стульях.
– Товарищ Омелян заказал ей номер на сутки, – отвечая на вопрос Скорика, произнесла директорша.
– В котором часу она приехала? – спросил у дежурной.
– Я как раз смену принимала. Это в половине девятого. Слышу, остановилась под окном машина, потом эта дама вошла.
– А какая машина?
– Я в них не понимаю. Видела, что красная, да и занята я была, смену принимала.
– Она одна вошла или кто-то сопровождал?
– Одна. Я поселила ее в одноместный номер. Минут через десять она ушла, а вернулась вечером.
– Какие у нее с собой вещи были?
– Небольшая хозяйственная сумка, черная.
– Может быть кто-нибудь ей звонил, заходил сюда, спрашивал ее?
– Звонить-то может и звонили в номер. Этого не знаю. А спрашивать никого таких не было.
– В котором часу гражданка Кубракова покинула гостиницу на следующий день, в среду?
– В семь утра. Рассчиталась и ушла с той же сумкой.
– Вы не видели, эта красная машина ждала ее?
– Нет, никто не ждал. Окно дежурки глядит на улицу, всех кто входит и выходит видно. Одна ушла, а в сквере напротив, где киоск, еще газетку покупала… Вот беда-то какая, – вздохнула дежурная. – Семья, наверное, есть, муж, дети? – спросила осторожно.
– Может быть, может быть, – механически ответил Скорик. Он открыл кейс, чтоб сложить бумаги, и подумал, что надо бы осмотреть номер, в котором сутки прожила Кубракова. Спросил: – Номер после гражданки Кубраковой убирали?
– А как же! – ответила директорша.
– Что ж, на сегодня хватит… – "После уборки там, пожалуй, делать нечего", – подумал.
Уезжали они из Богдановска под вечер, уставшие, молчаливые, вроде перечеркнув и отбросив истекшие полтора дня. И как бы условившись о нежелании говорить о чем-либо, уселись в пустом "рафике" отдельно друг от друга. На сидении у заднего окна валялся бумажный мешок с одеждой Кубраковой.
"Вот он, тот переезд, где Омелян последний раз видел ее", – подумал Войцеховский, когда машина, притормозив, осторожно перевалила через рельсы, минуя будку и поднятый шлагбаум. Вскоре выскочили на автостраду, уходившую плавной дугой влево от реки. Не заметив, проскочили развилку со знаком "правый поворот запрещен", где, отделившись от шоссе, к берегу уходила грунтовка, там, внизу под высоким берегом текла река. Шофер прибавил газу, под колесами ровно и монотонно отозвался асфальт. Войцеховский клевал носом, иногда выплывал из липкой дремоты и на секунду тяжело подняв веки, снова погружался в сладкую пустоту.
Скорик, сняв туфли, положил ноги на противоположное сидение, бездумно смотрел в окно, за которым проносились поля с зелеными полосами еще маленьких капустных кочанчиков…
10
Дверь с цифрой "21" в отличие от других на этом этаже запиралась изнутри на электрический замок, открывался он так же изнутри нажатием кнопки. Вход посторонним был запрещен – за дверью располагался кабинет криминалистики: три комнаты с письменными столами, со специальной аппаратурой, стенды с фотографиями с мест происшествий, с предметами, бывшими некогда вещественными доказательствами, фотолаборатория и небольшой кинозал.
Очистив стол от бумаг – что в ящики, что в сейф, что стопочкой справа от себя, – Войцеховский позвонил Щербе:
– Михаил Михайлович, Скорик у вас?.. Тогда заходите, я освободился.
Кабинеты их находились на одном этаже, все двери в длинном коридоре были выкрашены белой эмалью. И только эта, с цифрой "21" темнела отделанным под дуб шпоном. Позвонив, Скорик и Щерба вошли. Щерба сразу же уселся на мягкую длинную скамеечку у стены, Скорик – напротив сидевшего за столом Войцеховского.
– Провел опознание? – спросил он Скорика. – Когда труп привезли?
– В восемь утра. В девять я уже повез их в морг – мать и брата, соседей.
– Ну и что?
– Ты что, никогда не проводил опознаний? Мать кричала! – Скорик притронулся пальцами к виску, словно тот крик ужаса сейчас вызвал головную боль. – Когда уходили, брат сказал: – "Ищите побыстрее! Иначе я сам найду и застрелю".
– Н-н-да, – произнес Щерба. – Пока вы оба отсутствовали, я встретился с директором НИИ Яловским. С Кубраковой работает очень давно, чуть ли с момента создания института. Талантлива, одержима в работе, подчиненных держит на коротком поводке, деспотична, ни с кем из сотрудников дружеских отношений не поддерживает, но и не дразнит по пустякам; требовательность ее не носит характера бабской придури; прагматична, не терпит прожектерства, словоблудия, резка, случается, срывается на грубость, может унизить, но, как ей кажется, только ради пользы дела. Любимчиков не имеет, все для нее вроде равны, однако с одним человеком перманентно конфликтует. Фамилия его Назаркевич, Сергей Матвеевич. Кубракова терпит его, потому что способный химик. Молод, кандидат наук, болезненно самолюбив, считает, что она ему завидует, а посему давит, не дает реализоваться. Яловский полагает, что это совсем не так. Просто Кубракова мыслит масштабней. Сейчас была увлечена каким-то проектом, совместным с немцами… Вот вам конспективно Кубракова, – Щерба, словно устав, оперся спиной о деревянную панель. – По словам Яловского Кубракову в Богдановск на своей машине отвозил Назаркевич. У него красные "Жигули". С чего бы совместная поездка при взаимной антипатии? Ну, а с чем вы прибыли?
