отихоньку.
«Тойота» вновь поехала, а Спасский заговорил тихо и вкрадчиво:
– Стой – в смысле, не уходи пока из ордена. Не надо. Я, как видишь, тоже во многом не согласен с нашим дорогим атаманом. Но что я сделаю один? Мне, как и тебе, придется уйти, но… Но что, если нас будет больше?
– Больше? – переспросил Денис. Разговор явно начал интересовать его.
– Ну, если нас, таких, как ты и я, несогласных, окажется больше?
– Трое?
– Больше, – бывший майор отрицательно покачал головой.
– Четверо?
– Много больше, Денис! Как минимум половина!
– А-а-а… Ну, тогда мы сможем сказать Арушукову, что не согласны с ним! Пойдем и скажем!..
– Стой, Денис, стой! Я сейчас не об этом. – Гвоздь замолчал. Теперь он проявлял больше интереса, чем раньше. – Чтобы пойти и сказать, нам надо знать, что таких, как мы с тобой, много. Понимаешь? – Тот кивнул. – Вот в этом мне и нужна твоя помощь! Понимаешь? – Боец опять кивнул.
– Что надо от меня? – спросил он.
– Да ничего особенного, – махнул рукой Константин. – Ничего страшного. Просто между делом поговорить с мужиками и выяснить, одобряют ли они действия атамана или нет.
– И все? – удивился Гвоздь.
– Ну, еще – помогать мне, если понадобится твоя помощь, – видя, что Денис нахмурился, Спасс добавил: – Ничего неправильного и запретного! Все ради братьев, Гвоздь! Просто тем мужикам, что верят атаману, я не могу верить. Они же все ему сольют! Понимаешь?
– Это точно, – кивнул Денис.
– Ну как? Договорились? – вновь спросил Константин. – Могу я рассчитывать на твою помощь? А? Все ради братьев.
– Это да. Это можно, – наконец согласился Гвоздь. – Ради братьев – все что угодно!
А Спасский вновь смотрел за стекло, туда, где падал обильный снег, и улыбался: шахматная фигура встала именно на то место, куда ему и надо.
– А знаешь, – Спасс очень тихо вернул на место курок своего «ПМ». Хорошо, что он не ошибся в Гвоздеве. Может, тот когда-то давно и был умным, но прошло уже двадцать лет после обучения в МГУ. Время, проведенное в обществе подонков, безжалостно даже к умным парням. Постепенно начинаешь думать, как все вокруг. Простыми категориями – еда, секс, сон, основные потребности… Говоришь, как они, – все чаще матом, да попроще, чтобы не выделяться. А потом, опять же как они, почти перестаешь думать. – Знаешь, у меня есть история о братьях, – заявил Константин Семенович. – Хочешь послушать, пока едем?
– Правда? – удивился Денис. Раньше ему и дела не было до какого-то странного пришлого майора. А теперь вдруг подумалось: ведь человеку уже к пятидесяти, почти восемнадцать лет после катастрофы он где-то шатался, и что-то с ним происходило до того, как он «нарисовался» в Ярославле. У него должна быть своя история, ведь не может человек появиться ниоткуда, верно? И Денис кивнул: – Хочу!
Глава 6. Гнилое место
– Свято-Успенский собор во Владимире, – начал рассказывать мужчина, – был тем местом, о котором говорят: прекраснейший памятник, венец белокаменного зодчества двенадцатого века! «И издалека ты увидишь белоснежный храм на горе, и станет он тебе путеводной ниткой, и приведет в хоромы божие, отмеченные печатью тишины и безопасности, и сможешь укрыться там на веки вечные, путник!» Константин долго шел к этому храму, почти уверовал в сказку, рассказанную добрым бурятом, которого однажды встретил по пути, пытал и убил за информацию об этом чудном месте. Спасс сильно утвердился в вере, когда собор, да и весь храмовый комплекс во Владимире оказался населен людьми. Людьми, приютившими бедного майора Спасского, который потерял жену и дочерей и смертельно обозлился на Бога, но все еще не терял надежду с помощью этого чудесного места спасти свою семью…
Но рассказ не об этом.
Больше полугода Константин смиренно жил в монашеской обители, ел хлеб, выращенный на крутых склонах Владимирского холма, пил воду из кристально чистых подводных источников, вкушал сочное мясо неведомых зверей, происхождение которых монахи отказались выдать. Спасский восстанавливался. Из тощего дистрофика он превратился в стокилограммового бугая, наверстав вес, потерянный в изнурительном путешествии из Сибири.
И все это время он слушал и смотрел… И кое-что он видел, ведь не замутненный верой разум судит куда более трезво. Мозг, словно после долгого сна или затяжной болезни, просыпается и работает в полную силу и замечает вещи, которых раньше не заметил бы.
Например, монахи не все добывали и выращивали на своем священном холме, среди них были люди, покидающие город и надолго уезжающие в неизвестные края, а потом возвращающиеся с «добычей». Однажды Спассу довелось пройти мимо узкого окна-бойницы, выходящего на разрушенный город, когда «купцы» – так они себя называли – вернулись. Из крытых телег эти монахи вывели людей – испуганных, грязных и зачуханных… Зачем? Лишь к вечеру Константин понял для чего!
