1
В паланкине с четырьмя носильщиками уездный отправился в Масан. Для внушительности он взял с собой двадцать человек уездного войска, в том числе десять лучников и десять стрелков с дробовиками. При выезде из города его паланкин миновал плац Академии Всеобщей добродетели, где упражнялись двести сорок немецких солдат. Все в пестрой форме, высокие здоровяки, они смотрелись грозной силой. Отовсюду раздавались громкие команды. Уездный в душе перепугался. Страх на него нагнал не только внешний вид немецких солдат. Стало страшно от винтовок Маузера у них в руках и тем более от стоявших на плацу двенадцати горных орудий Круппа. Задрав к небу толстые и короткие шеи, как черепахи, последние стояли, с виду невероятно тяжелые, каждая на двух покрашенных железных колесах. Когда его превосходительство Юань занял свой пост, Цянь Дин с десятком начальников других уездов ездил в город Цзинань и лицезрел привезенные им из Сяочжаня в Тяньцзине пять тысяч новых сухопутных войск, и тогда почувствовал, как у него расширился кругозор. Раньше он самонадеянно считал, что Китай уже имеет вооруженную силу, могущую противостоять мировым державам. Но при сравнении с представшим перед его глазами оснащением немецких войск было предельно понятно, что новые войска, укомплектованные немецким оружием и прошедшие обучение под началом немецких офицеров, – товар второсортный. Разве могут немцы поставить самое современное оружие стране, которую они пытаются расчленить? Бестолковый вы, ваше превосходительство.
На самом деле никакой Юань не был бестолковый, бестолковым был сам уездный. Потому что его превосходительство ничуть не рассчитывал использовать эти новые войска, чтобы воевать с сильными державами.
В тот день на плацу в Цзинане его превосходительство Юань велел своим артиллеристам произвести три выстрела. С центра плаца снаряды перелетели речушку и горушку и упали на усыпанную галькой отмель. Уездный с коллегами в компании артиллерийских офицеров проследовали верхом к месту падения снарядов. Глазам уездного предстали расположенные треугольником на отмели воронки глубиной два ч и. От взрыва камни в воронках разлетелись острыми осколками на несколько чжанов, в рощице рядом с отмелью перерезало несколько небольших деревьев толщиной с руку, на местах разрезов обильно сочился древесный сок. Уездные начальники прищелкивали языком от восторга и беспрестанно вздыхали про себя. Но продемонстрированные в тот день пушки казались мелким потомством новых двенадцати орудий. Уездный понял, почему его превосходительство Юань уступал необоснованным требованиям немцев, понял, почему в деле Сунь Бина командир выступал, как слабовольный отец, который помыкает собственным ребенком в пользу дитяти сильного. Сынка и так уже обидели, а отец хочет ему еще оплеуху отвесить. Неудивительно, что его превосходительство Юань сказал о тайном предупреждении народу Гаоми:
– Вам нужно знать, что у немцев прочные корабли и мощные пушки, им нет равных. Если вы затеете беспорядки, то потерпите поражение еще раз. Тем, кто хоть немного разобрался в каких-то вещах, не нужно вставать на те же грабли. Разве не гласит пословица: покладистый выживает, упрямый наживает беду? Надеюсь, вы крепко запомните эти мудрые слова…
Сравнив свой отряд стрелков и лучников, которым он когда-то гордился, с отрядом немцев, уездный помрачнел и головы не поднимал. Его бойцы тоже были сконфужены и ехали по дороге рядом с Академией, как прелюбодеи, которых голыми ведут по улицам. Уездный-то думал, что появление его войска перед переговорами укрепит престиж царствующей династии, продемонстрирует немцам мощь Китая, но уже осознал, что это была глупая затея, все равно что смотреться в зеркало, прикрыв глаза. Неудивительно, что когда он отдал приказ уездному войску выступить в полном снаряжении, лица свиты исказились странными гримасами. Они несомненно побывали в Академии Всеобщей добродетели, видели оружие немецких солдат и их строевые занятия, а он в это время лежал больной. Он помнил, как во время болезни ему докладывали, что немецкие войска без разрешения вошли в город и расположились лагерем в Академии Всеобщей добродетели. Причиной занятия Академии могло послужить ее название: во «Всеобщей добродетели» при должном внимании вполне можно было разглядеть «Благоприятствование немцам»[128]. Потому-то те и обосновались там. В то время уездный решил покончить с собой и к таким жутким новостям не прислушивался. Только после того, как это не удалось, он понял, что немцы вошли в город самочинно. Насильственный захват Академии был достойным пиратов деянием в обход властей уезда Гаоми и, конечно, великой Цинской империи. Цянь Дин собственноручно составил дипломатическую ноту в весьма резких и справедливых выражениях и отправил ее с Чуньшэном и Лю Пу командующему немецкими войсками Клодту с требованием принести извинения уезду, немедленно вывести войска из города и вернуть в место их дислокации согласно условиям Цзяоаоского арендного договора между Китаем и Германией[129]. Но вернувшиеся Чуньшэн и Лю Пу передали слова Клодта о том, что размещение немецких войск в уездном центре Гаоми уже получило одобрение Юань Шикая и правителей Цин. Пока уездный колебался между верой и неверием, посыльные правителя Лайчжоу уже примчались к нему на быстрых конях, чтобы передать телеграммы его превосходительства Юаня и указания правителя округа Цао. Его превосходительство Юань приказал уездному Гаоми предоставить немецким войскам все удобства при размещении в уездном городе, а также быстро изыскать способ освобождения захваченных мятежниками Сунь Бина немецких заложников. Его превосходительство многозначительно писал: «В прошлый раз в результате инцидента с миссионерами в уезде Цзюйе мы потеряли суверенитет большой части провинции Шаньдун, если на этот раз погибнут заложники, то трудно себе представить, насколько печальные последствия обрушатся на наши головы. Китай может потерять далеко не только свою территорию. Нельзя гарантировать целостность имущества и личную безопасность кого-либо. Сейчас, в этот критический момент, вы должны думать прежде всего о государстве и государе, отдавать все силы на то, чтобы активно заниматься делами. Те, кто попирает закон ради личной выгоды, затягивает дела и ленится, должны понести суровое наказание. Закончив разбираться с бандитами-ихэтуанями на севере провинции Шаньдун, немедленно прибуду проверить, как обстоят дела в Гаоми… После случившегося второго числа второго месяца я посылаю очередную телеграмму уездному начальнику Гаоми с распоряжением схватить главаря бандитов Сунь Бина и заключить его в тюрьму, чтобы избежать таких инцидентов в дальнейшем, но в пришедшей ответной телеграмме звучат граничащие с преступлением оправдания и предельные глупости. Подобные оттягивания в конечном счете чреваты еще большими беспорядками. Начальник Цянь халатно относится к служебным обязанностям, следовало бы отстранить его от должности и строго наказать, но при сегодняшней нужде государства в сведущих чиновниках и с учетом наличия у начальника Цяня родственников среди важных сановников правящей династии ему оказывается снисхождение. Теперь, когда он совершил серьезный проступок, мы надеемся, что он обелит себя будущими заслугами. Мы рассчитываем, что в ближайшем будущем заложники будут освобождены, а немцы обретут умиротворение».
Прочитав телеграмму, уездный уставился на мрачное лицо жены и глубоко вздохнул:
– Эх, жена, и зачем тебе надо было спасать мне жизнь?
– Неужели твое сегодняшнее положение сложнее, чем у деда, когда он потерпел поражение от тайпинов[130] в Цзингане? – сказала жена, проницательно глядя на него.
– Твой дед тоже прыгал в реку, чтобы покончить с жизнью!
– Да, мой дед прыгал в реку, чтобы покончить с жизнью. Но после того, как его спасли подчиненные, он извлек урок из пережитого, воодушевился и проявил усердие, учел свои ошибки, возобновил карьеру, остался несломленным, прошел через все трудности, в конце концов одним ударом овладел Нанкином, истребил длинноволосых и преуспел в великих делах. Дед снова стал известным сановником, опорой государства, его жене был пожалован титул, который был закреплен за потомками. Все они жили в роскоши, ставили храмы, и слава деда останется в веках. Вот как должен вести себя настоящий мужчина и великий муж!
