Этот зал был огромен и несуразен по форме: длина его во много раз превышала ширину. Потолок прорезали узкие окна, благодаря которым в зверинец проникали свет и воздух. Между вольерами, разделяя их на два ряда, тянулся широкий проход. Сами же клетки оказались не так и малы, во всяком случае, куда больше той, которая размещалась в фургончике Арши.
— Вот здесь у меня вроде как уранк, — пояснил Ырхыз, легонько постучав по прутьям. Куча соломы между глыбами камня зашевелилась, выпуская существо с птичьей головою и телом выдры.
— Камни не жрет и не родится из них. Во всяком случае, сколько ни лизал вот этот. — Дубинка указала на соседа, горного козла с закрученными винтом рогами. — Сколько ни лизал, новых уранков не сделалось.
В голове постепенно прояснялось, уходила тоска и замутненность, хотя не так быстро, как хотелось бы. Ырхыз же продолжал рассказывать.
— Вот это — степной дудень либо вермипс. — Прицепившись к решетке потолка, вниз рогатой головой, висел огромный, размером с теленка, жук. — Иногда скрипит лапами по панцирю. Звук отвратный. А панцирь у него — тверже железа, я проверял. И никого крупнее крысы не ест, а от собак вообще уползает. Но прикончить может запросто: сидит себе, а потом вдруг как двинет рогом — и насквозь. Я его назвал Лылахом. А здесь…
Почти не слушая, Элья смотрела на длинные ряды клеток. Десятков пять, не меньше. Горящие глаза, клыки и зубы, птичьи и скорпионьи хвосты, когтистые лапы.
— …сцерх. Не подходи близко, он дикий и умный. Вроде как и ящерица, а вроде и нет. У меня у первого появился, его даже отец с ваханом Гыром приходили смотреть. А вот — кхарни… Вирья звать. Вирья, иди сюда! Не бойся!
Из деревянного домика, поставленного в центре клетки, выглянул человек. Элья даже моргнула, пытаясь сообразить, чудится ей или нет. Но он был, невысокий, худощавый, светловолосый. Маленький. Карлик? Нет — ребенок, мальчик.
— Вирья из Кхарна, — пояснил тегин, протягивая сквозь решетку флягу. Паренек принял, кивнул благодарно и, не сказав ни слова, отошел к домику. Он не выглядел несчастным.
— Его родители вроде как шпионами оказались. Ну Лылах и приговорил.
— А мальчишку ты, значит, пожалел?
— Неа. Просто когда еще теперь появится возможность чистокровного кхарни получить? Пойдем, уже немного.
Тянет за собой, а Элья идет. Зачем он вообще привел сюда? Напугать? Показать, что ее ждет, когда тегину надоест новая игрушка? Заставить быть послушной? Или просто похвастаться коллекцией?
Пустые вольеры, пустые тюрьмы, возможно, одна для нее. А почему нет? Кормить будут, заботиться тоже. Ырхыз любит своих зверят.
— Сюда я жду вериблюта. Обещали достать к лету. А вот это, — тегин подошел к большой двухэтажной клетке с массивными насестами, — это как раз для крылана и планировал. Давно хотел, с самого начала войны. Но попадались совсем дохлые, даже до Ханмы не доезжали. Ну их Кырым и прибирал. А тебя я не отдам. Ты — моя.
Именно. Его. Как вещь или животное. И лучше быть вещью. Вещи хотя бы не обязаны демонстрировать любовь к своим хозяевам.
— А тебя самого когда-нибудь держали в клетке? — неожиданно для себя прошипела Элья.
— Ага, — весело кивнул тегин. — Лет восемнадцать. А ты, никак, из-за родичей запереживала? Ну-ну. Мало они тебя, мало.
Он надвинулся рывком, схватил за плечи и притянул почти вплотную. Запах кислого молока и вчерашнего намума перекрыл вонь зверинца, а бешеные синие глаза оказались опасно близко.
— А знаешь, кого я посадил в самую первую клетку? Когда понял, кто я и на что право имею? Я запихнул туда надзирателя из замка Чорах! Он там выдержал всего полмесяца. А знаешь, кого хочу туда засунуть на самом деле?!
От сильного толчка Элья отлетела прямо к клетке сцерха. Тот, ударив хвостом по чешуйчатому боку, заверещал и рванулся на решетку. Склана отскочила и снова оказалась в объятиях тегина.
Убьет?
А плевать. Достал.
— И что? Пожалеть тебя?! — она крикнула и подобралась, ожидая удара.
— Себя пожалей, я уж как-нибудь обойдусь. — Внезапное ледяное спокойствие было еще опаснее. — И ни хрена ты не поняла, бескрылая. Не-е-ет, сажать тебя в клетку неинтересно. И дядя, и хан-кам, и хан-харус немножко ошибаются на мой счет. И на твой тоже. Ты не животное. Не больше, чем они сами. Вы веруете во Всевидящего? Отвечай.
— Допускаем. Как и Прародителя.
— Не словоблудь. Верите в Око?
Солнце. Око — это солнце, а не Всевидящий. Тот куда более велик и необъятен разумом, чем огненный шар в небе. Но Ырхыз ждет иного ответа.
— Верим. Мы всегда верим в то, что видим. А к Оку мы ближе вас и…
Договорить не дал, отпустил и почти мягко сказал.
— То-то и оно, что верите. Тем от зверья и отличаетесь. И я, признаться, весьма рад этому. Ибо хорош был бы тегин, уложивший в постель неразумное и безверное существо. За скотоложство любой на плеть нарваться может. Ладно, идем, воняет здесь все-таки зверски, как ни прибираются. А тебе бы еще раз помыться, негоже таким видом ясные очи Вайхе и Око Всевидящего оскорблять.
