– Ли, – сказала я, – а почему Гомер постучал в дверь?
– А? – промычал Ли в полусне.
– Почему Гомер постучался? Почему он не ворвался в спальню, как обычно?
Ли внезапно проснулся и виновато посмотрел на меня.
– Подонок! – холодно произнесла я.
– Ну, я не смог найти презервативы, – сознался Ли. – Мне пришлось его спросить.
Я толчком распахнула дверь и вылетела из спальни, слегка запутавшись в одеяле. Я была в ярости. Я не хотела, чтобы Гомер знал, чем мы тут занимались. Что известно Гомеру, известно всем. Единственным положительным результатом признания Ли стало то, что сон покинул меня на всё время моего дежурства. Я только и воображала, что скажу Ли, как именно я всё ему выложу. Злость в таких случаях отлично работает.
15
Но постепенно мой гнев остыл. Я, конечно, понимала причины его откровенности с Гомером, хотя всё-таки предпочла бы, чтобы этого не было. Но зато мне ужасно нравилось, как Ли бродил вокруг меня с отчаянно виноватым и смущённым видом, ну, по крайней мере, какое-то время. Ему следовало немножко помучиться.
Но в общем и целом я чувствовала себя просто отлично. Правда, иногда, при неосторожных движениях, возникало небольшое жжение, но всё равно мне было хорошо. Я весь день наблюдала за собой, гадая, изменилась ли я в чём-то, стала ли неким новым человеком. Но, похоже, никакого волшебства не произошло. С одной стороны, это вызывало облегчение, но с другой – я жалела о том, что мне никогда не стать снова девственницей. Да, это один из особых шагов: если его сделаешь, пути назад нет.
А вот чего я совсем не ожидала, так это ощущения наполненности жизнью, которое испытывала весь день. Странно и приятно одновременно. Думаю, это стало естественной реакцией на смерть и разрушения, которые окружали нас так долго. А теперь я совершила нечто положительное, созидательное, не относящееся ни к какому разрушению, то, что сильно изменило нашу жизнь. Я знаю, дети – это жуткие хлопоты, и заводить их – значит испытать боль на одиннадцать баллов при шкале от одного до десяти, но я немножко помечтала о том, что однажды, возможно, их будет у меня несколько – ну, лет через пятьдесят или около того.
И ещё у меня было ощущение, что люди вроде нас обязаны двигать жизнь вперёд.
Однако близился момент, когда я должна была снова совершить нечто хладнокровно-разрушительное.
Той ночью мы с Фай совершили вылазку на улицы Виррави. Мы направлялись к дому Фай. Ей хотелось побывать там, взять кое-какие вещи, почувствовать себя лучше – или хуже, – пройдясь по пустым комнатам. Родители Фай, будучи юристами, имели кучу денег. Жили они в лучшей части Виррави, в большом старом доме на холме, на улице, застроенной такими же старыми особняками. По дороге туда мы не спешили. Видно, нас просто тянуло рискнуть. Выходить было ещё рановато, но уж очень хотелось глотнуть свежего воздуха. Хотя весь день лил дождь и на улицах сверкали лужи, к моменту нашего выхода из дома учителя музыки ливень прекратился. Тучи висели низко, и от этого слегка потеплело. Мы прокрались через несколько кварталов, от сада к саду, стараясь не задерживаться на открытых местах и на тротуарах.
А когда дошли до Джубили-парка, то остановились за музыкальным павильоном, болтая и глядя на запущенные лужайки и заросшие сорняками клумбы. Первое, что стало совершенно очевидным, – Фай в курсе происшедшего между мной и Ли.
– Откуда узнала? – спросила я.
– Гомер сказал.
– Ну да, конечно! Я готова убить Ли за то, что он всё разболтал! Но я и не думала, что вы с Гомером в последние дни говорили наедине.
– Сейчас не так, как прежде, конечно. Но между нами всё неплохо. Хотя он вряд ли готов к серьёзным отношениям.
– Я вообще уже сто лет, кажется, с ним не болтала. Всё больше с тобой говорю и с Ли.
– Должно быть, этим утром у вас с Ли был приятный разговор.
– Хватит об этом! Что случилось, то случилось, и всё. Не ставь меня в неловкое положение.
– А это не Ли поставил тебя в неловкое положение?
– Ох, извини…
– А хорошо было?
– Ну-у… неплохо. Даже потрясающе. Но знаешь, слегка неловко. В следующий раз будет лучше.
– Значит, будет и следующий?
– Я не знаю! Ну, то есть… конечно, со временем. Но я не говорю, что собираюсь заниматься этим каждую ночь.
– А больно было?
– Немножко. Но ничего страшного.
– Так всё странно звучит… – проговорила Фай, которой всегда хотелось, чтобы жизнь была похожа на картинки из модных журналов. – А крови много было?
– Нет. Это же не пытка… Немножко больно сначала, но потом приятно. Ли не слишком затягивал дело. Но мне всё равно кажется, что парням это приятнее, во всяком случае, в первый раз.
– А ты уверена, что для него это первый раз?
– Да! Он не так уж много и знает.
– А он… – захихикала Фай, стараясь сдержаться, потому что разговаривали мы шёпотом, а вокруг нас царила влажная тьма. – А он… у него большой?
– Я так и знала, что ты об этом спросишь! Вот только у меня не оказалось под рукой линейки.
– Да, но…
– Достаточно большой, можешь мне поверить. Я не знаю, конечно, с чем сравнить, но вполне.
И мы обе захихикали.
В десять часов мы поднялись вверх по холму к Тёрнер-стрит. Но только когда добрались до последнего перекрёстка, поняли, насколько здесь всё изменилось.
На этой улице стояло двенадцать домов, и все они были освещены. Горели даже четыре уличных фонаря. В двух домах свет был, похоже, во всех комнатах, но в других светились одно-два окна. Фай застыла на месте, тихонько скуля, как щенок, который ушибся. Я не могла поверить своим глазам. Мы как будто очутились в Диснейленде. Или в Стране чудес. Вот только нас тут никакие чудеса не ждали. Нас тут ждала опасность. Я потянула Фай назад, и мы спрятались за ближайшим деревом.
– И что ты думаешь? – спросила я.
Фай встряхнула головой, на глазах у неё выступили слёзы, она пыталась их подавить.
– Я их ненавижу! Что они здесь делают? Пусть убираются туда, откуда пришли!
Мы наблюдали около часа. Время от времени какой-нибудь солдат входил в один из домов или выходил из другого. Мы хотели было подобраться ближе, чтобы рассмотреть всё получше, но едва тронулись с места, как услышали, что вверх по дороге идёт машина. Мы снова укрылись за деревом. Последняя модель «ягуара» проехала мимо нас и повернула на Тёрнер-стрит. В свете фар я заметила кое-что ещё: перед двумя домами затаились охранники. Нам с Фай просто повезло, что мы не успели пройти дальше. «Ягуар» остановился перед домом соседей Фай, ярко освещённым двухэтажным деревянным особняком с высоким фронтоном. Как только автомобиль замер на месте, охранники поспешили выскочить из кустов и открыть задние дверцы, отдав честь человеку в мундире, выбравшемуся из салона машины. Хотя он носил такой же камуфляж, как и все остальные, его выделял головной убор. Это был офицер высокого ранга, и мы начали понимать, для чего приспособили здешние дома. Здесь поселилось их руководство. Холм Снобов так им и остался.
Мы вернулись в дом учителя музыки, чтобы обо всём рассказать остальным, но Гомер спал, и Ли тоже, к моему тайному облегчению. А мы настолько расстроились, что не стали будить ребят. Робин, стоявшая на посту, не спала, конечно, так что мы несколько минут рассказывали ей обо всём, а потом отправились в постель. Я легла вместе с Фай, что спасло меня от принятия трудного решения по части моей любовной жизни. Проспали мы до девяти утра, а потом собрались все вместе, чтобы обсудить увиденное нами на Тёрнер-стрит.
Мы устроились у окна в эркере, откуда могли наблюдать за улицей. Это был хороший разговор, один из лучших, который мы вели всей компанией за последнее время. Я улеглась головой на колени Ли и рассказала мальчикам, что мы с Фай уже поведали ночью Робин. После того как Фай добавила кое-что от себя, заговорила Робин.
– Я ночью на несколько минут оставила пост, – сказала она. – Мне просто необходимо было немного прогуляться, чтобы не заснуть. Так что я дошла до парка в конце улицы и вернулась обратно. И вот что забавно: там есть кое-что, мимо чего я проходила тысячу раз и никогда не замечала. Но этой ночью заметила.
Последовала пауза.
– Ладно, – заговорил наконец Гомер. – Сдаюсь. Что это было? Животное, растение, камень?
Робин скривилась:
– Военный мемориал.
– Ну и… – буркнул Гомер.
– Точно! – откликнулась Фай. – Я же знала, что он там есть. Я даже возлагала к нему венок в шестом классе.
– Но ты хоть раз всмотрелась в него? – спросила Робин. – Я хочу сказать, как следует?
– Вообще-то, нет.
– Я тоже. Но этой ночью я присмотрелась. И мне стало грустно. Там множество имён, а имена погибших отмечены звёздочкой. Четыре войны – и сорок погибших только в нашем маленьком округе. А внизу нечто вроде цитаты, не знаю, может, из какого-то стихотворения… Там написано… – Робин посмотрела на своё запястье и с некоторым трудом разобрала крошечные буквы, которые сама же там написала: – «Война – это наша кара, но война сделала нас мудрее, и мы, сражаясь за свою свободу, свободны».
– Что значит «кара»? – спросил Гомер.
– Это когда с тобой случается что-то дурное? – спросила Фай, обращаясь ко мне. – Нечто по-настоящему, действительно плохое.
– Ну… Вспомним гунна Аттилу, его ведь называли карой господней, – ответила я, смутно припоминая уроки истории в седьмом классе.
– Прочти-ка ещё раз, – попросил Ли.
Робин прочитала.
– Не знаю, сделало ли это нас мудрыми, – сказал Ли. – И не думаю, что это сделало нас свободными.
– Может, делает, – предположила я, пытаясь уложить идею в голове. – Мы теперь совсем другие, чем были несколько месяцев назад.
– В чём? – спросил Ли.
– А посмотри на Гомера. В школе он был как тот самый варвар Аттила. Честно, Гомер, признай, ты был безнадёжен, болтался без дела целыми днями и говорил всякие глупости. А когда всё это началось, ты изменился. Ты даже теперь вроде звезды. У тебя возникают хорошие идеи, и ты заставляешь нас действовать: без тебя мы многого не сделали бы. Ты малость поостыл после того нападения на грузовики, но кто тебя обвинит? Там было страшно.