— Да. Видел такое?
— Только слышал. Это с твоей встречи?
— Да.
Под ловкими детскими пальцами фигурка поддалась и буквально через минуту уже напоминала сцерха. Я знаю об этом таланте Вирьи, и со стеклом у него должно получиться лучше, чем с глиной. Мне бы так хотелось.
— Как всё прошло?
Он любит задавать опасные вопросы. И никогда не спрашивает просто так. Иногда мне кажется, что в клетке вовсе не двенадцатилетний кхарнец, а кто-то несравненно более мудрый. И важный.
— Дядьки подписывают мир. Но не прекращают драться, — отчего-то говорю, совсем как с сопляком. С ним так — неправильно.
— Бывает, — но Вирья не обижается. Всегда спокоен.
— Еще — байга была.
— Кто-нибудь умер?
— Умер.
— А ты победил?
— Ну, можно сказать и так.
Снова он спрашивает о том, про что не хочется говорить. Но Вирья понимает без слов. Порой мне кажется, что он — единственный, кто вообще меня хоть как-нибудь да понимает. Ну и еще Элы могла бы, если б захотела. Вирья улыбается.
— Зато в пути родились новые нурайны.
— Почитаешь?
— Конечно. А еще — меня снова хотят убить.
— Тебе сказали об этом?
— Нет. Я просто знаю, я вижу, я шкурой чувствую, как они меня ненавидят. И догадываюсь, о чем думают. О том, что если сдохну, им всем станет легче.
Вирья скомкал синего сцерха, скатал в прозрачный шарик, а тот расплющил в тонкую лепешку. И снова смял, разделил на части. Сейчас он работал быстро, сосредоточенно. Из одного куска вылепил фигурку человечка, а из второго — крылья. А вместе получилась склана. Закончив, протянул мне.
— Но ведь ты еще жив, Ырхыз. Значит, в этом есть какой-то смысл.