Начал Скорик. Подробно пересказал все, что выудил в Богдановске. И добавил:
– Дежурная по гостинице заметила, что Кубракова выходила из машины красного цвета.
– В красных "Жигулях" Кубракову у шлагбаума видел директор завода Омелян, – сказал Войцеховский. – Для нас он пока последний, кто ее видел. Теперь посчитаем: в 10 утра, выходит, она еще была жива. Часы же остановились тоже в среду, в 10.22. Эта модель имеет запас хода более суток, но они остановились, потому что в них попала вода. Итак, через 22 минуты после того как ее видел Омелян, Кубракова была мертва. И явно в воде. Куда же она успела отъехать за эти 22 минуты. Где все произошло? У переезда машин скапливается много – в обе стороны. Когда шлагбаум поднимается, они ползут медленно, максимум 30 км в час, еще и притормаживают в движении. Я там ездил, знаю. За эти 22 минуты "Жигули" с Кубраковой могли удалиться не более, чем на 15-17 километров. А единственный съезд с шоссе к берегу как раз на 15-ом километре.
– На правом берегу, – уточнил Войцеховский.
– Я так ориентировал оперативников Богдановска, – сказал Скорик.
– На 19-ом километре вверх по реке есть один автодорожный мост. Я думал: не попала ли Кубракова в воду с него. Поехал, посмотрел. Движение машин там двустороннее и такое плотное – одна за другой, – что остановить "Жигули", выйти и столкнуть Кубракову с моста незаметно или дать ей возможность незаметно сигануть в реку практически невозможно. Даже если предположить невероятное – ее столкнули – она бы выплыла, расстояние между берегами там метров пятьдесят.
– Если умела плавать, – вставил Щерба. – А если сама бросилась? – не унимался Щерба.
– Кто-нибудь непременно увидел бы, – покачал головой Войцеховский.
– Крепкую бабу не так просто столкнуть в надежде, что утонет. А вдруг выплывет, станет звать на помощь?! – поддержал Войцеховского Скорик.
– Опять же, если умеет плавать, – сказал Щерба.
– Разве что ее сперва хорошо оглушили, – усмехнулся Скорик. – Но никаких прижизненных повреждений или следов борьбы, сопротивления Ванчур не нашел. А он медик со стажем. Такое вряд ли упустил бы.
– Можно попробовать подогнать объяснение, – после паузы сказал Войцеховский. – Кубракова попала в реку в момент внезапной тяжелой асфиксии. А вода довершила дело.
– Но следов-то асфиксии Ванчур не установил, – напомнил Щерба.
– А если это не механическая асфиксия? – Войцеховский медленно раскатывал в пальцах сигарету, долго щелкал зажигалкой, прикуривал. Делал все неспеша, как бы давая собеседникам возможность оценить свое предположение. – Скажем, от острого токсикоза.
– Что же она такое съела? – пробурчал Щерба. – По дороге стало дурно, остановили машину, Кубракова доплелась до берега, потеряла сознание, упала в воду и утонула? А тот, кто вез ее, ничего не предпринял и, вернувшись без нее, никому ни слова?
– Токсикоз мог быть и не пищевым, а острым, мгновенным. А тот, кто ее вез, по какой-то причине об этом умолчал, – Войцеховский сделал долгую затяжку и, выпустив дым, загасил сигарету.
– На что же рассчитывал? – спросил Скорик.
– А вот этого мы не знаем, Виктор Борисович, – Щерба поднялся. – Вещи какие-нибудь у Кубраковой были?
– Небольшая хозяйственная сумка. С нею Кубракова ушла из гостиницы.
– Сумка могла утонуть вместе с хозяйкой, или ее унесло течением… Знать бы, что в ней было… Похороны завтра в три, – Щерба пошел к двери…
– К родственникам идти сейчас бессмысленно, – сказал Скорик, когда Щерба вышел. – Наведаюсь сперва в институт.
– На похороны завтра пойдешь? – спросил Войцеховский.
– Надо бы… Постою, послушаю. Да и Назаркевича следует повидать… И все-таки, откуда Кубракова начала "плыть"? От верхнего моста?
– По моим расчетам – нет. Откуда-нибудь поближе, вероятней 15-й 17-й километр. Этот участок следует хорошо обшарить.
– Ладно, если что, я буду у себя, – Скорик вышел.
Кабинет был на двоих. Стол у окна, где сейф и тумбочка с графином, занимал Скорик. За вторым – ближе к двери – сидел коллега, старший следователь.
– Мне никто не звонил? – входя, спросил Скорик.
– Из областного УВД Агрба.
– Давно?
– Как только ты ушел к Щербе.
Скорик снял трубку, завертел диск.
– Майор Агрба слушает! – отозвался гортанный голос.
– Привет, Джума. Это Скорик. Звонил?
– Проценко приказал, чтобы я с тобой связался по делу в Богдановске.
– Что это он так зашустрил? Подключает лучших сыскарей!