– Дядя Самуил, тут все идет к завершению. Ты что, не видишь этого? Мы хотим начать новую жизнь. Моника и я просим тебя ехать с нами.
Дядя Самуил прокашливается, берет щепотку душистого табака и замолкает, чтобы вновь подать голос и сказать Габриелю сердитым тоном:
– Габриель, сын мой, ты все переплел в кожу и серебро. Талмуд Гершеле и старые счетные книги семьи Штерн. До Аарона семья вела эти счетные книги на иврите, пришел ты, последний из семьи, и переплел в кожу и серебро все старые дорогие книги. Почему ты это сделал, Габриель, сын мой? Чтобы поставить последнюю подпись и все оставить?
Стук ботинок, подбитых гвоздями, раздается под окнами семинарии.
– Дядя Самуил, – говорит Габриель, когда утих стук шагов, – что мы можем делать? Здесь всему приходит конец. Дни становятся труднее и страшнее. Мы не можем тебя так оставить здесь. Едем с нами на новую землю.
– Новая земля, – бормочет дядя Самуил, и глаза его горят, – новая земля, сын мой. А здесь все разрушено. Колоссальное дело праотцев наших обращается в прах.
– И что ты можешь сделать, дядя Самуил?
– Все это записать в книгу. До тех пор я не покину этот зал семинарии.
Дядя Самуил подпирает рукой свое желтое лицо, и берет кончик усов в рот, словно все им сказано, и больше нечего добавить к этому. Оголенные оранжевого цвета стены, и толстые тома сквозь стеклянные дверцы книжного шкафа смотрят на него. Время за полдень, и городок металлургов опрокинут за окнами в покой и наслаждение весеннего тепла.
– Дни трудные, дядя Самуил, – вступает в разговор Александр, – кто знает, что принесет нам грядущий день. Нечего вам дальше мешкать.
Дядя Самуил поднимается и пересекает зал. Высокий, несмотря не согнутую спину, в черной одежде, он дает знак молодым людям – идти за ним в соседнюю маленькую комнату, где в шкафу, за стеклянными дверцами, лежит большой тяжелый молот. Дядя Самуил указывает на молот и говорит:
– Поколение за поколением хранила община, как памятку, этот молот, которым головорезы принца Боко нанесли первый удар по воротам старой синагоги. Да… – прижимается лбом дядя Самуил к стеклу шкафа, словно бы прирос к молоту. И понимают Габриель и Александр, что нет силы, которая сдвинет дядю Самуила из этой семинарии и от его книги. Габриель подходит к дяде, и хочет положить ему руку на плечо. Но дядя протягивает в его сторону руку, как бы прося не приближаться к нему.
– Четыре часа, сыны мои, – извлекает он часы из брюк, – пошли на дневную молитву.
Глава шестнадцатая
В суматохе большого празднества, в переулке не обратили внимания на господина в шляпе, который ранним утром появился у скамьи с несколькими рабочими.
Это был субботний день. Море красных флагов хлопало и трепетало на сильном ветру. Одной рукой господин придерживал шляпу, чтобы ее не сорвало ветром с головы, а пальцем другой руки указывал рабочим, что делать. Это его нервировало. Ветер прокрадывался под одежду рабочих, и они вздувались, как серые баллоны. Из-за раздраженности голоса, шума ветра, хлопанья флагов нельзя было разобрать, какие указания давал рабочим господин в шляпе. Короче, не прошло много времени, как вокруг скамьи и лип возник забор, на котором висела надпись:
«Осторожно! Строительная площадка!»
Красный фонарь был повешен рядом с надписью и раскачивался на ветру. Завершив работу, господин в шляпе и рабочие сели в маленькую серую машину, на которой был знак муниципалитета, и укатили. Жильцы переулка скопились у трактира Флоры, на котором Бруно и сын их Фриц повесили объявление, написанное большими буквами:
Должен стать наш каждый день и
Днем борьбы, и днем наслажденья!
Это девиз организации ветеранов-воинов Мировой войны, возглавляемой Кнорке. Вечером организация устраивает грандиозный бал в большом зале Флоры.
Объявление над входом украшено свежими зелеными ветками хвои и искусственными бумажными цветами. Жирная Берта на витрине вымыта, протерта, и розовое ее тело сверкает. Дверь трактира распахнута, и все безработные, домохозяйки, дети – толпятся, полные любопытства к происходящему.
Потому ничего странного нет в том, что никто не обратил внимания на заброшенную скамью. Кроме Мины. С раннего утра стоит она в газетном киоске Отто. Ветер дергает стенки киоска, треплет портреты Тельмана. Взгляд же Мины обращен на улицу, ведущую к центру города. Она ждет Отто, который по ее расчетам должен был уже быть дома. Но он еще не вернулся из длительной печальной поездки на похороны рабочих, которые были убиты нацистами в Силезии. Чего он там задерживается? Неделя прошла с тех пор, как убитые были погребены. И ни открытки, никакой весточки от Отто. Мина уже выглядела все глаза. И вот, вместо Отто, господин в шляпе, и рабочие. Что они тут собираются делать? Несомненно, не в ее духе и духе близких ей людей. Посмотрела она в переулок, может оттуда придет помощь. Но никто не появился. Когда завершилась работа господина и его рабочих, и скамью прикрыло объявление, из переулка явился Саул.
Сегодня суббота, и Саул с отцом идут в синагогу. Господин Гольдшмит выглядит больным, щеки опали, губы бескровны. Саул отстает от него на несколько шагов. Видно, что подростку не по духу этот поход с отцом.
