рдце. Не зная друг друга, люди становятся врагами, изводя один другого голодом, властью, силой, оружием. Голод стал наваждением для нескольких тысяч человек, а Колубаев постоянно кричал, зазывая кого-нибудь из команды то на обед, то на ужин. С катера лились помои, кто-то блевал с перепоя в пенящуюся обскую воду, другие затягивали разудалую песню. И лились над Обью старинные мотивы, прославляющие молодецкую удаль. Галину трясло от песен, от блевотины, она ощущала тошнотворный запах чужой, непереварившейся пищи. Лишь однажды она почувствовала умиротворение.
Голодание перевалило за второй месяц, истощённый организм переродился благодаря отсутствию пищи. «Все святые изнуряли себя голодом», — успокаивала себя Галина, обводя просветлевшим взглядом зачумлённый трюм. Она перестала замечать сонмища мух, клопов и вшей, облепивших исхудавшие тела переселенок, а в жаркие дни к привычным насекомым прибавились мошка и комары. Обтянутое восковой кожей когда-то круглое лицо Галины, мертвенно поблескивало в сумраке трюма, пугая оставшихся в живых женщин. Некоторые молились, взглянув на неё, многие крестились, а были и такие, что проклинали эту иконописную мертвенность. И самой Галине казалось, что она переселилась на тот свет, а на этом задержалась по ошибке.
Роза что-то шептала ей на татарском языке, и Галина думала, что девочка уговаривает её умереть, чтобы избавиться от мучений. Тогда она выхватывала свою руку из детской ручонки и горячо убеждала Розу, что грешно уходить из жизни, не выпив чашу жизни до донышка. Так и говорила: «До донышка испить надо!» Умирающие от голода и жажды женщины смотрели на Галину ненавидящими глазами и молились, чтобы она умерла. Они завидовали ей, желая иметь такую же силу, как у неё, и всячески проклинали её, чтобы не слышать её страстные слова.
А Галина с каждым словом всё больше верила, что спасётся и спасёт многих, кто пожелает спастись. Она вкладывала самую искреннюю веру в свои слова, в свои мольбы, в свои надежды. И хотя рядом кричал пьяный Колубаев, изощрённо матерились его приспешники, Галина верила, что есть наверху какая-то всеохватная сила, и эта сила когда-нибудь накроет своей тяжестью великих грешников, безудержных в своей алчности.
Глава восьмая
Заседание окружкома, на котором рассматривался вопрос о прибытии каравана, длилось более четырёх часов. Постоянно звучали фамилии товарищей Долгих, Белокобыльского, Левица, Цепкова и реже товарища Эйхе. Фамилии были говорящими. На протяжении прошлого и текущего годов эти люди отвечали своими должностями и жизнями за пребывание на земле многих тысяч и миллионов людей, высланных из центра в процессе паспортизации и коллективизации. С коллективизацией с грехом пополам разобрались. Раскулаченным разрешили брать в ссылку носильные вещи и предметы первой необходимости. Бывшие кулаки и подкулачники умудрялись захватить в тяжёлую дорогу не только чашки, ложки, полушубки, но и орудия производства в виде лопат и вил, а некоторые даже припрятывали кое-какие ценности, чем впоследствии спасли жизни не только себе, но и своим детям.
Раскулаченных выбрасывали на необжитые берега Оби, на Васюганские болота, оставляя зимовать на снегу, а когда приезжали учитывать оставшихся в живых, то лишь удивлялись. За зиму бывшие кулаки успевали построить немудрёные жилища из сырого дерева, сложить глинобитные печки, по чести похоронить умерших, а некоторые умудрялись пополнить семейный состав, чем удивляли товарищей из окружкома. Учётчики в скором порядке слюнявили карандаши и вписывали новых жителей в разлинованные тетрадки, умерших же вычёркивали. Учёт есть учёт! Не так успешно обстояли дела с деклассированным элементом. Социально вредный элемент не был приучен к тяжёлому физическому труду, он вообще не умел работать в полевых условиях. Если крестьянин, причисленный советской властью к злостному отряду кулаков, умел и поголодать, и досыта поесть, то есть физически был подготовлен к испытаниям, то деклассированные умирали от лёгкого недомогания, включая обычную простуду. Раскулаченные умирали в больших количествах, при этом сильнейшие из них выживали, давая жизнь ещё более устойчивому потомству. А вот с жертвами паспортизации всё было по-другому: вместе с ними в ссылку отправляли бывших уголовников, инвалидов, детей, домохозяек. Волна высокой смертности накрыла кампанию по очистке крупных городов. За цифры кому-то надо было ответить.
Первым взял слово секретарь райкома Александровского района товарищ Перепелицын:
— Товарищи! В нашем районе десять трудпосёлков на три тысячи спецпереселенцев из числа репрессированного крестьянства, так как Александро-Ваховская комендатура является штрафной, к нам направляются спецпереселенцы, нарушившие трудовой распорядок. К тому же в районе около тысячи уголовного элемента. Их завезли ещё год назад, многие сбежали, похитив лодки и другое имущество у местного населения, оставшиеся продолжают грабить домохозяйства. Район не сможет принять дополнительное количество социально вредного элемента. Ни одного человека! У нас нет условий, при которых возможно развернуть полноценные хозяйства, здесь можно заниматься только охотой и рыболовством. В двух поселковых комендатурах проживают 667 семей, это около двух тысяч человек, не считая уголовного элемента в остальных комендатурах.
На это товарищ Белокобыльский заметил товарищу Перепелицыну, что, несмотря на протесты СибЛАГа, руководство ГУЛАГа обязало край принять дополнительные полмиллиона деклассированных переселенцев. При этом товарищ Белокобыльский предъявил копии телеграмм в СибЛАГ, а товарищ Левиц потрясал ответами из центра. И хотя на бумаге всё было расписано, сколько хлеба выделить на питание, сколько белья и одежды выписать на каждого ссыльного, все понимали, что отсутствует главное, в крае катастрофически не хватает спецпоселений. Раскулаченные живут в землянках, на строительство бараков средства до сих пор не отпущены. Вполне возможно, что за летний период ссыльные что-нибудь себе построят, но пока нет никакого жилья. Территория края огромна, а разместить дополнительные шесть тысяч человек негде. Любое решение проблемы вызовет негативные последствия. Расселять спецконтингент некуда. И это только начало, дальше будут поступать ещё и ещё, составы идут со всей страны, а тут и эти шесть тысяч повисли в воздухе.
Вяло переругиваясь, товарищи приняли постановление обязать коменданта Цепкова организовать встречу первого каравана. А это означало, что Цепкова назначили крайним и последним в высших инстанциях. Теперь все шишки из СибЛАГа и ГУЛАГа повалятся на коменданта. Цепков ответит и за высокую смертность, и за отсутствие бараков, горячей пищи и медицинской помощи. Комендант Цепков попытался отговориться общими фразами, чтобы в резолютивной части протокола всю ответственность возложить на окружком, но ему не позволили запротоколировать коллективную вину. На заседании окружкома единым голосованием постановили отправить коменданта Цепкова на встречу каравана. На том и порешили. Секретарь напечатал протокол, присутствующие, включая Цепкова, расписались.
Утром следующего дня комендант Цепков на катере выехал в сторону села Назина. Река почти очистилась от ледового покрова. Свежий ветер разгулялся по очистившимся обским просторам. Цепков подставил разгорячённое лицо майскому тёплому ветру, пытаясь успокоиться. Мысленно он уговаривал себя, что всё устроится и все тоже. Как-нибудь все устроятся. Как-нибудь всё устроится. Как-нибудь.
Караван ещё не дошёл до Верх-Вартовской пристани, видимо, застрял где-то на реке Ваха. Комендант Цепков постоял у пустой пристани и вернулся в райцентр, чтобы собрать одежду для спецпереселенцев. В телеграмме СибЛАГа говорилось, что деклассированные элементы едут разутые и раздетые. Первым делом комендант посетил Сибторг и Рыбтрест, где получил клятвенные заверения в том, что по первому требованию, комендант получит необходимую спецодежду для нуждающихся переселенцев. Получив устное согласие заинтересованных лиц, Цепков направился в райком партии к товарищу Перепелицыну.
— Товарищ секретарь, мне необходимо получить документ для предъявления в Рыбтрест и Сибторг! — торжественно объявил Цепков, пожимая руку Перепелицыну.
— Это для какой цели, позвольте узнать? — подозрительно вежливо ответил секретарь райкома.
— Директора Рыбтреста и Сибторга обещали выдать мне под ваше поручительство необходимое обмундирование для нуждающихся переселенцев. На первое время их нужно одеть! Они едут в том, в чём их забрали на улице.
— Не только одеть, но ещё обуть! — осклабился секретарь райкома, потирая правую руку, словно собирался ударить Цепкова.
— Да, и обуть надо. Многие разуты и раздеты. Их брали прямо на улицах, на вокзалах, на узловых станциях. В чём шли, ехали, в том и забрали. В чём же они ходить будут? У нас север, а не юг! Кругом тайга.
Товарищ Перепелицын отошёл к окну, обдумывая ответ Цепкову. Приподняв маркизу из плотной ткани, долго всматривался в пыльную улицу. Голые деревья, никакой зелени. Сегодня хороший день, солнечный, как летом. На календаре май месяц, а жара, как в июле.
— Я в курсе, что у нас не юга, — желчно сказал товарищ Перепелицын, — и я в курсе, что у нас север! Но я не позволю тратить народные средства на социально-вредный элемент. Не для того его везут к нам, чтобы мы здесь их обували-одевали и нянчились с ним! Партия и правительство избавляются от спецконтингента в центре, а мы тут разводим турусы на колёсах. Да, мы должны выполнить постановление партии и правительства и выделить средства на одежду, но такую одежду, чтобы уголовный элемент мёрз в этой одежде. Не для того партия и правительство отправляет деклассированных к нам, чтобы мы их наряжали на народные деньги. А вы, товарищ Цепков, сделайте так, чтобы они и одеты были, но и без излишеств, чтобы голод и холод подгоняли их в работе, а не нежили. Партия и правительство присылает их, чтобы спецконтингент работал на пользу советского народа, и вы должны помнить это, товарищ Цепков!