– Никто тебе патроны не подменял, – усмехнулся Юань Шикай. – То была воля Неба.
– Небо не пошлет смерть Юаню, Юань не умрет, – вздохнул Цянь Сюнфэй. – Твоя взяла, генерал!
Юань Шикай прокашлялся и громко огласил:
– Братья, сегодня «Казни пятисот усекновений» будет подвергнут Цянь Сюнфэй, и я в душе очень скорблю за него! Потому что у этого офицера изначально было блестящее будущее, я возлагал на него большие надежды, но он связался с группой смутьянов, изменил императорскому двору, совершил чудовищные злодеяния. Его убиваю не я, и не императорский двор его предает смерти, он сам себя и умерщвляет. Я хотел даровать ему оставление тела нерасчлененным, но по уложениям нашей страны я не могу попирать закон в личных интересах. Чтобы его смерть была прекрасной, специально из министерства наказаний приглашен лучший палач державы. Цянь Сюнфэй, это мой последний дар тебе, надеюсь, ты сможешь стойко принять казнь и показать пример солдатам новой армии. Послушайте меня, братья, сегодня вас привели смотреть казнь. Режем курицу в наставление обезьянам. Надеюсь, на примере Цянь Сюнфэя вы усвоите, что нужно быть преданными и честными, осторожными и осмотрительными, служить верой и правдой императорскому двору, подчиняться командирам. Если вы сумеете действовать в соответствии с моими наставлениями, то гарантирую всем вам прекрасную карьеру.
По команде офицеров солдаты слаженно рявкнули:
– Хотим быть верными императорскому двору, хотим усердно служить его превосходительству!
Юань Шикай вернулся в кресло и чуть заметно кивнул Чжан Сюню. Тот понял все без слов и крикнул:
– Нож в дело!
Чжао Цзя шагнул вперед и оказался перед Цянь Сюнфэем. Подмастерье передал ему специально выкованный для казней усекновением небольшой нож из первоклассной стали. Он негромко пробормотал:
– Виноват, брат!
Цянь Сюнфэй изо всех сил старался сохранять вольный вид героя, который видит в смерти возвращение к домашнему очагу, но его пепельно-белые губы безостановочно дрожали. Нескрываемый страх Цяня вернул Чжао Цзя профессиональную гордость. Его сердце сразу отвердело, как камень, успокоилось, как стоячая вода. Живой человек пред ним исчез, у столба осталось лишь скопище крови, плоти, мускулов и костей, сотворенное по подобию Владыки Небесного. Он резко хлопнул Цянь Сюнфэя ладонью в солнечное сплетение, от чего тот закатил глаза. Еще не затих звук от звонкого удара, когда нож в правой руке Чжао Цзя ловко провернулся и вырезал из правой груди Цяня кусок плоти величиной с медную монету. Этим движением с тела был срезан сосок, на его месте осталась рана, походившая на глазницу слепца.
Согласно неписаному установлению своего ремесла, Чжао Цзя проткнул кусок плоти острием ножа и поднял высоко вверх, чтобы показать его находившемуся за спиной его превосходительству Юаню и офицерам. Затем продемонстрировал его же всему пятитысячному войску на плацу. Подмастерье громко начал отсчет:
– Усекновение первое!
Чжао Цзя чувствовал, как плоть на острие ножа беспрестанно дрожит, ощущал напряженное дыхание стоявших позади офицеров, слышал неестественное покашливание его превосходительства Юаня, который находился неподалеку, и, не оборачиваясь, знал, что офицеры переменились в лице. Еще он знал, что их сердца, в том числе сердце его превосходительства Юань Шикая, бьются неровно, и при мысли об этом его душа исполнилась наслаждения и злорадства. За последние годы в руки палачей министерства наказаний попадало слишком много высокопоставленных чиновников, и он привык, что эти люди при власти, во всем и повсюду подчеркивая свое превосходство, во время казни вдруг вели себя никудышно и трусливо. Таких, как Цянь Сюнфэй, добрых молодцев, которые могли спрятать в глубине души страх перед казнью, что со стороны почти не заметишь их ужас, на самом деле не было и одного на сотню. Поэтому Чжао Цзя чувствовал, по крайней мере в тот момент, что находится выше всех собравшихся. Я не я, я – представитель императора и императрицы, я – рука закона Великой империи Цин!
Чжао Цзя тряхнул запястьем, ножик сверкнул серебром, насаженный на острие кусок плоти взлетел, как пуля, в высоту и шлепнулся, словно птичье дерьмо, на голову одного из смуглых солдат. Тот заорал благим матом, будто ему кирпич на голову упал, и закачался.
Коллеги по делу говорили, что первый кусок плоти – благодарение Небу.
Из вырезанного углубления на груди Цяня ниткой жемчуга катились капли крови. Часть жемчужин разбивалась о землю, часть стекала по краю надреза и окрашивала красным мышцы, складывавшиеся в статную грудь.
Второе усекновение, сделанное с левой груди, было таким аккуратным, таким точным, что после кругового надреза левый сосок отлетел сразу. Теперь на груди Цяня зияли два отверстия величиной с медную монету. Кровь текла, но совсем чуть-чуть. От резкого удара ладонью перед надрезом сердце Цяня билось уже не так часто, и скорость циркуляции крови значительно уменьшилась. Навык такого совершения надрезов был накоплен палачами министерства наказаний за многие длительные казни и многократно испытан на деле.
