— Почему ты всегда так рано просыпаешься? — бормочет Ырхыз. — И опять замерзла. У тебя мурашки тут и тут.
Ледяное колечко касается кожи, а палец скользит по позвонкам.
— Я зимой тоже мерзну.
Это Элья знала.
За прошедшие дни она вообще многое узнала о тегине. Ырхыз Эри Хэбу А-Ты, владетельный князь Аррконы, Юкана и Таври, будущий каган, будущий повелитель. И мальчишка, который любит горячее подсоленное молоко и сухие хлебцы. Ест, разламывая, а крошки собирает подушечками пальцев и слизывает. Ему так вкуснее.
Он плохо видит в сумерках и не любит темноты, поэтому всю ночь в комнате горит огонь, самый обыкновенный, потому как эмановых светильников Ырхыз тоже не любит. И отравы опасается, но как-то неровно, то забывает напрочь, то, вдруг вспомнив, кидает еду уродцам, что вертятся вокруг стола. Однажды и Элью заставил перепробовать с десяток блюд, а сам так ни к одному и не притронулся.
Нет, теперь ее зовут Элы, лучше запомнить и отзываться. Бутафория — еще одно оружие, не менее опасное, чем меч. Лучше не заострять внимания на мелочах. К примеру на том, что молоко она ненавидит. И тегина тоже. Намного полезнее сосредоточиться на том, куда бить в случае необходимости. Высчитать удар, точный, сильный, а главное — эффективный.
— Правда, что у вас зимы не бывает? Повернись ко мне, я видеть тебя хочу.
Хочет. Вот определяющее слово — он хочет. Перечить нельзя. Пусть.
Улыбается. И зрачки нормальные, а на щеке отпечаток подушки, и прядь светлых волос запуталась в серьге.
Нельзя этому верить, на самом деле он — жестокий. Его боятся слуги, собственная стража и даже Кырым, пусть он и скрывает страх за показным равнодушием. Но Элье плевать на людей, ей бы самой выжить. А впереди еще один день в компании безумца. Что он опять придумает?
Гривами и хвостами переплелись чеканные кони на чаше кальяна. Раскуренный, тот стоял рядом с диваном, и позолоченная ладошка-чилим держала мелко нарубленные угли. Тут же на подносе лежали кубики табака.
— Держи. — Глубоко вдохнув, Ырхыз протянул гибкую трубку. — Вдыхай.
Элья попробовала. Закашлялась.
— Я думал, у вас там все курят. А ты какая-то непривычная.
Комната надежно заперта — тегин, отослав прислугу, собственноручно поставил засовы. Сам же и кальян приготовил, вытащив его из-под вороха рубах.
— Можно глотать, — подсказал Ырхыз. — Но лучше вдыхать. И не сразу, а потихоньку… вот так.
Горький дым. Тепло проникает в кровь, разливаясь истомой. И тянет, откинувшись на подушки, закрыть глаза. Солнце представить, то самое, поднебесное, недоступное людям.
Люди солнце называют Оком и верят, что именно оно и есть Всевидящий… Может, и правы, может, и ошибаются, но сейчас несуществующее солнце ласкает кожу, рассыпаясь на перламутровые капли. Их целая горсть — почти как раньше. Элья вернулась. Элья стоит над бездной прозрачного неба, а земля далеко внизу и безопасна. Над головой — башни Ун-Кааш, а под ногами — тонкие перья облаков. Дома. Снова дома.
Бледно-голубая жемчужина, просачиваясь сквозь пальцы, тает. И розовая с нею. И золотая, и еще… У Эльи больше не получается линг катать. Почему?
Потому что у нее нет крыльев.
Отрезали. Наказали. Разве справедливо? Чтобы только ее наказали? И чтобы вот так.
— О чем ты плачешь? — Ырхыз шепчет на ухо. — Тебе больно? Устала?
Нет, не больно. Просто умирать страшно.
А фейхты выживают. И Элья выживет. Она очень старается. Она не хочет, чтобы как тот икке, медленно, с черными язвами и кожей, которая трескается от прикосновения.
Элья смотрит на руки. Серые. И язв нет. Пока.
— Давай еще, вдыхай. Так легче. — Ырхыз лег на ковер, сунув под голову валик-подушку. — Только увлекаться нельзя.
— А ты сам увлекся. — Жар в крови становится невыносимым, и тоска по дому тоже. Плывут в тумане башни, дрожит насыщенный эманом воздух, свиваются перламутровые нити в шарик линга.
Этого не будет больше никогда.
— Так почему ты плачешь? Рассказывай. Я хочу знать.
Элья расскажет. Только с собой сначала справится. С каждым разом это все сложнее. А лежать и вправду удобно.
С расписных кож потолка на Элью уставились герои и чудовища. Вон тот, длинноволосый и чем-то похожий на Ырхыза глядит с любопытством, и двухголовый монстр, оскалившись обеими пастями, покорно замер в ожидании. А вон смуглая человечка, в глазах которой блестят слезы.
Нет, кажется, что блестят. Отсюда не разглядеть.
— Ылаш. — Тегин, подняв руку, указал на своего брата-близнеца. — Он привел наир на эти земли. Одолел всех тварей, Ханму основал, трон занял. Но вскоре его убили. Юльши, его прекрасная возлюбленная скорбит. Она ушла в подземелья Ханмы вслед за саркофагом Ылаша. Сгинула среди железных демонов. По-моему, это глупо.
— Что глупо?
— Умирать из-за кого-то, кто уже мертв.
— А если жить не хочется?
— Жить хочется всегда. — Ырхыз протянул трубку кальяна. — И вы ничем не отличаетесь. Ты ведь тоже здесь, потому что жить хочешь. Урлак сказал, что тебя изгнали свои. Это так?