– За двести с лишним лет этой династии был лишь один Цзэн Гофань! – Уездный задрал голову и посмотрел на высоко повешенную на стене фотографию Цзэн Гофаня. Гофань на карточке был стар и немощен, но по-прежнему не утратил властности. Цянь Дин бессильно проговорил: – Мои способности скромны и знания поверхностны, да воля еще слабая, хоть ты меня и спасла, ничего сделать не могу. Жена, ты вот из знатного рода, а вышла за меня, этакого ходячего мертвеца!
– С какой стати супруг принижает свои достоинства? – строго сказала жена. – Ты прекрасно разбираешься в книгах и поэзии, полон замыслов, здоров телом, превосходишь других в военном искусстве, и наговаривают на тебя не потому, что ты бездарный, а потому, что тебе удобного случая не представилось!
– Ну а сейчас представился? – насмешливо скривил уголки губ уездный.
– Конечно, – подтвердила жена, – сегодня, когда бандиты-ихэтуани сеют повсюду смуту, великие державы бросают на нас алчные взгляды; Сунь Бин бунтует, немцы выходят из себя, положение государства шатко, Китай – разве что готовая развалиться куча яиц. Если бы мой муж смог воодушевиться, спасти заложников и, воспользовавшись случаем, схватить Сунь Бина, то это непременно получило бы высокую оценку его превосходительства Юаня. За этим последовала бы не только отмена наказания, но и повышение по службе. Неужели это не прекрасный момент для великих дел?
– Своими рассуждениями ты заставила меня посмотреть на все другими глазами! – не без иронии сказал уездный. – Если Сунь Бин учиняет беспорядки, на это есть причина, нет дыма без огня.
– Муж мой, жену Сунь Бина опозорили, поэтому он ранил немца, – эти чувства можно понять. Немцы устроили скандал, чтобы свести счеты, – тоже логично. После этого Сунь Бину следовало смиренно ожидать решения властей. Совсем не нужно было вступать в сговор с бандитами-ихэтуанями, возводить себе священный алтарь и во главе многотысячной толпы нападать на жилища железнодорожников. Захватывать заложников – еще большее беззаконие. Что это, муж мой, если не смута? – с суровым видом резко бросила супруга. – Ты кормишься на жалованье, получаемое от великой империи Цин, ты – ее чиновник, почему во времена бедствия ты не стараешься ратовать за государство, а все усилия направляешь на оправдание Сунь Бина? Твое сочувствие выглядит как выгораживание преступника. Любить простой народ – значит пресекать действия бандитов. Муж мой человек ученый и умный, как могло случиться, что он такой бестолковый? Неужели из-за какой-то торговки собачатиной?
Под ее пронзающим, как шило, взглядом уездный стыдливо повесил голову.
– Рожать я не могу, это один из законных поводов развода[131], и я благодарна мужу за то, что он милостиво не бросает меня, вовек этого не забуду… – с глубоким чувством сказала она. – Когда все успокоится, я сама подобрала бы супругу добродетельную девицу, чтобы хоть одного ребенка вырастить для продолжения рода Цянь. Если супруг все так же увлечен девицей из семьи Сунь, пусть мясник из рода Чжао разведется с ней, и супруг сможет принять ее в качестве наложницы, и я обеспечу ей радушное обхождение. Но всего этого не случится, если супруг не сумеет освободить заложников, арестовать Сунь Бина. Ни тебе, ни мне после смерти не упокоиться, и этой женщиной, будь она самой невиданной красоты, мужу насладиться не придется.
Уездный обливался потом и беззвучно шевелил губами.
2
Уездный сидел в паланкине, и его настроение менялось от бурлящего негодования до полной подавленности. Проникавшие сквозь бамбуковые занавески лучи солнца падали то на руки, то на ноги. Через щели в занавесках было видно, как по шеям носильщиков тек пот. Тело уездного поднималось и опускалось вслед за покачиванием паланкина, так же неустойчивы были и мысли. В голове мелькали, сменяя друг друга, суровое смуглое лицо жены и обворожительно белый лик Мэйнян. Жена – это рассудок, карьера и величие, красивая Мэйнян – это чувственность, жизнь и любовь. Обе необходимы, но если выбирать одну, то… то… единственным выбором будет жена. Внучка Цзэн Гофаня, несомненно, была права во всем. Если не освободить заложников, если не будет схвачен и отдан под суд Сунь Бин, то все пойдет прахом. Ах, Мэйнян, твой отец – твой отец, а ты – это ты, ради тебя я должен арестовать твоего отца, его арест – тоже ради тебя.
Паланкин миновал каменный мост через реку Масан и по перекопанной во многих местах дороге прибыл к западным воротам Масана. Солнце стояло в полудне, но ворота были крепко заперты. На высоком крепостном валу громоздились кирпичи и обломки черепицы, и копошилось множество народу с мечами, копьями и дубинками в руках. Высоко над башнями ворот реяло большое полотнище оранжевожелтого цвета с вышитым на нем большущим иероглифом «Юэ» – именем сунского героя Юэ Фэя. Под знаменем стояло несколько стражников – молодых людей в красных повязках, с красными поясами и намалеванными красными лицами.
Паланкин уездного опустился перед воротами, и Цянь Дин, согнувшись, вышел. С башни донесся звонкий окрик:
– Кто таков?
– Начальник уезда Гаоми Цянь Дин!
– Зачем явился?
– Договориться о встрече с Сунь Бином!
– Наш главнокомандующий сейчас занимается боевыми искусствами, никого не принимает!
Уездный презрительно усмехнулся:
– Ты, Семерочка Юй, поменьше бы мне голову морочил, в прошлом году ты играл на деньги, и я, зная, что у тебя дома семидесятилетняя старуха мать, пожалел тебя, не всыпал сорок палок, думаю, не забыл еще?
– Я нынче юный генерал Ян Цзайсин, что воевал при династии Сун! – осклабился Семерочка Юй.
– Да хоть Нефритовый Император, все равно ты – Семерочка Юй! Быстро позови мне Сунь Бина, не то приволоку в управу и палками угощу!
– Тогда погоди, – сказал Семерочка Юй, – пойду доложу.
Уездный глянул на своих сопровождающих, на лице у него появилась невольная улыбка, и он подумал: эге, а они все простые крестьяне!
На башне ворот появился Сунь Бин – в белом халате, в серебристом шлеме с бутафорскими крылышками на голове и с дубинкой из жужуба в руках.
– Неведомо откуда явившийся генерал под стеной, немедля назови имя свое!
– Ох, Сунь Бин, Сунь Бин, неплохо ты играешь свою роль! – насмешливо сказал уездный.
– Главнокомандующий с неизвестными не разговаривает, быстро назови себя!
– Что за беззаконие, Сунь Бин! Слушай же: я не кто иной, как представитель великой династии Цин, начальник уезда Гаоми по фамилии Цянь, именем Дин, второе имя – Юаньцзя.
– Ах, ты, оказывается, начальник незначительного уездишки Гаоми, – сказал Сунь Бин, – разве тебе в управе хорошо не служится, зачем сюда пожаловал?
– А ты, Сунь Бин, даешь мне спокойно править?
– У меня, главнокомандующего, одно великое дело – уничтожать иностранцев, недосуг мне заниматься делами твоего малого уездишки.
– Я прибыл тоже ради великого дела искоренения иностранцев. Быстро открывай ворота, а то придет большое войско и перебьет всех, и правых, и виноватых!
– Если есть что сказать – говори снаружи, я тебя услышу.
– Дело секретное, надо переговорить наедине!
Поколебавшись, Сунь Бин сказал:
– Позволяется войти лишь тебе одному.
Уездный забрался в паланкин и скомандовал:
– Поднимайте!
– В паланкине нельзя!
Уездный раздвинул занавески:
– Я – чиновник императорского двора, мне положено в паланкине!
– Тогда пускай входит только паланкин!
– Ждите за воротами! – приказал уездный своим сопровождающим.
– Ваше превосходительство! – Лю Пу и Чуньшэн вцепились в шесты паланкина. – Ваше превосходительство, вам нельзя отправляться одному!
– Успокойтесь, – рассмеялся уездный, – командующий Юэ – человек благоразумный, как он может причинить мне вред?
Ворота со скрипом отворились, и паланкин уездного, покачиваясь, двинулся внутрь. Стрелки и лучники хотели было ворваться вслед за ним, но со стены градом посыпались кирпичи и обломки черепицы. Сопровождающие хотели еще открыть огонь, но уездный громко прикрикнул на них.
Паланкин миновал только что обшитые жестью сосновые ворота, от которых еще шел густой запах смолы. Через занавески Цянь Дин увидел, что по обеим сторонам улицы появились шесть кузнечных горнов, от которых доносилось шипение мехов. Полыхали языки пламени, рядом с горнами толпились крестьяне, там ковали оружие, звенели удары молотов, во все стороны летели искры. По улице ходили женщины и дети, у одних в руках были только что поджаренные большие лепешки, у других – большие пучки очищенного лука. Все были с угрюмыми лицами, но яркими искорками в глазах. Мальчишка с собранными в пучок волосами и с голым круглым животом нес черный кувшин, от которого шел жар. Паренек покосился на паланкин уездного и вдруг, разинув рот и отбивая ногой ритм, затянул тонким голоском арию из оперы маоцян:
«Северный ветер, снега набрав, в лютую стужу влезает в рукав».
Громкое пение ребенка повеселило уездного, но умиление тут же сменилось проникающим до мозга костей унынием. Цянь Дин вспомнил про немецкие войска на строевых занятиях на плацу Академии Всеобщей добродетели и при взгляде на то, до чего довел Сунь Бин невежественных жителей Масана своими темными делишками, у сановника в сердце зародилось еще более обостренное чувство ответственности, столь необходимое для спасения народа в момент наивысшей угрозы. В душе звонко и клятвенно прозвучало: супруга сказала правильно, при смертельной опасности для страны или для народа я не могу искать смерти, в такое время пытаются покончить с собой только бесстыжие трусы; благородный муж, родившийся в беспокойное время, должен в подражание Цзэн Гофаню не останавливаться ни перед чем, чтобы предотвратить катастрофу и помочь народу в беде. Эх, Сунь Бин, подлец ты этакий, из-за личной вражды хочешь повести тысячи жителей Масана на тяжкие испытания. Мне, хочешь не хочешь, придется поставить тебя на место.
Перед паланкином на гнедой лошади ехал, опустив голову, Сунь Бин и показывал дорогу носильщикам. Волосы на передних ногах его лошади были стерты сбруей, и наружу проглядывала зеленоватая кожа. К тощему костлявому крупу кое-где пристал жидкий желтоватый навоз. Уездный с одного взгляда понял, что эту клячу когда-то запрягали в крестьянскую повозку, а теперь она, бедная, ходила под командующим Юэ! Перед лошадью бежал вприпрыжку молодой парень с лицом, измазанным красным, с гладкой дубинкой в руке, похожей на ручку от мотыги. Позади следовал еще один с виду поосновательнее, с лицом, измазанным черным, тоже с гладкой дубинкой в руке, похожей на ручку от мотыги. Уездный догадался, что эти двое изображали еще двух персонажей из сказаний о Юэ Фэе: перед лошадью – Чжан Бао, другой, за ней – Ван Хэн. Сунь Бин восседал прямо, в одной руке – поводья, другой, рисуясь, самопровозглашенный командующий поднимал над собой жужубовую дубинку. Такая манера ездить верхом, должно быть, подходит, когда под тобой быстроногий скакун, и ты стоишь на пограничной заставе при леденящем свете луны или оказался в чистом поле. Но, к сожалению, думал уездный, скакуна под Сунь Бином не было. Восседал он на самой обыкновенной старой кляче, которую то и дело пробирал понос, а ехал «командир» по узкой улочке, где ветер взметал пыль, где курицы искали в грязи корм и где тощие собаки гоняли друг друга. Следуя за Сунь Бином и его охранниками, носильщики вышли на излучину пересохшей речки в самом центре городка. Глазам уездного предстали несколько сот мужчин в красных повязках и поясах. Они спокойно сидели на ровном ложе русла, как глиняные изваяния. На подмостках перед мужчинами, сооруженных из кучи кирпичей, несколько человек в пестрой одежде во всю глотку медленно и печально распевали арию из оперы маоцян, слова которой уездный, прошедший по обоим спискам цзиньши, наполовину не понимал:
Налетел с юга черный вихрь, это начальник Хун выпустил духи белых котов! Духи белых котов, ах, вы духи белых котов! Белая шерсть, красные глаза! Хотят высосать из нас они всю кровь! Достопочтенный владыка Лао-цзы, проявись! Научи нас божественному искусству кулачного боя, оборони великую империю Цин, истреби этих духов белых котов… Сдери с них шкуру, выколи им глаза да зажги небесные фонари…
Перед недавно воздвигнутым на берегу навесом из циновок Сунь Бин спешился. Лошадь помотала гривой, словно стряхивая с нее сор, закашлялась, потом выгнула задние ноги и выпустила позади себя целую лужу жидкого помета. Шедший перед лошадью Чжан Бао привязал ее к засохшей старой иве, двигавшийся сзади клячи Ван Хэн принял у Сунь Бина жужубовую дубинку. Сунь Бин посмотрел на паланкин, и на лице у него появилось выражение, которое уездный расценил как заносчиво глупое. Носильщики опустили паланкин и раздернули занавески, уездный вышел. Сунь Бин, выпятив грудь, вошел под навес, Цянь Дин последовал за ним.
Под навесом горели две свечи, их пламя освещало висевшее на стене изображение божества: фазаньи перья на голове, парадный халат, расшитый драконами, красивая борода на треть как у Сунь Бина, на семь частей как у уездного. Благодаря Сунь Мэйнян уездный прекрасно разбирался в маоцян. Он знал, что на самом деле это изображение основателя «кошачьей оперы» Чан Мао, которого Сунь Бин призывал на защиту ихэтуаней. Войдя под навес, уездный услыхал в сумраке пугающие звуки и, всмотревшись, увидел стоявших с обеих сторон восьмерых молодых людей, четырех с черными лицами и четырех с красными, наряженных соответственно в черную и красную одежду, которая при движении шуршала, как разрезаемая ножницами бумага. Одеяния на поверку в самом деле оказались сделанными из бумаги. В руках юноши тоже держали дубинки, которые, судя по отполированности, тоже были ручками от мотыг. В душе уездный еще больше запрезирал Сунь Бина. Ты, Сунь Бин, да, напридумал себе много нового, но как ни крути, все равно это лишь забава, достойная разве что импровизированной деревенской сцены. Но в то же время Цянь Дин понимал, что немцы так не думают, равно как и императорский двор и его превосходительство Юань, а уж тем более три тысячи масанских крестьян и стоящие на посту молодые люди, как и их предводитель Сунь Бин.
После беспорядочных выкриков, объявляющих, что командующий Юэ занял место под навесом, Сунь Бин, пошатываясь, доплелся до кресла из палисандра и уселся. Немного наигранно, с хрипотцой, он протяжно произнес:
– Приезжий воевода, назови имя свое!
Уездный презрительно усмехнулся:
– Как говорят у вас в Гаоми, ты, Сунь Бин, зажав нос, рыло не задирай. Я приехал, во-первых, не арии твои слушать, а во-вторых, не подыгрывать тебе в театре, который ты тут развел. Я приехал сообщить тебе, что, в конце концов, от жара золы тоже горячо.
– Ты кто такой, урод, чтобы сметь вести такие речи с нашим командующим? – Чжан Бао, что бежал впереди лошади, ткнул уездному дубинкой в нос. – Наш командующий стоит во главе могучего войска, побольше числом, чем у тебя, мелкого уездного начальника!
– Не надо забывать, Сунь Бин, – сказал уездный, поглаживая бороду и впившись взглядом в плешивый подбородок Сунь Бина, – как ты потерял свою бороду!
– Я давно знал, что это твоя работа, злодей ты этакий, – рассердился Сунь Бин. – Еще я знаю, коварная душонка, что перед тем, как равняться бородами, ты намазал свою клеем с сажей, если бы не это, я бы тебе не проиграл! Ну проиграл я, и ладно, а вот зачем надо было прощать меня при народе, а потом подсылать человека, чтобы мне бороду вырвал?
– А ты не интересовался, кто тебе бороду выдрал? – усмехнулся уездный.
– Разве не ты?
– Ты угадал, – спокойно продолжал Цянь Дин, – твоя борода действительно лучше моей, и не придумай я заранее хитроумный план, проиграл бы точно. А помиловал я тебя прилюдно, чтобы именитые селяне увидели, какой у них начальник великодушный, а ночью в маске вырвал тебе бороду, чтобы убавить твое высокомерие, чтобы ты действительно стал человеком.
– Ах ты пес! – хлопнул по столу разгневанный Сунь Бин. – Слуги, схватить сукина сына и выдрать ему бороду! Ты мой подбородок оставил бесплодным солончаком, вот и я из твоего пустыню чахлую сделаю!
Подскочили Чжан Бао и Ван Хэн с дубинками в руках, восемь служек тоже напустили на себя грозный вид.
– Я чиновник императорского двора, начальник уезда, посмотрим, кто из вас осмелится тронуть меня хоть пальцем! – сказал уездный.
– Кляну бездушного и подлого Цянь Дина… Попал, предатель, ты ко мне в руки, как мотылек прилетел на огонь… Мстить буду за пролитое море крови… —
Пропев эти реплики, будто бы исполняя маоцян, Сунь Бин схватил жужубовую дубинку и приблизился к уездному.
– Ах ты, негодяй… —
И занес дубинку, чтобы вмазать Цянь Дину по голове.
Уездный спокойно шагнул назад, уклонился от удара, заодно схватил дубинку и потянулся вперед, в результате чего Сунь Бин растянулся на земле.
Нацелив дубинки на голову уездного, к нему бросились Чжан Бао и Ван Хэн. Ловко, как кот, Цянь Дин отскочил, потом рванулся вперед проворно, как леопард, с громким стуком столкнул охранников головами, и их дубинки неизвестно как оказались у него в руках. Левой уездный огрел Чжан Бао, правой – Ван Хэна. Удары сановник сопроводил бранью:
– А ну убирайтесь прочь, ублюдки! – Закрыв лица руками, Чжан Бао и Ван Хэн с дикими криками выскочили из-под навеса. Одну дубинку уездный отбросил, а с другой в руке строго прикрикнул: – А вы, прихвостни мелкие, ждете дубинкой от меня получить или сами уберетесь? – Увидев, что дело плохо, восьмерка служек, кто бросив дубинку, кто таща ее за собой, пчелиным роем вылетели прочь из шатра.
Уездный схватил Сунь Бина за горло и поднял его с земли:
– Говори правду, Сунь Бин, где немцы?
– Убей меня, Цянь… – протянул Сунь Бин. И сразу сквозь зубы пропел:
– У меня ни дома, ни семьи, один-одинешенек, все одно – жив или мертв…
– Где немцы?
– Эти-то? – презрительно усмехнулся Сунь Бин и снова завел:
– Хочешь знать, куда немецких псов занесло… Вынужден поведать тебе, славный да гордый малый… Они уже на небе спят да под землей лежат… Упокоятся в глубине отхожих мест… Или пес бродячий съест…
– Ты убил их?!
– Они живы и здоровы, если ты такой ученый, возьми и верни!
– Сунь Бин. – Уездный ослабил хватку и продолжал уже сравнительно дружелюбно: – Скажу тебе по правде, немцы уже собираются арестовать твою дочь Мэйнян, если ты не вернешь им людей, они повесят Мэйнян на башне городских ворот!
– Пускай вешают, если хотят, – заявил Сунь Бин. – Выданная замуж дочь что пролитая вода, мне за ней уже не уследить!
– Сунь Бин, Мэйнян – твоя единственная дочь, не забывай, скольким ты ей в жизни обязан, если не отдашь немцев, то сегодня уведу тебя с собой! – И схватив Сунь Бина за руку, уездный вывел его из-под навеса.
Под гул голосов к уездному и Сунь Бину со дна высохшего русла черной тучей надвигались несколько сотен мужчин с намалеванными красным лицами под руководством пары человек в театральных костюмах и гриме. Толпа мгновенно окружила Цянь Дина и Сунь Бина. В центр одним махом выскочил старший наставник в повязке из тигровой шкуры с намалеванной на лице мордой обезьяны и железным жезлом в руках. Им условный Сунь Укун ткнул в голову уездного и с явным акцентом приезжего осведомился:
– Откуда взялась такая дерзкая нечисть, что смеет притеснять нашего командующего?
– Уездный начальник Гаоми, приехал с требованием выдать немецких заложников и заодно арестовать Сунь Бина!
– Какой еще уездный начальник! Ясное дело, нечисть, принявшая человеческий облик. А ну, молодцы, развейте его колдовские чары!
Уездный не успел никак отреагировать, а его уже облили сзади собачьей кровью. Голову и лицо сразу накрыло красным. А затем его всего еще окатили жидким навозом. Цянь Дин по жизни всегда был чистюлей, никогда его так не поливали грязью. Казалось, внутренности и желудок переворачиваются, хотелось лишь согнуться в приступе тошноты, и он выпустил Сунь Бина.
– Сунь Бин, завтра в полдень за северными воротами уездного города ты должен передать мне заложников, иначе твою дочь ждет большая беда. – Уездный попытался вытереть лицо, в результате навоз и грязная кровь попали ему в глаза, но даже в столь незавидном положении он оставался непреклонен: – Не пропускай мои слова мимо ушей.
– Прикончить его! Прибить этого сукина сына чиновника! – хором выкрикивала толпа.
– Земляки, я же для вашего блага стараюсь! – искренне возопил уездный. – Завтра срочно доставьте заложников, а потом делайте, что хотите, только не слушайте Сунь Бина и не безобразничайте! – Потом он с изрядной иронией обратился к стоявшим перед ним братьям-наставникам: – Вот вы двое! Я помню давешний строгий приказ его превосходительства Юаня истребить всех ихэтуаней до единого без всякого попустительства. Вы явно приехали издалека, а значит, вы как бы в гостях у нас. Я как имеющий все полномочия предоставляю вам путь спасения: немедленно покидайте эти места, а то прибудет провинциальное войско, от него вы уж точно не скроетесь!
Двое братьев-наставников, наряженных как Сунь Укун и Чжу Бацзе, опешили, а воспользовавшийся этим уездный громко продолжал:
– Сунь Бин, речь идет о жизни твоей дочери, если не хочешь нарушать договоренность, то завтра в полдень жду тебя за северными воротами уездного города у моста через реку Саньли! – Затем Цянь Дин вырвался из толпы и стремительно зашагал к улице. Носильщики в суматохе взялись за ручки паланкина и рысью последовали за ним. Уездный услышал, как ряженый Сунь Укун не очень чисто затянул на мотив маоцян:
– Кулак справедливости, что ниспослан свыше! Перебей чертей заморских, защити наш край родной! Кулак согласия, твои чары сильны, ни ружья, ни пики нам не страшны…
Выйдя из поселка, уездный понесся во всю прыть, носильщики и солдаты толпой устремились за ним. Они чувствовали разносившуюся от него страшную вонь, видели, что он измазан красно-желтым, но смеяться не смели, и плакать не плакали, и спросить не осмеливались, лишь бежали вплотную за ним. Добежав до моста через Масан, уездный сиганул в воду, только брызги разлетелись в разные стороны.