Лицо Цяня еще сохраняло возвышенное выражение идущего на казнь без страха, но из его ушей и глаз будто вырывались негромкие, слышные одному Чжао Цзя стоны. Чжао Цзя изо всех сил старался не смотреть Цяню в лицо. Он привык слышать горестные вопли расчленяемых преступников и на фоне таких звуков вполне мог изображать полную невозмутимость, но в случае Цянь Сюнфэя, такого твердого волей человека, который мог сжать зубы и молчать, когда вокруг не было слышно ни звука, ему, наоборот, было абсолютно не по себе, словно вот-вот готовилось случиться нечто непредвиденное. Сосредоточившись, Чжао Цзя со всей тщательностью наколол кусок плоти на острие ножа, поднял, чтобы показать сначала его превосходительству, потом офицерам, затем смертельно бледным, застывшим, как изваяния, солдатам. Помощник громко провозгласил:
– Усекновение второе!
По своему усмотрению палач демонстрировал наблюдавшим за казнью чиновникам и пришедшему поглазеть народу отрезанные части тела преступника. Правовые и психологические основания, порожденные этим обычаем, были следующие. Во-первых, показать суровое и безжалостное исполнение законов и скрупулезное соблюдение всех устоев палачом. Во-вторых, заставить публику испытывать душевное потрясение и, соответственно, тем самым положить конец любым дурным помыслам и вынудить всех отказаться от преступлений. Поэтому как раз испокон веков и проводятся публичные казни, а народ поощряется приходить и смотреть на них. В-третьих, исполнить душевные чаяния народа. Любое эффектное представление не сравнится по яркости с усекновением живого человека. Именно посему высококвалифицированные палачи столичных тюрем снисходительно относились к пользовавшимся благосклонностью при дворе актерам.
Поднимая на острие ножа для показа публике второй кусок плоти Цяня, Чжао Цзя вспомнил, как много лет учился мастерству у наставника. Чтобы отработать уникальное мастерство «усекновений», палачи тюремного ведомства и большая мясная лавка за воротами Чунвэньмэнь тайно договорились, что в период затишья между казнями наставник будет приводить подмастерьев на бесплатную подработку. Сколько свиней они разделали на начинку для паровых пирожков, одно только Небо знает. В конце концов все они достигли такой сноровки рук и глаз, что хоть на весах проверяй. Сказано отсечь цзинь – цзинь и отрежут, ни толикой больше, ни толикой меньше. Когда группу тюремных и судебных палачей возглавлял бабушка Юй, они открыли в хутуне Сяогуайгунь в окрестностях перекрестка Сисы целую лавку по забою скота. В передней части продавали мясо, а на заднем дворике забивали животных, и дело одно время даже процветало, но потом кто-то разнес, кто за этим стоит, и торговля сразу рухнула. Люди не только больше не приходили покупать мясо, но и обходили лавку стороной, боясь, что их схватят и убьют.
Чжао Цзя также вспомнил, что в ларце у наставника в изголовье кровати хранилась книга с тайными заметками на хрупких пожелтевших страницах. Там были всякие грубовато выведенные картинки, а сбоку – множество заметок и примечаний. Называлась эта книга «Тайные записки приказа уголовных дел», и, по рассказам бабушки, досталась ему еще со времен династии Мин. В книге описывались самые разнообразные наказания, бывшие в ходу, конкретные способы их исполнения и особые указания, на что следует обратить внимание. Обилие указаний и наглядных картинок делало эту книжицу самым что ни на есть каноном искусства исполнения казней. Тыкая пальцем в книгу, наставник подробно рассказывал ему и коллегам по ремеслу про казнь усекновениями. В книге говорилось, что существует три ранга этой казни: первый – три тысячи триста пятьдесят семь усекновений; второй – две тысячи восемьсот девяносто шесть; и третий – тысяча пятьсот восемьдесят пять. Чжао Цзя все еще помнил слова наставника о том, что, независимо от числа усекновений, последнее должно быть сделано именно в момент смерти преступника. Поэтому откуда бы усекновения ни были начаты, время между ними должно было быть точно рассчитано в соответствии с полом и конституцией преступника. Если к выполнению полного числа усекновений преступник уже был мертв или еще жив, это считалось большой оплошностью палача. Наставник рассказывал, что казнь тысячи усекновений считали выполненной на самом высоком уровне, когда отсеченные куски плоти по размеру были примерно одинаковы, и разница между ними не слишком велика даже при взвешивании на весах. Это требовало от палача выдержки и хладнокровия, а заодно обстоятельности и решительности, как, впрочем, и барышне, вышивающей крестиком цветочки, и мяснику, режущему осла. Любое колебание, любая легкомысленность могли изменить движение руки. Выдержать такое испытание – очень нелегко. Плотность связи и текстура мышц человека в каждом месте неодинакова, направление разреза и размер надреза зависят от прилагаемого для них усилия. Наставник учил, что такие искусные палачи, как батюшка Гао Яо и почтенный Чжан Тан