Каждый раз, когда упоминается имя их отца, дядя Альфред мигает за стеклами очков, словно чувствует сильные толчки отца по плечу.
– Я присутствовал при этой беседе. Не вмешивался. Брат кричал и отец кричал. Из всего сказанного я запомнил лишь одну взволнованную фразу из уст отца, – вся земля Германии священна!
Дядя Альфред снимает очки и долго-долго вытирает стекла.
– Да, Альфред, годы прошли с тех пор. Дети выросли и никогда не видели деда и бабку до… До Иоанны. В этой девочке все вернулось к прошлому в странной форме. Девочка вдруг пришла ко мне потребовала для себя право изучать иврит. Эта девочка, только представь, пламенная еврейка. И, несмотря на то, что ей нелегко среди детей, товарищей по сионистскому Движению, она держится за него и за идею с упрямством, которое даже трудно представить. Она первая из всех моих детей спросила меня о семье матери. Она от меня не отстанет, Альфред. И если я ей расскажу всю правду, она не простит мне, что я лишил ее мира матери. Она не согласится, как остальные дети, с одним дедом, которого я ей дал. Иоанна потребует вернуться в дом матери.
– Ну, а ты, что ты сделаешь, Артур? Что ты скажешь девочке?
– Альфред, – он встал с кресла и склонил голову над братом, – я хочу примириться с ее старыми родителями. И не только из-за девочки. Я хочу им сказать, что в моем сердце глубокое горе из-за всей той боли, которую я принес им. Что я хочу к ним вернуться. Что в последнее время я научился уважать их и образ их жизни.
– Ну, так в чем же дело? – тихим голосом говорит Альфред. – Поезжай к ним.
– О, нет, Альфред. Нелегко будет помириться с ними после стольких лет. Поэтому я хочу попросить тебя стать посредником между нами. Езжай к ним и проложи мне дорогу.
– Я, Артур? – улыбается в смятении Альфред. – Я, ты знаешь, не очень успешен в посредничестве.
– Ну, а кто же, Альфред, поможет мне в этом деле? Мои близкие друзья вообще не евреи. Был у меня один друг, молодой, близкий и любимый, Филипп Ласкер. В последнее время и он отдалился от моего дома. – Гримаса боли проходит по лицу господина Леви. – С момента разрыва с Александром, я не наладил связь ни с одним евреем. Кстати… – Артур Леви тяжело дышит. – Александр вернулся на днях из Палестины. Гейнц случайно с ним встретился и был очень взволнован этой встречей. Одна случайная оазмолвка в прошлом разделяет нас…
Сильный приступ кашля сотрясает его, и дядя Альфред бежит за стаканом воды. У начала ступенек прячется Иоанна. Отец, несомненно, ушел уже спать. Не может быть, чтобы в такой поздний час он еще бодрствует. И дядя сам в своем кабинете. Она бежит взять из кровати книжку «графа» Кокса.
– Остался только ты, Альфред – продолжает Артур.
– Хорошо, – соглашается Альфред, – я поеду туда, Артур, в следующем месяце.
– Только через месяц»
– Да, Артур, – рассказывает Альфред сухим голосом, – огорчительный случай произошел в городе. Ты помнишь древнюю синагогу около дома тети Гермины? Так вот, стены ее загрязнили знаками свастики, все стекла побили. Организовали комитет евреи и не евреи для борьбы с такими скандальными явлениями и пригласили меня быть в этом комитете. Не было у меня причины отказываться. Через две недели состоится первое собрание протеста в городе. До выборов мы организуем еще одно собрание. Мне надо сказать там пару слов…
– Но, Альфред…
Слышится стук в дверь. Оба поворачивают головы к ней.
– Дядя Альфред, – слышится шепот, и Альфред торопится открыть дверь.
– Иоанна? – удивляется отец.
Если бы можно было исчезнуть через замочную скважину, она бы это сделала. Отец? В такое время? В кабинете дяди. Но голос отца беспокоящийся и заботливый:
– Ты себя плохо чувствуешь, Иоанна?
– Нет, нет, отец. Я…у меня все в порядке. Я абсолютно здорова. Только хотела о чем-то спросить дядю Альфреда.
– Сейчас? В такой поздний ночной час? – удивляется отец.
Но дядя не удивляется. Он готов выслушать. – Спрашивай, дочка, спрашивай. – И провожает Иоанну к стулу, рядом с отцом.
– Дядя Альфред, я должна вам что-то сказать. Что-то очень важное.
– Говори, дочка, говори.
Иоанна протягивает дяде книжку «графа» Кокса.
– Что это, детка? – Смотрит дядя на бечевки и узлы, связывающие маленький коричневый пакет. – Принесла мне подарок?
– Это не подарок, дядя Альфред. Это книга. Ее нашел один человек на старом еврейском дворе. Ночами он там копает, ищет потерянный клад евреев. Там он нашел эту книгу. Я могу читать на иврите. Но в этой книге стертые буквы, маленькие, и многие порваны. Он говорит, что в книжке скрытый шифр, который может привести к находке потерянного клада евреев. Если ты мне это расшифруешь, дядя Альфред, Кокс разрешит мне присутствовать при ночных раскопках, когда месяц будет красным и полным. Пожалуйста, дядя Альфред, расшифруй мне, что здесь написано.