– Ваше превосходительство! – вместе воскликнули Чуньшэн и Лю Пу.
Они решили, что он прыгнул в реку, чтобы покончить жизнь самоубийством, торопливо выбежали на берег и собирались броситься в воду спасать его, но увидели, что голова начальника уже показалась над водой. Шел четвертый по лунному календарю месяц, было еще холодно, от синеватой воды в реке веяло стужей. Уездный скинул одежду, оставив ее отмокать, потом снял и шапку, чтобы отмыть.
Завершив омовение, измученный уездный с помощью свиты выбрался на берег. Он весь дрожал и корчился от холода. Накинув куртку Чуньшэна и натянув штаны Лю Пу, он забрался в паланкин. Чуньшэн положил одежду уездного на верх паланкина. Шапку начальника Лю Пу повесил на шест, носильщики спешно подняли паланкин, уездное воинство потянулось следом, так они и вернулись в уездный город. Сидя в паланкине, уездный подумал: «Проклятье, на злодея какого-то в театре похож!»
3
То, что немцы арестовали Сунь Мэйнян и посадили ее в тюрьму, на самом деле уездный придумал спонтанно или в душе предвидел как возможное действие немцев, если Сунь Бин будет и дальше удерживать заложников. Цянь Дин с несколькими приближенными прибыл на встречу с генерал-губернатором Цзяоао Клодтом, который тоже был в сопровождении некоторого числа людей, в условленном месте на севере города у моста через реку Саньли. Клодту уездный ничего не сказал об обмене заложниками, сообщил лишь, что Сунь Бин образумился и согласился на передачу. Услышав это, Клодт очень обрадовался и через переводчика сообщил уездному, что если заложники будут успешно возвращены, то он лично будет ходатайствовать перед его превосходительством Юанем о награждении уездного. Цянь Дин горько усмехнулся и в душе оставался как на иголках. Накануне Сунь Бин выражался крайне неопределенно, и уездный подозревал, что это не предвещало трем немцам ничего хорошего. Цянь Дин доверился судьбе, поэтому ничего не сказал про Сунь Мэйнян никому, в том числе Чуньшэну и Лю Пу, а лишь велел им приготовить небольшой паланкин с парой носильщиков и положить в него большой валун.
Солнце уже стояло высоко. Клодт забеспокоился, то и дело поглядывал на карманные часы и через переводчика наседал на уездного, мол, не выкинет ли Сунь Бин какой фортель. Уездный ограничивался туманными выражениями, уходя от прямого ответа. Он весь горел от нетерпения, но вид делал непринужденный и беззаботный, даже обратился к переводчику с острым подбородком:
– А спроси-ка ты, любезный, у господина Клодта, почему у него глаза зеленые?
Переводчик, запинаясь, не знал, как такое спросить. Уездный расхохотался в ответ.
На одной из прибрежных ив стрекотали две сороки. Черно-белое оперение мелькало в покрытых желтым пухом, как у гусенка, ветвях – ожившая картина. По тропинке на противоположном берегу пара простолюдинов толкала груженые тачки вверх по дамбе. Еще не заехав на мост, они увидели на другом берегу восседающего на рослом скакуне Клодта и уездного, стоящего перед паланкином с четырьмя носильщиками, и поспешно ретировались.
В полдень по немощеной дороге с севера под грохот барабанов и звуки труб показался вооруженный отряд. Клодт торопливо стал всматриваться в даль через бинокль, уездный тоже изо всех сил вглядывался в ту сторону, прикрыв глаза ладонью. Клодт рядом громко воскликнул:
– Сянь, нет никто, посему нету?
Уездный поднял переданный Клодтом бинокль, и далекий отряд оказался прямо перед его глазами. Он увидел Сунь Бина в том же ветхом театральном наряде, с той же жужубовой дубинкой, на той же старой кляче, выражение лица не разберешь – то ли глупая ухмылка, то ли хитрая улыбочка. Перед ним, конечно, – шустрый Чжан Бао, позади, естественно, – неуклюжий Ван Хэн. Братья-наставники Сунь Укун и Чжу Бацзе следовали за Сунь Бином верхом. За ними шли четверо музыкантов – двое с сонами, которых иногда называют китайскими гобоями, и двое с трубами. За музыкантами медленно тащилась большая деревянная повозка, запряженная парой мулов, на которой был устроен навес. За повозкой выступали с десяток молодцов в красных повязках, с мечами и копьями в руках. Не было видно лишь немецких солдат. В душе уездный похолодел, хотя представшее перед ним зрелище в основном можно было предвидеть. В думах Цянь Дина еще теплилась надежда, что трое немецких заложников находятся под навесом в повозке, которую неторопливо тянули мулы. Уездный вернул бинокль обеспокоенному Клодту, не глядя ему в глаза. Про себя он прикидывал, может ли повозка вместить трех здоровенных немецких солдат. Одно из двух: первое – Сунь Бин отнесся к немцам со всей почтительностью и доставил их сюда на повозке; второе – в повозке лежали растерзанные тела. В чудеса уездный не верил, но на этот раз взмолился про себя: духи Земли и Неба, обороните, сделайте так, чтобы троица немецких солдат ехала живой и невредимой в той повозке. Даже если они не выйдут, а их вынесут, то пусть вынесут живыми, тогда еще можно будет о чем-то говорить, если же вынесут три трупа… О последствиях уездный не смел и задумываться. В этом случае ближайшими для него перспективами были кровопролитное сражение и страшная бойня, и, конечно же, ни о каком повышении по службе не могло быть и речи.
Пока уездный витал мыслями в облаках, войско Сунь Бина постепенно приближалось к мосту. Теперь уездный и без бинокля видел его в мельчайших деталях. Внимание Цянь Дина сосредоточилось на таинственной повозке. Она покачивалась на неровной дороге, вроде бы в ней что-то было, но тем не менее, она выглядела совсем невесомой. Высокие, обитые железом, колеса медленно крутились и скрипели. Подойдя к мосту, войско остановилось, перестали играть и музыканты. Сунь Бин въехал на лошади на дамбу и громко возгласил по-театральному:
– Я – Юэ Фэй, главнокомандующий великой династии Сун! Назови свое имя, предводитель варваров!
– Немедленно отпусти заложников, Сунь Бин! – громко крикнул уездный.
– Пусть этот пес заморский сначала отпустит мою дочь, – сказал Сунь Бин.
– По правде говоря, Сунь Бин, они твою дочь и не арестовывали. Смотри, смотри. – Уездный открыл занавешенный вход в малый паланкин. – Здесь только камень!
– Я давно знаю, что ты враньем занимаешься, – засмеялся Сунь Бин. – У командующего в уездном городе полно глаз и ушей, про вас я давно все знаю.
– Если ты не отпустишь заложников, то безопасность Мэйнян я не смогу обеспечить! – сказал уездный.
– О дочери я уже не думаю и никаких чувств к ней не испытываю, останется она в живых или умрет – на твое усмотрение, – заявил Сунь Бин. – Но я человек великодушный и, хотя заморские псы бесчеловечны, не могу не придерживаться справедливости. Привез тебе этих трех тварей и сейчас отпускаю их!
Он махнул рукой назад, несколько ихэтуаней вытащили из повозки три холщовых мешка и подтащили к мосту. В мешках шевелилось что-то живое. Изнутри раздавались странные звуки.
Ихэтуани остановились на середине моста и стали ждать приказа Сунь Бина. Тот громко скомандовал:
– Отпускайте!
Ихэтуани развязали мешки, встряхнули их, оттуда показались двое поросят в немецкой военной форме и белая собака с немецкой фуражкой на голове. Животные без оглядки с хрюканьем и лаем бегом бросились к Клодту, как дети к родному отцу.
– Они сами превратились в свиней и собак! – на полном серьезе произнес Сунь Бин.
– Они сами превратились в свиней и собак! – хором прокричали его подчиненные.
Уездный не знал, плакать ему или смеяться от того, что произошло. Клодт вытащил пистолет и выстрелил в Сунь Бина. Пуля с характерным звуком попала в жужубовую дубинку, которой тот размахивал. По тому, как Сунь Бин вел себя, создалось впечатление, что не пуля попала в дубинку, а он отбил ее дубинкой. Клодт выстрелил еще раз, одновременно один из стоявших позади Сунь Бина молодцов пальнул в Клодта из длинноствольного дробовика. Вылетевшая дробь рассыпалась вокруг, как из-под взмаха метлы. Несколько дробинок попали в статного жеребца Клодта, тот резко встал на дыбы от боли и сбросил седока. Таща за собой Клодта, конь рванулся к реке. В этот острый момент уездный совершил большой прыжок и, подобно огромному леопарду, повис на шее испуганной лошади. Он успокоил жеребца, у которого из-за дроби с глазами было совсем плохо. А подбежавшая свита вытащила из стремян Клодта, которому дробинка пробила ухо. Потрогав ухо, Клодт увидел кровь и стал визгливо орать.
– Что так кричит его превосходительство генерал-губернатор? – осведомился уездный у переводчика.
– Его превосходительство генерал-губернатор сказал, что будет жаловаться на тебя его превосходительству Юаню! – заикаясь, пролепетал тот.
4
Немецкие войска вместе с ехавшими не одну ночь из города Цзинань солдатами из правого крыла императорской гвардии окружили Масан. Пехотинцы Цин – впереди, немцы – сзади. Они поспешно начали атаку. Уездный и командир батальона пехотинцев Ма Лунбяо стояли, словно два телохранителя, слева и справа от Клодта, у которого было перевязано ухо. Позади них в ивняке изготовилась немецкая артиллерия, у каждой пушки стояли навытяжку четверо солдат, словно четыре деревянных столба. Цянь Дин все еще не знал, отправил ли Клодт телеграмму его превосходительству Юаню с жалобой на него, потому что во второй половине дня, когда только закончилась комедия с передачей «заложников», батальон под командованием Ма Лунбяо, измученный долгим маршем, прибыл на точку.
Организовав питание и ночлег для солдат, уездный специально устроил банкет в честь командира Ма. Человек скромный и приветливый, тот во время застолья все время выказывал уважение почтенному Цзэн Гофаню, а также заявил, что давно восхищается ученостью уездного. Перед завершением банкета командир Ма тайком сообщил Цянь Дину, что Цянь Сюнфэй, казненный «тысячей усекновений» в Сяочжане, был ему хорошим другом. С этого момента уездный почувствовал, что его отношения с командиром Ма приобрели какую-то особую теплоту, казалось, они много лет уже близкие друзья и не имеют секретов друг от друга.
Желая помочь командиру Ма отличиться, Цянь Дин послал всех пятьдесят бойцов своего уездного войска показывать дорогу цинским и немецким солдатам, чтобы еще в предрассветной темноте завершить окружение Масана. Уездный и сам выступил вместе с ними, потому что встреча с «заложниками» накануне оказалась пустой тратой времени, которая ему никаких очков не принесла. Сунь Бин сыграл с уездным злую шутку, немало позабавившись и над ним, и над немцами. В ушах то и дело звучали крики Сунь Бина и его подчиненных: «Они сами превратились в свиней и собак! Они сами превратились в свиней и собак!» Вообще-то, думал уездный, я давно должен был понять, что они не могут оставить в живых трех немцев. Сам же узнал от кого-то, будто бы Сунь Бин и его головорезы поочередно мочились в лицо трем привязанным к дереву солдатам, а потом наверняка принесли немецкие сердца и печенки в жертву духам двадцати семи убиенных жителей Масана. Все это надо было принять в расчет, а я наивно полагал, что немцы еще могут быть живы, да еще смехотворно мечтал, что спасение заложников станет большой заслугой и привлечет ко мне внимание его превосходительства Юаня. На деле разговор с женой спровоцировал меня на беспримерную глупость. Этому подонку Клодту тоже не повезло, он выстрелил в Сунь Бина, а в конечном счете поучаствовал в сотворении легенды, будто бы Сунь Бин настолько хорошо владеет боевыми искусствами, что может отбивать летящие в него пули. А в действительности это одна из шавок Сунь Бина пульнула из дробовика, ранила скакуна Клодта да еще прострелила Клодту ухо. Уездный понимал, что телеграмма с жалобами Клодта, возможно, уже отправлена, а если и нет, то рано или поздно будет отправлена. Может быть, его превосходительство Юань уже покинул Цзинань и уже двигается по направлению к Гаоми, и если он успеет до прибытия сановника арестовать или убить Сунь Бина, то голову еще можно будет сохранить, если нет – все пропало.
Уездный обратил внимание, что уездное войско под началом Лю Пу, которое двигалось впереди гвардейцев, шагало к крепостному валу согнувшись. Эти молодцы в обычное время относились к простолюдинам, как волки и тигры к добыче, а когда приходилось воевать, становились вдруг трусливы, как мыши перед котами. Поначалу ряды солдат были рассредоточены, но чем ближе они подходили к стене, тем плотнее они сбивались вместе, словно спасающиеся от холода куры. Не имея военного опыта, уездный все-таки не один десяток раз штудировал сочинения почтенного Цзэн Гофаня и знал, что обороняющимся такие тесно сгрудившиеся отряды легче всего перебить. Цянь Дин пожалел, что перед началом наступления не подготовил солдат, но сейчас было уже поздно. Так они наклонясь и шли. На стене было тихо, словно никого там и не было. Но уездный понимал, что люди там точно должны были быть. Он уже заметил, что через каждые несколько чжанов над стеной поднимался густой дым. Цянь Дин почти ощущал запах варившейся каши. Из военных сочинений почтенного Цзэн Гофаня он знал, что обороняющиеся на стене варят рисовый отвар не для пропитания, а для того, о чем он был весьма осведомлен, но боялся себе представить. Его войско остановилось в нескольких чжанах от стены, стрелки и лучники принялись стрелять по стене из дробовиков и луков. Разрозненных выстрелов прозвучало около двадцати – так себе залпы. Потом и эти жалкие звуки смолкли. Одни пущенные лучниками стрелы перелетели через стену, другие попали в нее. Стрельба из луков оказалась еще менее действенной, чем выстрелы из дробовиков, это была уже почти что ребячья шалость. Отстрелявшись, стрелки опустились на колени и принялись заряжать дробовики с дула порохом из висевших на поясах пороховниц. Эти пороховницы, сделанные из тыкв-горлянок, снаружи были обработаны маслом тунгового дерева. Гладкие и блестящие пороховницы смотрелись очень красиво. Не так ведь давно, выезжая со стрелками на поимку азартных игроков и воров, уездный испытывал гордость за эти двадцать с лишним ослепительных пороховниц. Теперь же в сравнении с оснащением китайских гвардейцев и немецких солдат они казались просто детскими игрушками. После зарядки оружия и повторной хаотичной стрельбы стрелки с громкими криками устремились к стене. Ее нельзя было назвать неприступной, всего около чжана в высоту. На ней развевалось много сухой прошлогодней травы, хотя она колыхалась не так неистово, как сердце уездного. Вперед выбежали двое носильщиков с приставной лестницей. В силу своей работы, которой они занимались не один год, у них выработалась своеобразная размеренная походочка, они по сути уже не столько бежали, сколько – в самый ответственный момент штурма поселка – ступали по земле так же беззаботно, словно несли на себе паланкин уездного во время какой-нибудь неспешной прогулки. Приблизившись к стене, носильщики приставили к ней лестницу. На стене по-прежнему движения не было, и в душе уездный понадеялся, что все обойдется. Поставив лестницу, носильщики встали с обеих сторон и взялись за лестницу, чтобы та не упала. Стрелки и лучники столпились у лестницы и один за другим полезли вверх. Когда на лестницу забрались три человека, а первый уже достиг верхнего края стены, там появилось множество ихэтуаней в красных повязках. Осажденные незамедлительно вылили на лезущих по лестнице солдат полный котел жидкого отвара. От последовавших душераздирающих воплей уездного затрясло. Цянь Дин почувствовал, что в любую минуту может наделать в штаны, и, накрепко закусив губу, еле сдержался от конфуза. Стрелки на лестнице лицом навзничь посыпались на землю, а те, что стояли у подножия лестницы, без оглядки рванулись прочь. Ихэтуани на стене грохнули довольным смехом. В это время из лагеря донесся звук трубы, и к стене на полусогнутых, с винтовками наперевес устремились, стреляя на ходу, прекрасно обученные солдаты гвардейского корпуса.