– Отто уже вернулся? – останавливается Саул у киоска, и улыбка появляется на его лице. Вчера он звонил в дом Леви, и ему известно, что Иоанна должна сегодня ночью вернуться в Берлин. И спрашивая об Отто, Саул имеет в виду Иоанну. Скучно Саулу без Иоанны и без Отто.
– Сегодня Отто обязательно вернется, – говорит он, видя печальное лицо Мины. Но она не отвечает, только указывает в сторону огражденной забором скамьи. Теперь и Саул видит объявление:
«Осторожно! Строительная площадка!»
– Что? – спрашивает он. – Что собираются здесь строить?
– Это муниципалитет, – отвечает Мина, – из муниципалитета приехали и повесили объявление.
– Из муниципалитета? Думаю, ничего здесь строить не будут. Просто починят скамью.
– Починят скамью?
– Уверен! – упрямится Саул. – В дни выборов всегда делают много шума.
– Саул! – зовет господин Гольдшмит. – Где ты там, Саул?
К отцу присоединилось еще несколько евреев – длинной темной очередью. И Саул – за ними. Суматоха в переулке усиливается. Появилась брошенная Пауле жена с длинной бумажной лентой для украшения зала. Четверо ее детей помогают развесить бумажные цветные кольца. Бумажные цветы между сосновыми ветками, украшающие девиз организации ветеранов Мировой войны, тоже сделаны ее умелыми руками, и она довольна заработком, свалившимся ей в руки благодаря намечающемуся празднеству.
Дети бегут за лентой, женщины переулка, в числе которых и Эльза, сопровождают жену Пауле до входа в трактир. На голове Эльзы широкополая весенняя шляпа, бедра ее покачиваются. Все окна распахнуты, головы высунулись наружу.
– Отто уже вернулся? – спрашивает Мину «цветущий» Густав, остановившийся с красной тележкой, полной товара, на которой написано «Без усилий и терпенья нет цветенья». И так как Мина не открывает рта, отвечает сам себе: – Отто еще не вернулся.
Мина, молча, указывает на огражденную забором скамью.
– А, это? – равнодушно роняет Густав. – Он все же достиг своего.
– Достиг своего? Кто? Чего? – вскрикивает Мина.
– Куклу поставят вам здесь, – двигает Густав ушами, и шляпа его танцует на его голове.
– Какая кукла? Кто ее поставит, Густав?
– Сказал я ему, что ему все кости переломают, – отвечает Густав после паузы, и двигает дальше свою тележку.
– Густав, Густав, куда же ты, Густав? – взывает к нему в отчаянии Мина.
– К Флоре, – останавливается Густав, – она заказала свежую землю для своих вазонов с цветами.
Флора стоит у входа в трактир и произносит речь перед собирающимися на глазах слушателями. Трактир разукрашен, утыкан развевающимися флагами, создающими атмосферу праздника. Флоре есть, что сказать в эту субботу. Среди слушателей, конечно же, горбун и Ганс Папир.
– Что за свадьбу сегодня у нее справляют? – говорит Густав.
– Свадьба! – впадает гнев Мина. – Кнорке со своей сворой, этой организацией, устраивают у нее празднество, Густав. Дела творятся в переулке. Со дня, как Отто уехал, началась тут болтовня и всяческие действия. Позавчера появился Пауле.
– Пауле? Ну, и что с того? Он же здесь живет, вот и появился.
– Не будь наивным, Густав. Он ведь не один пришел. С целой ватагой. Зашли они в дом войска Христова и собрали оттуда многих. Среди бела дня, Густав, посадили людей на грузовик и уехали. А толпа, стоящая на тротуаре, им аплодировала. Куда этих людей увезли?
– В леса, Мина. В большие поместья. Там из них готовят солдат Гитлера.
– Именно так шепотом передают в переулке из уст в уста, и многие прислушиваются. Им обещают хлеб и обмундирование.
– Об этом шепчутся во всех переулках, Мина.
– А Отто нет, – говорит Мина, поворачивается спиной к Густаву и смотрит на широкую улицу, по которой фланирует уйма народа, а Отто не видно.
Издает Густав резкий свист, толкает тележку и исчезает в переулках.
Двое полицейских проходят мимо киоска. Становятся напротив трактира и закидывают руки за спины, как будто поставлены охранять ярко освещенный девиз организации ветеранов Мировой войны. Мина запирается в киоске.
Из большого здания напротив, появляется доктор Ласкер с Кристиной. Каждый ребенок в переулке знает, что доктор и девушка живут вместе без венчания и свадьбы, и Мина опускает глаза. В этом нет ничего нового для жителей переулков. Здесь многие пары так живут. Даже та пара, которая сняла жилье у матери убитого Хейни. Эти бедняки жадны до работы. Иногда он выходит на подвернувшуюся работу, а она сидит в комнате без дела, иногда наоборот. Иногда он выходит из дома с двумя пустыми бутылками и направляется к Бруно, чтобы получить за них пару грошей, иногда она ищет бутылки по дворам и относит их к Флоре. Могут ли они создать законную семью? Время кризиса, и никто не уверен в завтрашнем дне. Но доктор?! Серьезный и сдержанный, ходит он по переулку, как само воплощение закона. Потому странно, что именно он нарушает закон, и это не дает покоя окружающей публике, порождает всяческие небылицы о девушке, живущей с ним. Даже Мина отводит взгляд, несмотря на то, что Отто защищает права своего друга доктора: