ственных задач.
Фрол свернул на Барнаульскую улицу; здесь, в одноэтажных деревянных корпусах, скопилось много детей-сирот. Вчера заведующая звонила начальству и жаловалась, что навезли детей сверх нормы, кормить их нечем, нянечек не хватает. Начальство приказало уполномоченному Роднину разобраться с сиротами и беспризорниками, но тот перепоручил задание Панину, а Фролу не трудно. «Лучше детьми заниматься, чем производить обыски да сопровождать арестованных до машины», — думал он, огибая свежую лужу. Ярко начищенные сапоги блестели на утреннем солнце. Фрол любил во всём порядок, на службу ходил аккуратно, стрелочка к стрелочке, козырёк к переносице, всё ровненько.
В том, что в Доме ребёнка творится беда, понял сразу, как только поднялся на шаткое крыльцо. Детский плач разных тембров и тональностей, от визгливого и протяжного, до требовательного и пронзительного, пробирал до нутра. Фрол поморщился, но справился с раздражением. Дети на то и дети, чтобы плакать и жаловаться на ранние горести. В приёмном покое повсюду сидели, лежали, валялись, спали дети. Полная женщина в белом халате едва успевала подойти к одному, как тут же разревелся тот, кого она только что оставила. Увидев человека в гимнастёрке, женщина заплакала:
— Наконец-то! Я уж думала, никто не придёт. Посмотрите, что наделали ваши люди. Привезли детей, оставили, а мне что делать? У меня питания нет, белья тоже, кровати все заняты. Что мне делать, а?
Женщина схватила Фрола за рукав гимнастёрки и разрыдалась.
— Да что вы, да ладно вам, да щас всё устроим! — забормотал Фрол, пытаясь отцепить женскую руку от рукава гимнастёрки.
— Куда вы их увезёте? — взвизгнула женщина — В детдомах тоже нет мест. Я уже всем позвонила. У них то же самое творится. Вы чем там думаете в органах? Это же дети!
— А вы чем думаете? — зло прищурился Панин, и женщина сникла. — Поосторожнее на поворотах! Как звать-то?
— Нина Яковлевна я, — женщина поняла, что сморозила страшную глупость. — Простите меня, пожалуйста! Я устала. Уже неделю не сплю. Не знаю, что делать с этими.
Нина Яковлевна кивнула на копошащихся у ног детей. Фрол тоже посмотрел под ноги. Все дошкольного возраста, начиная от младенцев, и все не кормлены, хотят пить и спать. И у всех без исключения усталый вид, как у старичков. Фрол вздохнул. Что с ними делать-то? Куда такую ораву девать?
— Нина Яковлевна, у вас есть на примете здание, куда бы могли переместить всех детишек? В городе много заколоченных домов. Я сам видел.
— Наши корпуса все заняты, — со вздохом сказала Нина Яковлевна, — но в конце улицы есть брошенный дом, вот бы нам его отдали! Впрочем, дом надо отапливать дня три, пока нагреется. Промёрз за зиму-то. Деревянный, чай, но печи там исправные. Эх, если бы туда всех переселить, так у нас лишних кроватей нет.
— Об этом не беспокойтесь. Кровати, мебель, питание и вещёвку достанем. А вот истопника где взять? Нужен опытный.
— А с этим проблем нет, — всплеснула руками Нина Яковлевна, — у нас конюх есть, он умеет с печками обращаться.
— Тогда ищите нянечек, а я с конюхом поговорю, — сказал Фрол и осторожно, отдирая от ног прилипших детей, медленно направился к выходу.
— Флолфлолфлол, а де мама, де мама, де мама? — раздалось откуда-то сбоку. Панин взглянул и обмер. У стены на корточках сидела Светланка Чусова, трёхлетняя дочка Егор Палыча, чумазая, заплаканная, голодная. Панин бросился к ней, поднял на руки, посмотрел в голубые глазёнки и прижал к себе, стараясь скрыть слёзы от Нины Яковлевны. Девочка цепко обхватила его за шею. Не оторвать.
— Светланка, мама потом придёт, потом, — пробормотал Фрол, с трудом сдерживая рыдания. До сих пор он и не знал, что может расплакаться от сострадания.
— Товарищ уполномоченный, а кто вам эта девочка? — строго спросила Нина Яковлевна, протягивая руки, чтобы забрать Светланку.
— Она моя, моя Светлана, это Светлана Панина! Она тут случайно. Я её с собой заберу. Где пальтишко?
— Нет у неё пальтишка! У неё ничего нет, прямо раздетую привезли, — проворчала Нина Яковлевна, снимая с плеч пуховый платок, — на вот, укрой девчонку. Простудится!
Фрол закутал Светланку в платок и вышел на улицу. Так они и ходили весь день по учреждениям, помощник уполномоченного в гимнастёрке с девочкой на руках. За день Фрол успел много: и помещение выхлопотал, и телефон там успели установить, и мебель привезли, и печи растопили. К вечеру брошенный дом прогрелся, к тому же весь день с неба лилось щедрое солнечное тепло, внутри дома пылали печи, на кухне готовилась детская еда. К вечеру на телегах перевезли детей из Дома ребёнка, расселили по палатам. Нина Яковлевна протянула руки, чтобы забрать девочку у Фрола, но Светланка крепко вцепилась в него, троим не отодрать.
— Она моя, Нина Яковлевна, она Панина! Света Панина, — сказал Фрол, и они ушли, оставив Нину Яковлевну в полном недоумении. Как же это, уполномоченный ушёл и ребёнка забрал. Она долго думала, как поступить, несколько раз бралась за телефонную трубку, чтобы позвонить, куда следует, но, услышав гудки, клала её обратно. Уполномоченные всегда привозили детей без документов, привезут малышей и оставят, а там трава не расти. Учёт детей не вёлся, а как его вести, если детских документов не предоставлено? Нина Яковлевна достала новую амбарную книгу и вписала первую фамилию: Панина Светлана, 3 года, светлые волосы, практически здорова, забрана отцом.
Вода поднялась и подошла к обрыву, угрожая унести его с собой по течению, глыбы льда стремились вниз по реке, унося за собой подмытые деревья, лесины, ветки. Скоро вода спадёт, и начнётся навигация. Обь заполнится пароходами, баржами, лодками и паузками. Товарищ Белокобыльский стоял на берегу и смотрел на быструю воду, уносясь мыслями в партийный спор, разросшийся корнями по всей стране. Речь шла о спецпереселенцах. Партия и правительство обязало руководство СибЛАГа принять в спецпоселения первую волну спецконтингента, высланного из центра в процессе всеобщей паспортизации. Только за месяц край должен принять двадцать пять тысяч голов, но спецпоселения не готовы принять даже тысячи. Раскулаченные, прибывшие в ссылку прошлой осенью, только-только приступили к раскорчёвке леса. Несмотря на весну, земля до сих пор скована льдом, кругом вода и болота. Смертность среди раскулаченных высокая, в спецпоселениях вымирают не только старики и дети, но и трудоспособные лишенцы. Особенно страдают люди от дизентерии. Бараки ещё не построены, пока одни землянки. Все раскулаченные ночуют в шалашах и времянках. Фельдшерская помощь отсутствует, лекарств нет.
Край не может принять дополнительных переселенцев. Ни одного человека. Уполномоченный от СибЛАГа товарищ Белокобыльский пристукнул ногой от раздражения. Как не могут понять этого товарищи из центра? Может, они не доверяют его докладам об истинном положении дел в крае? Обь пока не готова к навигации, ледоход ещё не закончился. Баржа не сможет пристать к берегу. Товарищ Белокобыльский заметно нервничал. Утром пришла телеграмма, что мимо Колпашева к вечеру должна пройти баржа с первыми спецпереселенцами. Сейчас подойдут местные товарищи, и товарищ Белокобыльский в их присутствии попытается остановить караван, чтобы вернуть его назад по назначению. Пусть товарищи в Томске перенаправят караван в готовые спецпоселения вверх по Оби, нельзя же выгружать людей в необитаемую тайгу!
— Здравствуйте, товарищ Белокобыльский! Давно на берегу?
— Давненько, да что-то не видно каравана, — проворчал товарищ Белокобыльский. Уполномоченный открыто недолюбливал первого секретаря Колпашевского райкома партии. Слишком двуличен, не понять, где у него правда, а где кривда. Говорит быстро, но без смысла. Постоянно льёт воду на троцкистскую мельницу.
— Сейчас появятся, вон там за поворотом что-то показалось, — льстиво улыбаясь, сказал секретарь райкома, кряжистый, грузный мужчина с красным лицом, лет шестидесяти.
Товарищ Белокобыльский неприязненно покосился на него. Откуда взялся этот старик в Колпашево? Он не из местных, какой-то приезжий.
— Иван Петрович, вы рупор взяли?
— А как же, товарищ Белокобыльский, вот он. — Иван Петрович с готовностью вытащил оцинкованный рупор из объёмного портфеля.
Подошли ещё двое, оба среднего роста, в кожаных плащах, галстуках и шляпах, как близнецы-братья. Товарищ Белокобыльский отвернулся. Эти люди должны были подготовить спецпоселения, а они палец о палец не ударили, чтобы выполнить указание партии и правительства. Теперь прячут глаза от представителя СибЛАГа, боятся, что он назовет их виновными в срыве кампании. Из-за поворота вынырнул катер, за ним потянулась широкодонная баржа. Товарищ Белокобыльский вырвал рупор из рук Ивана Петровича и стал кричать, надрывая голос:
— Товарищ Колубаев, немедленно пришвартуйтесь к берегу! Немедленно! Вам необходимо вернуться в Томск! Остановитесь!
Ещё долго надрывался товарищ Белокобыльский, приплясывая от нетерпения, когда же Колубаев выполнит его приказ, но на катере так никто и не появился. На барже торчали два охранника, ритмично пристукивая прикладами ружей. На товарища Белокобыльского они не смотрели, словно его и не было на берегу. Колубаев приник к иллюминатору и наблюдал, как пританцовывает товарищ Белокобыльский.
— Щас, всё брошу и пришвартуюсь, как же! Вы, товарищ Белокобыльский, своей женой командуйте, и то больше проку будет, а у меня своё начальство имеется — товарищ Кузнецов. Он мне приказал доставить спецпереселенцев в Александрово-Ваховскую комендатуру. Вот туда я их, мазуриков, и доставлю! А вы попрыгайте тут на бережку. Да смотрите, как бы с обрыва вам не свалиться. Берега тут зыбучие, ненадежные.
Колубаев отвалился от иллюминатора и уселся за стол, щедро уставленный различной снедью, покопался в тарелке, выуживая куски осетрины пожирнее, заел жир хлебом, отхлебнул полстакана спирта. Насытившись, отвалился к стенке и закурил.
— А ничего мы идём, по плану. Время точное, хоть часы сверяй. Даже товарищ Белокобыльский сверился. Как по часам явился, жук навозный!