Иоанна говорит все это торопливо и не очень внятно, и дядя Альфред слушает ее с выражением человека, который вообще не понимает, о чем ему говорят. Снова он подозревает, что из-за вечной своей рассеянности не понял, как следует, объяснения девочки, снимает очки, протирает их, стараясь сосредоточиться на том, чтобы понять взволнованную речь девочки. Что за «граф» Кокс? Что за клад? Что за тайный шифр? Он смотрит на брата, может быть, тот ему объяснит смысл этих странных вещей. Но и на лице господина Леви выражение полного замешательства.
– Детка, – осторожно спрашивает дядя, – что ты имеешь в виду?
– Дядя Альфред, – волнуется Иоанна, – в книге все написано.
Нелегко развязать бечевки. Пальцы дяди Альфреда не обучены распутывать сложные узлы. Иоанна старается ему помочь, но и ее пальцы недостаточно ловки для этого. Отец говорит тоном знатока:
– Это же можно разрезать, – и подает Иоанне ножницы.
Книга маленькая, заплесневелая. Щеки Иоанны пылают.
– Где ты нашла эту книгу, детка? – спрашивает дядя на этот раз тихим голосом.
– Дядя Альфред, я же вам уже рассказала. Не я ее нашла. «Граф» Кокс ее нашел. В старом еврейском дворе, когда копал, чтобы найти потерянный клад евреев, – снова скороговоркой и не очень внятно роняет Иоанна.
– Если так, это – «шеймес», – постановляет дядя.
– Что? Дядя Альфред, что ты сказал? – вскрикивает Иоанна: невероятно странно звучит произнесенное дядей слово. Звук тайного зашифрованного слова.
– Что ты сказал, Альфред? – спрашивает и Артур.
– Я сказал – «шеймес». Такова еврейская традиция – хоронить обветшавшие страницы священных книг. Книги Торы или молитвенники. Кладут их между досками и погребают, как дорогих покойников. А это порванный молитвенник.
– Что? Что ты говоришь, дядя Альфред? Только молитвенник, а не книга с шифром упрятанного клада?
Дядя Альфред устремляет задумчивый взгляд на дочку брата:
– Да, детка, клады ты найдешь здесь. Но потерянные? Нет, дорогая детка, эти клады не потеряны. Они вечны.
– Что, дядя Альфред? Что ты говоришь все время? Я ничего не понимаю.
– Читай здесь детка. Сможешь расшифровать слова? – он раскрывает перед ней книгу в слабом световом круге от настольной лампы. Буквы малы и потерты на желтоватой бумаге.
– Мне трудно разобрать их, дядя Альфред.
Отец встает и тоже нагибает голову. Дядя берет увеличительное стекло, и буквы мгновенно вырастают, большие и черные, соединяются на поверхности листа.
– Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь един, – читает дядя Альфред.
– Слова эти понимаю и я, – отвечает отец вопросительному взгляду дяди Альфреда.
– Это стих, который произносят в синагоге, дядя Альфред, он – религиозный? – провоцирует дядю Иоанна, но никто ей не отвечает, ни дядя, ни отец.
Дядя начинает прогуливаться по кабинету. Руки за спину, ковер скрадывает его шаги. Ночь необычно темна. Напольные часы издают хриплые стоны одиннадцать раз, и книги с полок глядят на Иоанну, как множество серьезных лиц с тяжелыми взглядами.
– Синагогальный стих, ты говоришь, детка, – останавливается дядя. – Религиозный стих? Нет, детка. – И снова начинает ходить по кабинету.
– Слова эти намного сильнее напевов и любого предложения, произносимого в синагоге. Смысл их выходит за рамки любого определения. Все выстраданные желания, муки и надежды истязаемого в течение тысячелетий народа вложены в этот стих. Это был, детка, первый крик души колен, собранных в один народ. Это был последний крик мучеников, жертвующих жизнью во имя Бога. – Тут дядя подошел к темному окну и остановился. – Этот стих, – говорит он, стоя между портьерами, – клятва. Клятва, от которой человек никогда не отречется. Религиозный он или нерелигиозный. Стих, который гарантирует существование народа, у которого нет своей страны и нет…
– Есть у него! – вскакивает Иоанна. – Есть у него родина, дядя Альфред, – накаляет она атмосферу, и начинается большая дискуссия с дядей Альфредом.
– Гм-м, – хмыкает дядя, – ты говоришь, детка, что есть страна у евреев… Да, читал я об этом в последние недели много у доктора Герцля. – Дядя говорит так медленно, что у Иоанны нет терпения ждать завершения его слов. Она переступает с ноги на ногу, и хорошо, что стоит за письменным столом, и отец не видит ее. Несомненно, сделал бы ей выговор.
– Дядя Альфред, – теряет Иоанна терпение, – я уеду в Израиль. Сейчас организуют репатриацию молодежи в моем возрасте.
– Что? – потрясен Артур Леви. – В Палестину… дети? – Голова его идет кругом, отвергая такую возможность.
– Да, отец, да! – кричит Иоанна.
– Детка, – снова слышен голос дяди, который еще не высказал свое мнение по поводу короткого диалога между братом и его дочкой. – Если бы у твоего доктора Герцля было бы истинное чувство истории, он вписал бы между звездами этот стих. Да, детка, если есть еще настоящая сила у этого народа превратить вопль отчаяния в девиз жизни. Если действительно длится историческая непрерывность от дарования Торы на горе Синай до государства доктора Герцля, которое будет примером всем народам, – это будет великое дело!