Глава 5. Бой борол
1
С подбородка новоназначенного начальника уезда Гаоми Цянь Дина водопадом свешивалась красивая борода. Он поднялся на присутственное место в зале. Со своей прекрасной бородой, умудренный коварством под стать злым духам, он внушал страх всем этим волкам и тиграм – письмоводителям шести отделов и другим чиновникам управы. Предшественник Цяня – уродливый тип с длинным носом и впалыми щеками, с жалкими волосенками на подбородке, как у крысы, – свою должность купил. Человек невежественный, он только и знал, что загребал деньги нечестным путем. Сидя в судебном зале, он походил на макаку, которая в замешательстве вечно хватается за уши и чешет щеки. Своей безобразной внешностью и бесстыжестью предшественник заложил прекрасные основания для прихода во власть Цянь Дина. Глядя на сидевшего с важным видом начальника уезда, мелкие чиновники в нижней части зала смотрели и слушали совсем по-другому. Восседавший наверху Цянь Дин с удовлетворением ощущал дружественные взгляды снизу.
Он сдал экзамены на степень цзиньши еще в правление Гуансюя, в год Овцы – 20-й год 60-летнего цикла. В одно время с ним сдавал Лю Гуанди – один из широко известной шестерки реформаторов[59]. Лю был в списке сдавших тридцать седьмым, а Цянь – тридцать восьмым. После сдачи экзаменов Цянь задержался на два года в маленькой управе, потом посредством личных связей добился службы на периферии. Дважды он служил начальником уезда, сначала в Дяньбае в провинции Гуандун, потом в Фушуне в провинции Сычуань, а Фушунь как раз – родина Лю Гуанди. И Дяньбай, и Фушунь – места отдаленные и труднодоступные, одни бесплодные земли и бурные реки вокруг. Народ там жил очень бедно, и если бы даже Цянь вознамерился стать продажным чиновником, то большого навара не получил бы. Поэтому третье назначение в Гаоми, где и транспортное сообщение получше, и материальное довольство побогаче, хоть и такое же по уровню, как два предшествующих, сам Цянь считал продвижением по службе. Устремления у него высокие, дух бодрый, красное лицо сияет блеском, густые брови, как спящие шелковичные черви, глаза блистают, как черный лак, борода лошадиным хвостом свешивается до края столика. Хорошая растительность на лице естественно добавляет лишние пять баллов к успеху на поприще чиновника. Сослуживцы подшучивали: «Братец Цянь, если бы Живая Будда[60] могла бы увидеть вас хоть одним глазком, пусть не сразу, но обязательно бы назначила вас начальником округа».
Жаль только, до сих пор не удается предоставить государю и императрице возможность взглянуть, насколько достопочтенный Цянь благороден и величественен. Глядя в зеркало и расчесывая бороду, он невольно глубоко вздыхал: к сожалению, подвела это величавое лицо борода, дающая ощущение божественной легкости и радости.
На долгом пути из Сычуань в Шаньдун к новому месту службы, в маленьком храме на берегу Хуанхэ на границе с провинцией Шэньси Цянь вытянул жребий при гадании, и ему достался результат наиболее благоприятный из девяти возможных: много счастья и много успеха. Текст на гадательной бирке гласил: «Если карась достигнет вод Западной реки, то гром ударит среди ясного неба». Предсказание потрясло его беспросветно мрачное среди меланхолии и безуспешности душевное состояние и наполнило лежащий перед ним путь уверенностью и надеждами. После прибытия в уезд, хоть и измученный тяготами путешествия верхом, а также немного простуженный, он, сойдя с коня, немедленно приступил к работе. Закончив прием дел от предшественника, он сразу занял свое присутственное место, чтобы дать аудиенцию подчиненным, и произнес инаугурационную речь. Он был в хорошем расположении духа, и поэтому прекрасные слова лились из него, как вода из источника, мощно и непрерывно. На его счастье, его предшественник был тупицей, который и двух слов связать не мог. Голос Цяня, и так притягательный и в некотором смысле даже царственный, в связи с заложенным простудой носом звучал еще более приятно, чем обычно. По выражению устремленных на него глаз Цянь понял, что добился ожидаемого результата. Закончив речь, указательным и большим пальцами он довольно свободно пригладил бороду и объявил, что покидает зал заседания. При этом он обвел глазами всех присутствующих, чтобы каждый ощутил на себе взгляд начальника. Он заставил их прочувствовать всю глубину и непостижимость своей фигуры. Одновременно и предупредительный удар в колокол, и знак одобрения. Потом он встал со своего места, повернулся и ушел, чистый и проворный, как свежий ветер.
На устроенном вскоре для местных именитых жителей ужине его мужественное лицо и красивая борода снова обратили на себя внимание многих. Слизь и заложенный нос к тому времени уже прошли. Выдержанное желтое вино и собачье мясо, которыми славится Гаоми, на все сто пришлись Цяню по вкусу: желтое вино расслабляет мышцы и оживляет циркуляцию крови, а собачье мясо улучшает цвет лица. Поэтому его лицо начало еще больше лучиться, а усы и борода стали еще более впечатляющими. Со стопкой в руке он громко, мощно и убедительно обратился к рассевшимся сельчанам, решительно обещая в течение срока своего правления принести народу благоденствие. Его речь то и дело прерывали аплодисменты и приветственные возгласы, а по окончании бурные рукоплескания продолжались столь долго, сколько сгорает наполовину палочка благовоний. Высоко подняв стопку, Цянь произнес тост в честь всех этих людей в маленьких шапочках-арбузных корках и с козлиными бороденками. Они дрожа вставали, дрожа протягивали стопки, дрожа пили до дна. Цянь особо представил селянам одно из блюд на столе. Это была большая изумрудная капуста, живая, с виду не знавшая дыма и огня очага. Его подданные смотрели на это блюдо, но никто не осмеливался приступить к трапезе, все боялись, что начнутся шуточки, и они в один миг потеряют лицо. Цянь объяснил сельчанам, что на самом деле это готовое блюдо, а внутри него – с десяток известных редких деликатесов. Он тихонько поворошил капусту палочками, и кочан, вроде бы цельный, с хлопком стал распадаться, явив разноцветную начинку. Помещение тут же наполнилось изысканными ароматами. Селяне, по большей части сущие деревенщины, обычно привыкли наедаться до отвала мясом и рыбой. Такой новизны и живописности они никогда не видывали, а таких запахов им не доводилось нюхать. Подбадриваемые начальником уезда, они стали тыкать палочками, подцеплять на пробу капустные листья и, положив в рот, один за другим качали головами и рассыпались в похвалах. Вперед вышел уездный чиновник, ведавший налогообложением, советник Сюн и, не теряя времени, представил им супругу начальника уезда – новую матушку простого народа Гаоми, двоюродную внучку Цзэн Гофаня. Как бы невзначай Сюн заявил, что, мол, дева самолично явилась на кухню и приготовила для всех изумрудную капусту – знаменитое блюдо, рецепт которого передавался в их семье по наследству. Когда Цзэн Гофань служил в Пекине при главе министерства церемоний, он проводил на кухне неоднократные опыты, в результате которых и получилось это выдающееся произведение кулинарного искусства. Это блюдо объединяет в себе знания целого поколения известных сановников. Таланты Цзэн Гофаня проявились в первую очередь в литературном творчестве и военном деле, но и в кулинарии он также выделялся недюжинными способностями. Эти слова советника были встречены еще более горячими аплодисментами. На глазах нескольких пожилых селян выступили слезы и покатились по изрезанным морщинами щекам. Полившиеся вслед из ноздрей сопли повисли на реденьких бородках.
После трех стопок селяне стали по очереди произносить тосты в честь Цянь Дина и возносить ему хвалу. Каждый выражался по-своему, по-особенному, но никто не забывал сказать пару слов о бороде начальника. Кто-то говорил: начальник – поистине переродившийся Гуань Юньчан или возродившийся У Цзысюй[61]. Другой провозглашал: ясное дело, начальник – воплощенный Чжугэ Лян[62] или спустившийся на землю небесный царь Вайшравана[63]. Цянь Дину, вопреки всем его амбициям, трудно было противостоять этому калейдоскопу подхалимов. Если за тебя пьют, то нужно обязательно тоже пить, а если пить, то осушать стопку до последней капли. Он невольно забыл все чиновничье высокомерие, вел увлеченный разговор, прыгал от радости, в полной мере выказывал свою подлинную суть и действительно стал с народом одним целым.
В тот день он напился вдрызг, да и селяне тоже нагрузились так, что валялись вповалку. Эта пирушка прогремела на весь уезд и на долгое время стала темой ожесточенных пересудов. О большом изумрудном кочане капусты слухи ходили вообще как о чуде из чудес. Поговаривали, что в нем устроен механизм с потайным ходом, другим не открыть, как ни пытайся, а начальник Цянь палочками в кочерыжку тыкнул, кочан тут же распустился, как лотос, на десяток лепестков, и на вершине каждого лепестка сияло по целой жемчужине.
Вскоре все знали, что новоприбывший начальник уезда – муж внучатой племянницы Цзэн Гофаня. У него и вид величественный, и растительность на подбородке можно по красоте сравнить с роскошной бородой Гуань Юньчана. У начальника уезда не только вид представительный, он еще и цзиньши в двух списках, первый кандидат на должность. Человек талантливый и красноречивый. Выпьет тысячу стопок и не пьянеет, а если напьется, то не теряет головы. Как говорится, яшмовое дерево на ветру, весенние горы под дождем. К тому же супруга начальника уезда – женщина из поистине знатного рода, не только необычайная красавица, но и обладает несравненной добродетелью. Их появление непременно должно было принести народу уезда Гаоми великое счастье.
