А порядок должен быть везде! Везде! Без него не бывает цепи четко выверенных логичных событий, которые следуют за причиной и предваряют следствие. Даже вера в Бога – лишь следствие какого-то другого события в жизни человека. Например, чудесное выздоровление тяжело больного ребенка подталкивает выдумать бога, или, наоборот, необъяснимая смерть совершенно здорового близкого.
При чем здесь Бог?
Да при том, что эта глупая ситуация, совершенно нелепая и необъяснимая, с Михалычем и Иваном напомнила Спасскому кое-что из прошлого.
Ведь если человек решается на что-то, то он не будет изобретать велосипед. Он просто сделает это. Как, например, сделал два года назад Константин. Он просто оценил ситуацию, принял решение и выполнил задуманное.
Мысли вернулись в прошлое и подкорректировали картинку, которую майор нарисовал Денису в «Тойоте», с учетом недосказанной правды, ведь всю правду никогда никому не скажешь. Люди поймут по-своему, решат, что знают ситуацию лучше, гордо выплюнут тебе в лицо, что сделали бы правильней! Но… Случившееся с одним человеком нельзя в полной мере перенести на другого.
И Константин мысленно вернулся в тот злополучный день, когда они с семьей поднялись на холм, к белой гавани, к храму надежды и их будущего, к Успенскому собору во Владимире, где их уже ждали молчаливые монахи. Черные, развевающиеся на ветру одежды очень сильно контрастировали с белыми стенами древнего здания, отчего у Спасского засосало под ложечкой. Страх липкими пальцами забрался в душу, сжал сердце, но сделать уже ничего было нельзя. Ни сбежать, ни обойти Владимир стороной. Белоснежный маяк веры привлекал путников, приманивал их и в итоге затягивал в черную бездну забвения. Навсегда!
Зачем я это сделал?
Извечный вопрос. Но на Константина он действовал не так, как на обычных людей. Совесть совсем не хотела просыпаться, терзания всегда отходили на задний план, уступая место напряженной работе холодного и расчетливого разума. Лишь картинки из прошлого, вот как сейчас, иногда возникали перед глазами и погружали бывшего майора в уже забытый и не существующий для Спасского мир. Такой далекий, такой беспорядочный…
С высокой треугольной стелы на Соборной площади невозмутимо и безразлично взирали каменные лица мужчин, то ли колхозников, то ли рабочих – Константин различил у одного в руках маленький, игрушечный трактор. Спасский велел жене и дочкам спрятаться за выстоявшим в последней войне памятником, а сам поднял старое охотничье ружье, не раз выручавшее во время путешествия по разрушенной России. Мужчина понимал, что против десятка монахов в черных рясах с разнообразным оружием в руках – от АКСУ до вил – никаких шансов на спасение нет, но все равно поднял ружьишко и зычно гаркнул:
– Стоять! Иначе кто-нибудь вознесется к Богу!
Монахи продолжали окружать, пока широкий круг из одетых в черные хламиды людей не замкнулся вокруг стелы. Спасскому пришлось выстрелить в воздух, чтобы его слова, наконец, дошли до мужчин. Один остановился в нескольких шагах и, хитро прищурившись, спросил:
– О каком боге ты говоришь, мужик?
– А что, их много? – недовольно переспросил Константин, краем глаза посматривая на близких, жавшихся за каменным постаментом. В руках жена держала нож, готовая в любую секунду пустить его в ход, и майор не был уверен, против кого: против нападающих или себя и дочек?
– Ну, и до войны, – монах странно улыбнулся, – их море было, а сейчас, кажется, только прибавилось. У нас – настоящий, у тех, кто еще по деревням да селам живет – бог урожая и плодородия, у нефтяников в Ярославле – нефть, у варваров с западных равнин – ветер свободы, в Москве – еще куча всяких божеств, кто-то в какого-то червя верит, кто-то – в великую мать.
– А разве Москву не выдрали с корнями, словно злого огромного спрута, присосавшегося к земле? Мне кто-то в прошлом говорил, что зла в этом городе больше, чем во всей России вместе с соседними странами…
– Да кто ж ее разбомбит-то, она же ведь памятник…
– Кто? Москва? – майор не понял шутки, хотя фраза «она же ведь памятник» навеяла что-то знакомое.
– Кто ж ее разбомбит, – повторил монах уже с серьезным лицом, – там ведь столько богов! Хоть один какой-нибудь да не даст этому случиться. Ведь хоть один-то из сотни должен быть настоящим?
– Должен, – пожал плечами Спасский. Он все еще не понимал, куда клонит собеседник. – Но есть хоть один, кому не наплевать на Землю? Иначе зачем все это? – майор обвел руками все вокруг, подразумевая Третью мировую войну, приведшую к почти полному уничтожению человечества.
– Наказать людей за гордыню и неверие? – пожал плечами монах. – Чтобы у оставшихся был повод верить в их существование и могущество?
– После такого уже никто не поверит, – прошептал Спасский и громче добавил: – Ближе не подходите, а то они убьют себя!
Монах примирительно поднял руки, и остальные черные фигуры покорно застыли, но оружие не опустили.
– Зачем торопиться и делать это своими руками? Зачем брать на себя такой грех? Ведь мы можем помочь вам уйти из этого мира. И руки будут чисты, и совесть.