После того, как ихэтуани отбили первую атаку гвардейцев, в ход пошли кипяток, горячая каша, самодельные бомбы, кирпичи, обломки черепицы и камни, а также большие самодельные пушки. Уездный понял, что Сунь Бина он недооценил. Он-то считал, что Сунь Бин только и может, что прикидываться небожителем и морочить людей, ему даже в голову не приходило, что тот обладает таким богатым талантом в делах военных. Уездный много знал, потому что много читал, а Сунь Бин овладел всем благодаря театру, и не только в теории, но и на практике. Увидев, как лучшие солдаты великой империи Цин и его уездное войско терпят позорное поражение, Цянь Дин получил незначительное утешение, даже позлорадствовал немного. Томительное беспокойство исчезло, снова вернулись мужество и уверенность. Теперь-то он разглядел, что из себя представляли немецкие солдаты. Цянь Дин взглянул искоса на Клодта, следившего в бинокль за происходящим у стены. Лица генерал-губернатора полностью было не увидеть, зато были очень даже видны ходившие на скулах желваки. Изначально следовавшие за гвардейцами немецкие солдаты не только не пошли в атаку, но и отступили на несколько десятков чжанов назад. Похоже, это было задумано заранее. Клодт опустил бинокль, и на лице у него появилась презрительная усмешка. Он что-то громко скомандовал артиллеристам за спиной, и деревянные истуканы напряженно задвигались. Через несколько секунд из двенадцати орудий стаей черных ворон с пронзительным свистом полетели снаряды, на стене и за ней стала подниматься белая пороховая дымка. Раздались оглушительные взрывы. На глазах уездного после разрыва нескольких попавших в стену снарядов разлетелось множество осколков кирпичей и черепицы вперемешку с оторванными частями тел. Раздался еще один залп, снова посыпались части тел и обломки кирпича с черепицей. Со стены доносились вопли. Разлетелись на куски и большие сосновые ворота. Клодт взмахнул красным флажком, который ему передал кто-то из свиты. С винтовками наперевес, с боевым кличем на устах, немецкие солдаты, задирая длинные ноги, бросились к пролому в воротах. Собравшиеся с силами гвардейцы пошли во вторую атаку с другой стороны. Лишь уездное войско, потерпевшее большие потери, лежало в низинке, охая и стеная на все лады. В душе Цянь Дина воцарилось смятение, он понимал, что на этот раз поселок будет разгромлен, и несколько тысяч вверенных ему в управление жителей будут обречены. Процветающий городок, первый поселок в Гаоми, перестанет существовать. Перед лицом выказывавших свое превосходство немцев в сердце уездного возродилась любовь к простому народу. Но он понимал: он бессилен что-то сделать. Даже если отец-государь лично явился бы на место сражения, он все равно не смог бы остановить атаку немецких солдат, уверовавших, что победа уже была у них в кармане. Теперь уездный был на стороне земляков, он надеялся, что сельчане воспользуются тем, что немцы еще не ворвались в поселок, и будут быстро спасаться бегством на юг, там путь штурмующим преграждала река Масан. Большинство живущих у реки умели плавать. Цянь Дин знал и о небольшом отряде гвардейцев, оставленном в засаде на южном берегу реки, но земляки могли все же спастись по воде, и он верил, что гвардейцы не будут стрелять в барахтающихся в воде женщин и детей. В конце концов, кто эти гвардейцы: немцы или китайцы?
Однако события развивались не так, как предполагал уездный. Хлынувшие через пролом в воротах немецкие солдаты неожиданно исчезли, за воротами поднялся столб дыма и пыли, и вскоре оттуда послышались крики немцев. Уездному сразу стало ясно, что смекалистый Сунь Бин устроил за воротами большую западню. Клодт изменился в лице, он лихорадочно замахал флажком, приказывая своим войскам отступить. Уездный понял, что жизнь немецких солдат стоит немалых денег, а изначальный план Клодта одержать победу, не потеряв ни одного солдата, с треском провалился. Генерал-губернатор, впрочем, очевидно хотел, чтобы его артиллеристы и дальше вели огонь из пушек, и позади пушкарей было столько ящиков со снарядами, что от городка могли легко остаться одни развалины. Уездный также полагал, что окончательная победа в этом бою должна была остаться, разумеется, за немцами. Клодт и впрямь принялся что-то громко кричать командиру артиллеристов. И тут мелькнувшая в голове Цянь Дина мысль преобразилась в дерзкий замысел. Он сказал стоявшему позади Клодта переводчику:
– Скажи Клодту, чтобы он приостановил огонь из пушек, мне нужно сообщить ему кое-что важное.
Переводчик перевел его слова, и Клодт действительно приказал своим артиллеристам остановиться. Ярко-зелеными глазками Клодт уставился на уездного, с Цянь Дина не сводил глаз и удрученный Ма Лунбяо.
– Господин генерал-губернатор, – сказал уездный, – в Китае есть поговорка: «Ловишь бандитов – начинай с главаря». Эти простолюдины посмели сопротивляться вашим солдатам и правительственным войскам, только когда их сбил с толку Сунь Бин, во всем виноват он один, стоит лишь схватить Сунь Бина и строго наказать его, то разрушать железную дорогу больше никто не станет. Как говорится, убей одного, чтобы напугать сотню. И все задачи вашего превосходительства будут выполнены. Я полагаю, ваша держава пришла в Китай для того, чтобы извлекать из него богатства, а не воевать с его народом. Если ваше превосходительство считает, что в моих словах есть доля истины, то я хочу в одиночку пойти и уговорить Сунь Бина выйти и сдаться.
– Ты что, хочешь помочь Сунь Бину советом? – вопросил Клодт через переводчика.
– Я – чиновник великой империи Цин, моя семья живет в уездной управе, – сказал Цянь Дин, – поэтому иду на риск по собственному желанию, ради того, чтобы отряд вашего превосходительства не нес дальнейшие потери. Ваши солдаты прибыли издалека, каждый – на вес золота, если потери вашего превосходительства будут слишком велики, то разве ваш император за это вас похвалит?
– Пусть сановник Ма Лунбяо поручится за тебя! – сказал через переводчика Клодт.
– Братец Цянь, я понимаю, что ты имеешь в виду, – протянул сильно встревоженный Ма Лунбяо, – на случай, если этот коварный народ…
– Сановник Ма, у меня половина шансов на успех, – торжественно заявил уездный, – я не хочу смотреть, как цветущий город моего родного уезда ровняют с землей, и тем более не желаю я видеть, как убивают его невинных жителей.
– Если ваше превосходительство сумеет в одиночку склонить Сунь Бина к признанию поражения и предотвратить бессмысленные потери правительственных войск, а также сохранить невинные жизни простого народа, – искренне воскликнул Ма Лунбяо, – то я непременно буду просить перед его превосходительством Юанем о повышении или награде!
– Так уж сложилось… Я не стремлюсь отличиться, лишь бы не провиниться, – сказал уездный. – Прошу его превосходительство Ма сказать Клодту, что после того, как я выманю Сунь Бина, он должен отвести войска!
– Сделаем, как просишь! – Ма Лунбяо вынул из-за пазухи новенький пистолет и протянул уездному со словами: – Возьми, братец Цянь, на всякий случай.