— Так.
У чудища на потолке кожистые крылья и угрожающего вида когти. А в руке героя-Ылаша неправдоподобно большой меч.
— Из-за чего? — Тегин не отстанет, и дым в крови уговаривает рассказать. Почему бы и нет? Слова вряд ли что-то изменят в прошлом.
Жаль.
— Из-за дуэли. А дуэль… Из-за трусости, из-за предательства, из-за войны… Много из-за чего. Ты говорил, что был при Вед-Хаальд?
— Ага. Знатная рубка вышла. Там твои меня и наградили.
Он провел рукой по голове и тут же, брезгливо вытерев пальцы о подушку, произнес:
— Многие б уписались от счастья, будь удар чуть посильнее. Почетная гибель для такого ублюдка… безопасное решение проблемы. Шлем раскололо, а я вот выжил. Лучше б наоборот. Шлем хороший был. А фактория ваша нам дорогого стоила. — Сизоватое облачно дыма зависло, скрывая опечаленные лики героев.
— Мы бы раздавили вас. — Элья глубоко затянулась. — Но некая сволочь по имени Каваард Урт Хаас придержала свой отряд. Отборные бойцы… Один их удар и…
— И ни хрена. Ничего бы вы не сделали, серошкурые. У Переправ заплутал Сувай Эрги со своей вахтагой, а у него не лежняки даже — отменная тяжелая конница, под пять сотен. Аккурат к окончанию боя и вышел. Вас с ходу в землю втоптали бы.
— Нет.
— Да, — Ырхыз говорил уверенно и спокойно. Тяжелая конница, значит? Железная лавина, накрывшая тех, кто не успел уйти. И стыдно, что Элья-то успела, пусть и по приказу.
Выжила.
И теперь снова выживет. Остальное не имеет значения.
— Было бы еще на пару сотен дохлых крыланов больше. Так что, считай, спас твоих родичей этот Ква… Кавра… Ну до чего дурацкие у вас имена!
— Каваард. Скотина. Из-за его бездействия мы проиграли битву. А значит, все те смерти были бессмысленны.
— В смерти вообще смысла мало. И битву вы бы так и так проиграли. Не пойму, зачем вообще воевать полезли? Но лучше рассказывай про дуэль.
Тегин пил дым жадно, большими глотками, а напившись, вернул трубку Элье. Что ж, пожалуй, глотать было интереснее, чем вдыхать. Горячий едкий клубок в животе вызывал жажду. Но вставать неохота.
И плакать тоже неохота. С чего она вообще разревелась?
— Я вызвала его. А он будто предчувствовал это. И спиной повернулся после окончания боя так, слово ждал, что ударю. И дождался… Для чего? Скажи, для чего он это сделал?
— Откуда я знаю. А не плевать? Был враг, ты его убила, а сама жива. Ты — воин, он труп. Всё.
Для Ырхыза все просто. Жить — это хорошо, умереть — плохо, и решение очевидно. Только ничего очевидного нет… Ну откуда эти дурацкие, вовсе не фейхтовские мысли?
А Каваард был хаанги. Он должен был знать, что делает. И при Вед-Хаальд. И на дуэли. Он тогда точно ждал чего-то… чего? Не удара же в самом-то деле?
— Не молчи, рассказывай. Почему вы не летаете даже в бою? И как вы добываете эман? Да, лучше сперва про эман.
Тегин предупреждающе сжал запястье. Нет, не ударит, не сегодня. Сегодня это любопытство.
След от пальцев долго сходит с кожи, и в какой-то момент Элье кажется, что он останется навсегда. И она останется навсегда, здесь внизу и с этим человеком.
— Мы чувствуем его в воздухе. Точнее не в воздухе, а везде, где он есть. И крылья нужны… это как листья у деревьев, только листья пьют свет, чтобы расти, а крылья тянут эман. Когда эман в крови, думать легче. Дышать легче. Двигаться. Или вот раны зарастают. Если эмана много, его можно выкатать в линг. Вы его еще жемчугом называете. Все это сложно. Тебе не понять.
— Так говори проще. Это тебя намум такой языкатой делает?
— Намум?
— То, что мы курим. Не ваш мох. Мох — для трубки. Трубку курят для языка и горла, а намум — для головы. Хотя Кырым говорил, что не для, а от. И запрещал курить. С год назад даже приказал сварить слугу, который мне намум доставал. Но, к счастью, были и другие слуги.
Смеется, и Элье тоже радостно. Только голова кружится, об этом она и сказала.
— Тогда тебе хватит. И так весь чубук обслюнявила. Ну и значит теперь, раз крыльев у тебя нет, добывать эман ты не можешь?
— Не могу.
— Если я оборву у дерева все листья, оно или новые выкинет, или умрет. Новых крыльев у тебя нет. Значит, ты умрешь? Только не сразу?
Догадливый. А Элья вот об этом старалась не думать. В приговоре сказали о помиловании и соврали. Смешно, когда так бестолково врут. Видно же все: нет крыльев, нет эмана, нет жизни. Чудо как весело.
— Почему тебя просто не прикончили? Плаха — это как-то проще. Или на виселицу еще можно. А вот когда на кол садят — не люблю. Воплей много. Хотя кол — это для дезертиров, для найрум — висельня, если знатный, то можно на плаху рассчитывать, а если шад, то и вовсе шелковая удавка будет. Ты знатного рода?
— У… у нас иначе. — Элья терла глаза, слезящиеся уже от смеха. — Род не важен, дело в соответствии эталонам. Крылья, форма, рисунок жилок, способность к ассимиляции. Или совершенное преступление.