Ильдар-абый лежал в лазарете на свежесколоченных нарах, еловые ветки убрали, в больничной землянке было относительно чисто. Рахима ухаживала за мужем, радуясь, что теперь у них есть горячая пища и лекарства.
— А где Галина, Ильдар-абый? — спросил Панин, не надеясь, что узнает правду.
— Ушла умирать. В тайгу. Собралась и ушла. Попрощалась, обняла нас, а девчонку в Александрово увезли. У Розы дифтерия. Это заразная болезнь. Вот как Розу увезли, так Галина и ушла в тайгу. У нас так многие делали, уходили в лес умирать, чтобы не на глазах у людей.
Старик лежал на нарах, обложенный сухой травой и одеялами. Рахима-апа укоризненно смотрела на Панина, мол, зачем больного человека тревожишь?
— А нас на родину отправляют, — продолжал старик, — домой! В Казань поедем. Вот, подлечимся малость, и поедем. Моя Рахима ожила немножко, уже на ногах, а то совсем отощала, даже ходить не могла.
— А где же Галину Георгиевну искать? Где? — спросил Панин, ужаснувшись от мысли, как всё это он расскажет Горбунову. Григорий Алексеевич ни одному слову не поверит. Но ведь в этой сумасшедшей суматохе невозможно было спасти его жену, нужно было решить общую задачу, чтобы спасти всех оставшихся в живых, а получилось, что Фрол погубил несчастную женщину. Галина ушла умирать в тайгу. В какую тайгу?
— В какую тайгу она ушла? — переспросил Панин.
— Здесь одна тайга! Другой тут нет.
Старик отвернулся к стене, показывая, что он устал. Рахима-апа с ненавистью смотрела на уполномоченного, не желающего понять, что старому человеку трудно разговаривать на повышенных тонах. Панин медленно вышел из землянки. Здесь ему больше нечего делать. Командировка закончилась. С острова всех вывезли. Жестокосердые орланы вернулись в свои гнёзда. Жаль, что Галина Георгиевна ушла в тайгу. Сама ушла, никто её не гнал. Теперь Горбунов никогда не найдёт жену. Он не сможет её найти. Тайга большая, она не отпустит из себя того, кто пришёл в неё умирать.
Неожиданно пошли проливные дожди. В этих краях в летнюю пору часто случается непогода. Сначала лило как из ведра, потом всю неделю мокло и моросило, оседая на лице влажной пылью. Резко похолодало, и жаркий июль стал похож на поздний ноябрь. В этих местах всегда жили остяки; считается, что они переселились сюда ещё до нашествия Ермака. В те годы в официальных документах остяков называли туземцами, инородцами, иноверцами и нацменами, они же разделялись на хантов, селькупов и кетов. Никто не понимал, кто из них кто, некому было разбираться в диалектах остяцкого языка в то время. Почти два века остяки селились вдоль рек, занимались охотой и рыболовством, питаясь сырой рыбой и мясом, а в голодные дни ели кору, ягоды, кедровые орехи. Иногда их можно было увидеть в русских посёлках, но в основном они жили в своих деревнях. Ханты с трудом понимали русский язык.
Галина медленно шла по берегу, часто оступаясь на мокрой земле и опираясь на суковатую палку. Идти было трудно, но она шла, надеясь, что успеет добраться туда, куда звала её душа. Из рассказов переселенцев, пытавшихся сбежать с острова, Галина знала, что по пути нельзя доверяться русским, они сразу отведут в местное ОГПУ, зато ханты могут спасти и накормить. Галина не знала, сколько прошла, шаг был короткий и медленный, неприкрытая голова мёрзла под дождём. Вдруг она увидела дым, который шел из утлого корома. В таких полуземляных избушках обычно живут остяцкие семьи. Иногда корома делают большими, но чаще — в них не повернуться одному человеку.
— Сивка-Сивка! — Раздалось за спиной, и Галина спряталась под куст, хотя для этого ей пришлось согнуть больную ногу. Раздался шум, на берег вышел мужчина, ведя под уздцы непокорную лошадь.
— Ты зачем бегал туда-сюда, Сивка? — упрекал мужчина провинившегося коня, а сам во все глаза смотрел на скорчившуюся Галину. Женщина поняла, что прятаться от опытного охотника бессмысленно и встала, опираясь на палку.
— Дайте хлебушка! — вместо приветствия сказала она, протягивая руку.
Мужчина, щуря и без того раскосые глаза, недоумённо посмотрел на котомку, болтавшуюся у Галины за поясом. Оттуда выглядывал кусок хлеба. Она смутилась. Не хлеба она просила у остяка, пристанища. Ей нужно было отдохнуть, обсушиться, чтобы продолжить путь дальше.
— Погреться бы, — она съёжилась, задрожала, показывая мужчине, что промокла.
— Айда в избу! — широким жестом позвал мужчина и повёл лошадь по берегу, выговаривая ей за плохое поведение. В землянке Галина согрелась, женщина-хантыйка вскипятила воду, бросила в котелок какую-то траву и дала выпить. После чая потянуло в сон, но Галина, посушив юбку у каменки, собралась уходить. Хозяева с удивлением смотрели на неё, не в силах понять, куда она собралась идти в ночь и под дождь.
— Не ходи одна, — сказал мужчина, — там людоеды прячутся. Участковый сказал, что не всех поймали. Они тут по берегам шарятся. Куда ты пойдёшь? У тебя ноги больные. Тебе носки нужны. Дай ей носки собачьи!
Женщина послушно подала сшитые из собачьей шкуры носки.
— Не нужно, пойду я, а вам спасибо за чай. Хороший чай! А хлеб у меня есть, нам паёк выдали. Вот вам за приют и гостеприимство, благодарствую! — Галина поклонилась, насколько ей позволяла спина, и протянула котомку.
Хозяева промолчали, но от хлеба не отказались. Галина вышла из землянки и пошла по берегу, думая, пойдёт за ней мужчина или не пойдёт? Шагов не было слышно, и Галина успокоилась. Она долго спускалась к реке, держась за траву, мечтая, чтобы дождь прекратился, тогда трава не будет такой скользкой. С крутого обрыва почти скатилась к реке, скользя по мокрой глине вперемежку с песком. Где-то у остяков должна быть лодка. Они всегда держат её на воде. Галина пристально всматривалась в чёрную воду, пока не споткнулась о верёвку.
Она отвязала лодку и, прихватив верёвку, долго вскарабкивалась на неё, пытаясь перекинуть больные ноги через край, но всё никак не могла одолеть сопротивление намокшего дерева. Наконец упала на дно и схватилась за вёсла. Галина знала, куда ей нужно плыть. Она поплывёт на остров Назино, тот самый, на котором закончилась вся её короткая жизнь. Этот остров остяки зовут Заячьим, раньше там водилось много зайцев. Такое мирное и сказочное название, но почему от него становится страшно? Это не только страшный, но и проклятый остров, там люди перестали быть людьми. Они остались на острове, чтобы вечно мокнуть под проливным дождём. Нельзя оставлять людей одних. Нельзя. Им будет лучше, если они будут под присмотром.
Лёгкие вёсла едва скользили по воде. Галина упрямо вела лодку к острову. Их привезли сюда, чтобы они забыли своё имя и свои корни, своих детей и родителей. Они так и валяются под открытым небом, а их тела растаскивают на части птицы и звери. Людей даже не похоронили. Их много. Четыре тысячи — это немало. Галина не стала втаскивать лодку на берег, оставила в воде, а вёсла взяла с собой. Лодка поболтается по реке, а потом её прибьёт к берегу, и хозяин найдёт своё имущество. Куда остяку без лодки?
Мрачный остров встретил её неприветливо. Мокрый лес шумно стряхивал с себя потоки дождя, а снизу с всхлипами подступала вода. Ещё неделя дождей, и остров затопит вместе с лесом и покойниками. Галина долго мучилась, пытаясь соорудить крест, но мокрые вёсла выскальзывали из рук, падали, цепляясь за траву. Наконец она связала верёвкой два весла крест-накрест и воткнула одним концом в землю. Крест получился немного кривым, и ей пришлось поправить его, чтобы выровнять концы. Когда он встал, как нужно, чётко и правильно, Галина отползла в сторону. Ходить она уже не могла, все силы ушли на установку креста. Неясный свет, непонятно откуда взявшийся, осветил мрачный остров, словно в чёрных тучах проливного дождя появилась трещинка, которая выпустила струйку лучистого света.
И Галина заплакала. Слёзы, смешиваясь с дождевыми струями, омывали её иссохшее лицо, счищая всю накопившуюся горесть не только снаружи, но и изнутри. Теперь она могла спокойно умереть. Все невинно погибшие, по ошибке ли, по незнанию ли, неважно, обрели на этом острове вечный покой. Здесь больше не будет невинных и виноватых, здесь все равны. Воздвигнутый ею крест вобрал в себя все их грехи, даже если и были эти люди совсем безгрешными. Остров перестал быть страшным. Крест забрал себе все его страхи. Отныне здесь будет только вода, обрекающая Заячий остров на вечное безмолвие.
Глава седьмая
Горбунов долго искал жену по окрестным деревням. Он не мог поверить, что его Галя могла уйти в тайгу, чтобы умереть. Григорий Алексеевич исходил пешком весь район с его заимками и посёлками, пока не удостоверился, что следы Галины Георгиевны затерялись в таёжном краю. В этом его убедила хантыйская семья, живущая на крутом берегу Оби. Муж с женой долго выясняли, кто он такой, откуда, почему ищет Галину, наконец выдохлись, устав от расспросов. Спрашивал в основном муж, затем переводил жене, та обдумывала, что ответить, что-то лопоча на своём языке, и только после этого Пантюша, так звали местного остяка, приступал к расспросам заморского гостя. Для местных инородных жителей Горбунов был существом из другого мира — чужим и непонятным.
— Дык, заходила к нам баушка, лет восемьдесят ей, ноги у ей всё мёрзли. Баба моя ей чаю налила. Баушка согрелась и пошла. А потом у меня обласок пропал. Это лодка такая, маленькая. Она у меня с двумя вёслами была. Я думал, баушка своровала, нет, смотрю, лодку к берегу прибило. Вёсел нет, одна лодка торчит. Видать, верёвку сорвало ветром. Вишь ты, дожди какие с ветрами пошли! А баушка исчезла. Старенькая она совсем было, такая безжизненная. С пересылки, говорят, сбежала. И зачем баушек на пересылку посылают?
Григорий Алексеевич зажал руки коленями, чтобы не тряслись. Страшно было слушать рассказы про жену, за три месяца состарившуюся ровно на пятьдесят лет. Пантюша говорил тихим убаюкивающим голосом, его жена певуче поддакивала, переспрашивала, и Григорий Алексеевич забылся. Вереницей побежали перед глазами события его жизни.