Тот отмахнулся:
– Прошу его превосходительство Ма не забывать о людях в городе! Убедите Клодта не открывать огонь из пушек. – Затем Цянь Дин вскочил на коня и помчался к пролому в воротах с криком: – Я – уездный начальник Гаоми, приятель вашего главнокомандующего, мне нужно обсудить с ним важный вопрос…
5
Миновав на всем скаку ворота, уездный обогнул большую западню, в которую угодили, а теперь корчились, крича от боли, десяток с лишним немецких солдат. Дно западни в один чжан глубиной было утыкано острыми, как лезвия, бамбуковыми колышками и стальными зубцами. Одни солдаты, пронзенные ими, умерли сразу, а вот другие, получив тяжелые ранения, лежали теперь, как проколотые булавками лягушки. Со дна западни разносилась бьющая в нос вонь. Сунь Бин не только усеял все внизу остриями, но и залил дно ямы нечистотами. Уездный вдруг вспомнил, что когда пару десятков лет назад иноземцы вторглись в Китай, один высокопоставленный провинциальный чиновник со всей серьезностью подал доклад государю, в котором сообщал, будто бы заморские солдаты – большие чистюли, больше всего боятся дерьма, и если каждый воин Поднебесной будет носить при себе ведро нечистот, то при вступлении в бой нужно будет лишь разлить его вокруг, и иностранные солдаты отступят, зажимая нос, а некоторые даже могут умереть от рвоты. Говорили, что император Сяньфэн отнесся к этому предложению с большим одобрением, счел его очень изобретательным, полагая, что с помощью такого трюка можно будет не только одолеть врага, но и сэкономить Поднебесной большие средства. Эту анекдотическую историю уездному как-то рассказала жена, он тогда посмеялся, ему и в голову не приходило, что, чуть видоизменив подход, эту уловку сможет применить Сунь Бин. Вот уж не знаешь, смеяться или плакать от такого чисто китайского способа ведения войны. На самом деле из вчерашнего фарса с передачей «заложников» уездный уже вынес некоторое понимание военного искусства Сунь Бина. Да, тот был очень неопытен, во многом поступал совсем по-детски, но иногда сверх всяких ожиданий мог изобрести что-то невероятное и действовал с поразительной эффективностью. Объезжая западню, уездный заметил также по обе стороны крепостного вала большие потери среди ихэтуаней. Многих ранили осколки котла, в котором варилась жидкая каша. Пышущая жаром жижа и кровь иностранцев слились в один поток. Еще живые мучительно стенали. На большой улице, по которой он проходил недавно, бесцельно носились туда-сюда, как безголовые мухи, ихэтуани в красных повязках и женщины с детьми. По сути дела, городок уже сломлен, мелькнула мысль, немецким солдатам ничего не стоит стремительной атакой занять его. При этом уездный понял, что принял бесподобно мудрое решение пожертвовать одним Сунь Бином, чтобы спасти тысячи жизней. Необходимо заставить его выйти, если не уговорами, то оружием. Хотя он и не взял у Ма Лунбяо пистолет, Цянь Дин был уверен, что и без него может справиться. Он почувствовал, что его охватывает глубокое патетическое чувство от собственной доблести, в ушах словно загремели барабаны и запели рожки. Цянь Дин помчался к возведенному на краю высохшей речки навесу, туда, где находился Сунь Бин.
На дне высохшей речки несколько сотен ихэтуаней пили из больших чаш с размешанным в воде пеплом заговора о вселении в каждого бойца духа того или иного героя. Сунь Бин стоял на кирпичном возвышении и громко исполнял свои заклинания. Ихэтуаня из Цаочжоу, наставника Сунь Укуна видно не было, лишь наставник Чжу Бацзе исполнял рядом с возвышением приемы с граблями в поддержку ритуала Сунь Бина. Уездный скатился с коня, забрался на возвышение, ударом ноги опрокинул столик с курильницей, стоявший перед Сунь Бином, и громко возопил:
– Сунь Бин, на стене льется рекой кровь твоих людей, а ты здесь народ лукавыми речами смущаешь!
Из-за спины Сунь Бина выскочили телохранители, уездный мгновенно переместился на их место, достал из рукава блестящий кинжал и приставил его к спине Сунь Бина, ровно напротив сердца.
– Всем не двигаться!
– Сукин ты сын, чиновник, опять явился мешать делу священного кулака! – гневно выкрикнул Сунь Бин. – У меня железная голова, железные руки, железное тело, ни меч, ни копье их не пробьют, ни огонь, ни вода не нанесут мне вреда!
– Земляки, сходите посмотрите, что делается на стене, разве может человеческая плоть противостоять пушкам? – И уездный смело добавил: – Даже вашего брата-наставника Сунь Укуна, самого продвинутого в боевых искусствах, разнесло на куски!
– Вранье! – заорал Сунь Бин.
– Сунь Бин, – презрительно бросил уездный, – ты свое-то тело научился защищать от мечей и пик?
– У меня тело твердое, как алмаз, даже пуле этих заморских псов его не пробить!
Уездный наклонился, вытащил кирпич из кладки и сильно хлопнул им Сунь Бина по лбу. Самопровозглашенный небожитель сразу же откинулся назад. Уездный за ворот поднял его и сказал:
– Вот, пусть все посмотрят, какое у тебя твердое, как алмаз, тело!
По лбу Сунь Бина побежала струйка черной крови, словно к нему на физиономию забрался земляной червь. Второй брат-наставник Чжу Бацзе размахнулся вилами, метя в зад уездного. Тот увернулся и одновременно метнул кинжал, попав в живот Чжу Бацзе, который со стоном скатился с возвышения.
– Видели, земляки? – крикнул уездный. – Ваш брат-наставник и хранитель алтаря не смогли избежать даже моего кирпича и ножичка, разве они смогут укрыться от немецких пушек?
Воля ихэтуаней начала давать слабину, у возвышения начался гул голосов.
– Сунь Бин, – обратился к нему уездный, – ты – человек хороший, ты же не станешь ради себя одного посылать на смерть всех жителей города? Я уже договорился с немецким генерал-губернатором, и если ты сдашься, то он отдаст приказ своим войскам отойти. Ты, Сунь Бин, уже натворил много дел, напугавших весь мир. Если ты пожертвуешь собой, то спасешь жизнь земляков и оставишь о себе вечную славу!
– Эх, на все воля Неба, – глубоко вздохнул Сунь Бин и запел:
– Оставляю земли, проиграл я металлу, бросаю простой китайский люд, десять лет побед пришли к концу. Опозоренный, прошу я мира. Гнезда опрокинуты, птенцы улетели, боюсь лишь, что кит проглотит и эту половину наших земель. Не сковывайте меня незаслуженной вечной темницей, в Поднебесной еще остается войско генерала Юэ Фэя! Разбегайтесь, земляки!
Крепко схватив Сунь Бина за руку, уездный спрыгнул с возвышения и, воспользовавшись неразберихой в толпе, поспешно направился в сторону больших ворот, даже про коня забыл.
6
Выходя с Сунь Бином из Масана, уездный чувствовал себя героем, но дальнейшие события стали для него сокрушительным ударом, заставившим понять, что он совершил ошибку еще более глупую, чем при выдаче «заложников». Клодт отнюдь не стал отводить войска при сдаче Сунь Бина. Увидев, что уездный тащит ему главаря восставших, генерал-губернатор немедленно отдал приказ артиллеристам. Одновременно загрохотали все двенадцать пушек, и множество снарядов со свистом полетели в Масан. Городок заволокло пороховым дымом, заполыхали пожары, послышались душераздирающий плач и непрекращающиеся крики людей. Сунь Бин как сумасшедший вцепился в горло уездного, и тот не сопротивлялся ему, готовый принять смерть. Только подскочивший к ним Ма Лунбяо спас положение, скомандовав охранникам окоротить Сунь Бина, сохранив уездному жизнь. Под злобную ругань Сунь Бина уездный закрыл глаза. В полузабытьи он слышал, как немцы пошли в атаку, и понял, что самый процветающий городок Гаоми перестал существовать. И повинен в том был не то Сунь Бин, не то немцы, не то он сам.