Майор не ожидал такого. Он-то думал, что их пленят, чтобы использовать по своему усмотрению, но ошибся. Что бы ни двигало монахами, им не столь важно было сохранить жизнь пленникам.
– Э-э-э… – протянул Спасский. – А что, вариантов, где никто не умирает, нет?
– Есть, – тут же ответил монах, склонив голову. – Только угодный нашему богу. Если ты веришь в него или готов поверить, то есть другой путь.
– Какой? – переспросил Константин, поглядев на жавшихся друг к другу жену и детей. Если есть способ сохранить им жизнь, то его надо использовать.
– Думаю, он тебе не по душе придется, – хищно улыбнулся монах. Отчего-то похабная улыбка этого мужчины не понравилась Спасскому. Он не на шутку разъярился и нажал на спусковой крючок, ожидая увидеть дыру в ненавистной морде. Любые способы сохранить жизнь себе и близким майора уже не интересовали. Может, он просто устал убегать от смерти восемнадцать лет? Может, ярость, копившаяся годами, вся обратилась на странного монаха, с улыбкой рассуждающего о богах и якобы дарующего от их имени жизнь? А может, просто сорвался, с кем не бывает?
Но какое-то чужое и злое божество, видимо, пролетало рядом, и ружье не выстрелило. Оно предательски щелкнуло и задымилось. А ненавистное лицо монаха улыбнулось еще шире.
– Взять их! – приказал он. Спасский ничего не успел сделать, его схватили, как и его жену Лизу. Она уже собиралась пустить в ход нож, но мужчины в черных рясах подскочили, скрутили, не дали выполнить задуманное.
– Надо же! – с едкой ухмылкой сказал монах, подойдя к Константину ближе и заглянув в глаза. – Все-таки есть Бог на свете! И надо сказать, не на вашей он стороне. Что ж, сейчас мы пойдем в наш храм, и у тебя еще будет возможность изменить ситуацию.
– Как? – прохрипел Спасский. Кто-то из монахов натянул его одежду так, что ворот мешал дышать.
– Вспомни Библию, – елейным голосом почти пропел монах. – Вспомни Авраама и сына его, Исаака. Вспомни их историю и прими верное решение. От него зависит чья-то жизнь…
– Что?! – пораженно прохрипел Спасс. – Вы тут сбрендили все, что ли?!
Константин всегда скептически относился к существованию Бога, но в военной академии ему пришлось ознакомиться с ведущими религиями мира. И да – историю Авраама и его сына он знал.
– Смотрю, понимаешь? Сечешь? – Монах одобрительно похлопал майора по плечу. – И это здорово! Знающему человеку легче объяснить суть проблемы. Думай! Хватит тебе дня?
– Но это ж дикость! – заорал Константин. Он пытался вырваться, но его держало слишком много рук. Рядом кричали бьющиеся в исступлении жена и дети. Они тоже пытались вырваться, но как-то вяло, будто уже и не хотели продлять агонию и мучиться. Страх заполняет по края, и никуда от него не деться, а он – такая гнида! – не дает двинуться, сжимает сердце, внутренности, конечности… Господи! Помоги им! Помоги его жене и детям! Лизе, и шестилетней Ларисе, и трехлетней Маше – трем последним и самым теплым лучикам в жизни мужчины.
– Неправда! – почти весело пропел над ухом монах. – Это вам с детства втирали в школах! Вам – поколению нулевых. А нам… Мне вот чуть за двадцать, и знаешь… Вот не вижу никакой дикости в выживании меня и моих братьев, а также их семей. Время сейчас такое – жестокое и ужасное, а значит, средства выживания такие же! Жестокие и ужасные!
– Но вы же священники! – вскричал Константин, стараясь оглянуться на жену и детей, которых тащили где-то позади. Их уже вялые крики и всхлипы пронзали спину Спасского калеными стрелами вины. – У вас Библия! У вас Священное Писание! У вас, блин, заповеди! В самом-то деле!
– Слуша-а-ай! – протянул монах. – Че ты орешь-то, словно тебя убивают? Нет же еще! Нет! Не убивают пока! А ведь ответ на твой вопрос прост. Любая религия подстраивается ко времени! Ты знаешь, сколько раз переписывали Библию? Во-о-от! И я не знаю! Но постоянно! И лишь для того, чтобы соответствовать духу времени. Первые варианты, думаю, были много жестче, последние – терпимей к разного рода меньшинствам. И только Третья мировая дала право служителям Бога изменять Библию так, чтобы не осталось на Земле больше ни одного нечестивца! Разве это неправильно? Разве неверно? Сколько тысяч лет церковь пыталась образумить людей? Две тысячи! ДВЕ ТЫСЯЧИ! Только вдумайся! За это время люди могли создать удивительный новый мир, а чем занимались? Войнами, войнами, войнами! Из века в век одними войнами! И скажи, разве они не читали Библию! Читали-читали. Библия – самая популярная книга в мире до Катастрофы. Даже тиражи подсчитать невозможно. Вот и скажи, разве мы не вправе теперь чуть-чуть поменять религию, чтобы убрать всю людскую гниль, пока она не распространилась и не захватила, как раньше, каждый свободолюбивый ум?
– Э-э-э… – протянул Константин. В его положении очень трудно было не согласиться с доводами монаха. Возразит, и все – конец не только ему, но и семье. Поэтому Спасский решил потянуть время. – Думаю, в этом есть некий справедливый посыл.