В общей столовой, когда придвинул к себе миску вкусно пахнущей похлебки с большим и сочным куском мяса, Спасс обратил внимание на довольное лицо знакомого монаха с горящими нездоровым блеском глазами. На молчаливый вопрос бывшего майора тот безумно прошептал: «Свежее! Свежайшее! Это мясо только что приехало! Хвала небесам! Нет! Нашим братьям! Что берут на себя сей грех и привозят нам их… Сотни, тысячи за пятилетку, несколько тысяч за десять лет! Ох, и хвала Господу нашему! Только он мог даровать нам прозрение в столь опасный час, когда Земля завшивела, когда она заболела и в агонии зачервивела! Спасибо Ему, что подсказал выход! Мы… Теперь мы – его карающий перст! Теперь мы – его очищающие уста! Он с нами! И мы поможем очистить все вокруг от скверны…»
Константин едва не сблевал, когда понял, что за мясо он все это время с удовольствием поглощал. Но ему пришлось скрыть свои эмоции и есть, есть, есть… иначе его бы тоже съели! Воспротивься он – съели бы! Попытайся уйти – не выпустили бы, а съели! Нет! Он притворился, что не понял, он показал всем своим видом, что страстно ожидает того, зачем пришел сюда! А именно: воскрешения любимых! Жены и дочерей, которых потерял в тайге три года назад. Он ел мясо и ждал, когда придет час, и его посвятят в братья, ведь для этого мужчину отправят из мужского монастыря в Свято-Успенский собор, где шесть братьев высшего сана должны провести ритуал, после которого майор станет «своим». И все это время Спасс подмечал, где лежит оружие, воровал его и прятал.
И дождался. Странная смесь отвращения к вере и неистового желания наказать фальшивых служителей культа помогла Спассу вытерпеть отвратительные мессы и не менее омерзительные обеды, приправленные человечиной, и, наконец, Бог его услышал. Священники высшего сана обратили внимание на взрослого мужчину, который смиренно почитает и веру их, и образ жизни, и пригласили на главный обряд, открывающий путь послушнику для полноценной интеграции в их общество.
Сколь непомерным было ликование майора, когда это случилось, столь крепкими – оковы смирения. Он не мог выдать настоящих чувств, пока не попадет на главный праздник, что готовили в Храме. Искушение убивать было велико, но память о жене и дочках – ярче и сильнее. Он хотел помочь им, поверил в святость людей и храмов, но плесень и гниль человеческих грехов оказались сильнее. Они выдержали испытание ядерной войной и заразили местное население.
Чтоб его!
В белокаменном соборе, расписанном фресками Рублева и Черного, почти скрытыми копотью и сажей костров, горящих прямо в храме, бывшего майора ждали шестеро Великих Отцов Второго Пришествия. Все в позолоченных, но грязных рясах, с золотыми крестами в руках, с широченными лицами отъевшихся жирдяев и такими же необъятными формами под вышитым золотом облачением.
В центре храма стоял «алтарь», под который приспособили обычный нержавеющий стол, а на нем лежала… еще живая обнаженная девушка. Связанная и чем-то опоенная. Она металась на алтаре явно в бреду и повторяла одно и то же: «Хочу к тебе! Скоро буду! Рай рядом, уже близко! Уже чуть-чуть, и мы, сыночек, встретимся!» Спасс не сводил взгляда с женщины. Тело ее покрывали свежие кровоподтеки и синяки, между голых ног запеклась кровь. Он на секунду закрыл глаза и представил лицо собственной жены, которую когда-то давно вот так же на алтаре изнасиловал служитель церкви. Представил ее страх, боль и невероятное, жуткое одиночество, когда в каких-то десятках метров спит опоенный снотворным супруг и не может спасти от позорной судьбы. От похоти, смердящего дыхания и отвратительной плоти человека, который должен быть святым по определению! Наверное, и ее, пока готовили к роли жертвы, изнасиловали – чего добру зря пропадать? Майор дважды ловил похабные взгляды отца Дионисия в сторону девушки, что только подтвердило эти выводы.
Святые отцы что-то долго говорили, но Константин их не слушал, а все смотрел и смотрел на жертву, которой предстояло в этом жутком представлении стать символическим ужином для горстки избранных. Для шестерых – привычным и повседневным, а для Спасса – откровением и, одновременно, испытанием. Да-да! Мужчина не сомневался, что испытанием для него послужит убийство этой девушки. Если справится и погрузит нож в теплую, живую плоть, а потом откушает, то эти люди, что рассказывают ему сейчас о каком-то боге, готовом принять мечущегося по миру в поисках успокоения мужчину, сочтут его за своего…
– То есть это все чудеса, на которые вы способны? – перебил Спасский священников. Они недоуменно замолчали и переглянулись. Очевидно, то был первый раз, когда «соискатель» задавал наводящие вопросы, вместо того чтобы с раскрытым ртом внимать откровению, льющемуся из уст великих последователей Его…
– Что, сын мой? – недоуменно переспросил отец Вергилий. По-настоящему его, конечно же, звали Василием, но Константин давно заметил стремление православных служителей нарекать себя иностранными именами. – Тебе недостаточно того чуда, что сейчас творится в лоне этого святейшего храма?
– Да! – грозно пробасил отец Иоанн (на самом деле Иван). Он вообще любил грозно басить, когда отчитывал кого-нибудь из послушников поменьше рангом. – Тут совершается настоящее таинство: тебе дана возможность всенепременно стать нашим братом после маленького священного обряда. А роль обряда – подчеркнуть никчемность бренной плоти, показать, что церковь не милует грешников и что в ее лоно может прийти каждый.