Второй раз в жизни Элья шла по коридорам Ханмы-замка. Впервые ее вел посажной Урлак, сейчас — тегин. Почетные провожатые, ничего не скажешь. А постройка отвратительная — вроде и огромная, а давит каменною массой. Длинные кривые переходы, узкие, редкие окна, от которых больше тени, чем света. Оттого и виднелись вдоль покрытых копотью стен ряды факелов и огненных чаш, и только в широких коридорах, которых Ырхыз, однако старался избегать, их сменяли блеклые шары эмановых светильников. Почти все — потухшие.
Звуки здесь искажались. Некоторые, к примеру, лязг кованых сапог стражи, следовавшей за Ырхызом, разносились далеко вперед, заполняя пустоту коридоров. Другие — потрескивание пламени, шорох одежд, робкие шажочки слуг, что торопливо жались к стенам, — гасли, едва рождаясь. Третьи — то ли шелест заплутавшего ветра, то ли шепоток голосов — оставались где-то на грани слуха, присутствуя, но не позволяя быть узнанными.
Люди попадались редко, встречаясь, раскланивались, бросали вежливые слова приветствия, на которые Ырхыз отвечал словами столь же вежливыми и ничего не значащими, а то и просто кивками. Гораздо больше несли взгляды. Удивленные, встревоженные, любопытствующие. Для этих существ она, Элья-Элы — животное и место ее в зверинце. Но Ырхыз нарушил правила.
Ему нравится их злить, в этом все дело.
Постепенно Элья привыкла и к коридорам, и ко взглядам, и к собственному наряду: светлой робе, обернутой вокруг тела несколько раз. Хорошо выделанная шерсть отлично грела и почти не кололась, хотя склана предпочла бы все же какую-то нижнюю рубашку.
— Не положено, — так сказал Ырхыз. Он же расплел ей волосы — еще одна часть еще одного обычая наир — и теперь, на ходу, продолжал наставлять:
— Поменьше говори, побольше слушай. И не вздумай рассуждать о Всевидящем, как бы тебя не втягивал в разговоры Вайхе. Ну да я его предупреждал, но кто харусов знает? Очищение — это важно, Элы. Только после него у тебя появится полное право быть в замке и рядом со мной. А главное — смотреть на меня, когда я сплю.
— А все это время?..
— Кое о чем Урлак позаботился. Понорок понорков хранит твой символ и отпечатки. И харусы сказали над ними нужные слова. Почти пришли. Главное, Элы, не бойся. Я уверен — демоны тебя не тронут.
Они пересекли колоннаду и, оставив в ней охрану, вышли во внутренний двор, вымощенный огромными плитами. В центре его возвышалась огромная башня-столб, завалившаяся на бок и подхваченная десятками рук-подпорок.
На задней части двора виднелись остатки столпов из черного камня, несколько башенок поменьше и какие-то статуи, возле одной из которых выстроились полукругом с дюжину женщин в одинаковых, темно-зеленых одеждах. Они раскачивались и пели, громко, заунывно, так, что и слов не различить.
— Проклятье, — выдохнул Ырхыз, глядя в сторону женщин с откровенным раздражением. — Наша матушка изволили… надо же какое совпадение. Смотри, сейчас увидишь.
Строй разомкнулся, ненадолго, но Элья разглядела крохотную фигурку в бирюзовом наряде, бережно держащую на руках ребенка.
— Каганари Уми и наш младший брат. Жаль, что церемония окончена, я бы хотел засвидетельствовать почтение. Сейчас сбегут.
Они и вправду ушли, спешно, словно силясь избежать неприятной встречи. Заметили? Наверняка. Ырхыза сложно не заметить.
— А…
— Свита, — пояснил тегин. — Идем.
— А…
— А мне свита без надобности. Идем! Вайхе и так заждался.
Под одной из опор на широкой скамье сидел мужчина в стеганом халате. Перебирая длинную нить из черных и белых бусин, он отрешенно взирал на мир сквозь запотевшие стекла окуляров.
— Кхм, — прочистил горло тегин, останавливаясь за несколько шагов.
Глаза харуса вдруг необъяснимо мигнули и словно провернулись в глазницах, оборачиваясь обратной стороной с блестящими белками и живыми черными зрачками.
— Вижу-вижу тебя, ясноокий тегин. — Мужчина встал, показав весьма невысокий рост, и приложил кончики пальцев к стеклам. — И ту, что ты привел, тоже вижу. Наконец-то. Но это не главное, главное — что ее до самых глубин зрит Всевидящий.
Не выдержав тяжелого взгляда — чего раньше за ней точно не водилось — Элья отвела глаза и вперилась в резьбу опоры. Золотарница? Снова золотарница? Здесь?
— Ты, тегин, пойди обойди Понорок понорков раз девять, подумай о хорошем, покажись Оку. А мы пока потолкуем с крыланой.
— Хан-харус, я же просил…
— Боишься ее языка, тегин? Зря. Не языка её бойся, а глаз. И сердца. — Харус моргнул, и Элья поняла, что на его веках просто-напросто вытатуированы еще одни глаза. Оттого и чувство, что смотрят на тебя неотрывно. — Хорошо, тегин, сейчас я с ней говорить не буду, но обещай мне, что по возвращении она проведет в беседах со мной не менее дня.
— Даю слово.
— Тогда можно и харусаров звать. День, как я и обещал, подходящий.
— Не надо, ясноокий, я ее сам спущу.