2
В Гаоми на северо-востоке Китая был еще один человек с великолепной бородой. Этот муж по фамилии Сунь, именем Бин, возглавлял труппу маоцян.
«Кошачья опера» – это театральное представление, которое зародилось и развилось именно в Гаоми. Оно отличается прекрасным пением и особым подходом к актерской игре, насыщено мистикой и в полной мере отражает душу народа Гаоми. Сунь Бин – реформатор и продолжатель традиций этого театра, пользуется высоким авторитетом в своей среде. Исполняет арии в амплуа бородатых молодцев[64], никогда не использует накладные усы и бороду, потому что со своими собственными у него выходит более естественно. Деревенскому богатею Лю особо нравился драгоценный Сунь, и он устроил для него угощение. Сунь Бин ел и пил. За одним столом с ним сидел некий Ли У, служивший в охране управы. Во время застолья Ли У, как официальное лицо, сидел на самом почетном месте. Он громогласно распространялся обо всем, что касалось начальника уезда: о его высказываниях и манерах, о его вкусах и пристрастиях. Наконец, в запале своих речей Ли У заговорил о бороде начальника.
Хотя Ли У был в отпуске, он был одет по полной форме, не было при нем лишь черно-красной дубинки. Он оживленно жестикулировал, орал во всю глотку, пугая сидевших рядом с ним простых селян так, что они глядели на него, широко распахнув глаза и открыв рот, и совсем забывали про еду и питье. Навострив уши, они слушали его разглагольствования, во все глаза смотрели, как он брызгает слюной во все стороны. Сунь Бин много путешествовал и считался человеком многоопытным, обычно, когда Ли У не было в их компании, обязательно оказывался в центре внимания, но если Ли У задерживался с утра до вечера, то на Сунь Бина уже никто и не смотрел. Артист попивал чарку за чаркой, закатывал глаза и фырканьем выказывал свое презрение к прихвостню. Но никто не обращал на него внимания, и уж тем более Ли У не замечал, что за столом сидит человек, достойный его, он знай лишь живописал бороду начальника:
– … У простого человека в бороде в лучшем случае не больше тысячи восьмисот волосков, а сколько в бороде начальника, угадайте? Хэ-хэ, не знаете? Так и не угадаете! В прошлом месяце я с начальником ездил по уезду разбираться в быте народа, так от нечего делать мы и разговорились. Начальник спросил меня: «Ли, угадай, сколько у меня волос в бороде?» Я говорю, мол, начальник, ну как я могу угадать. А он в ответ: «Почти уверен, не угадаешь! Этих волосков у меня девять тысяч девятьсот девяносто девять! Без одного десять тысяч! Жена мне посчитала». Я спрашиваю: «Как можно столько волос точно сосчитать?» Начальник говорит: «Жена у меня – человек обстоятельный, умница, каких поискать, сто волосков отсчитает и тут же ниточкой завяжет, а потом считает дальше. Никакой ошибки быть не может». Я говорю: «Барин, если у вас вырастет еще один волосок, составится же целое число!» А он отвечает: «Ты, Ли, не понимаешь, в мире больше всего избегают чего-то совершенного! Глянь на луну на небе: вот какая круглая, но тут же идет на убыль. Плоды на деревьях созревают и сразу падают на землю. В любом деле должен быть небольшой недочет, только тогда счастье сможет продержаться долго. Девять тысяч девятьсот девяносто девять – самое счастливое и самое большое число в Поднебесной. Ни простолюдину, ни сановнику не додуматься до иероглифа «десять тысяч», до заключенной в нем сокровенной тайны. Усвой это хорошенько, Ли!» Эти беспредельно загадочные слова начальника я до сего дня понять не могу. Потом он снова обратился ко мне, сказав: «Ли, о том, сколько у меня волосков, во всем мире знают лишь трое: ты, я и моя жена. Тебе следует держать язык за зубами. Если это число выплывет наружу, то не миновать беды, нас всех ждет большое несчастье».
Ли У поднял чарку с вином, сделал глоток, взял палочки, поковырялся в тарелке и фыркнул. Было ясно, что еда ему была не по нраву. В конце концов он подцепил росток зеленой фасоли и с хрустом разжевал его коренными зубами. Наевшись, он мрачно поскрипел зубами, как мышь. Тут прибежал со свининой сын хозяина Лю. От блюда валил пар. Деликатес специально поставили перед Ли У. Сынок вытер замасленной рукой пот со лба и, будто извиняясь, произнес:
– Не уважили мы вас, почтенный дядюшка Ли, мы из крестьян, хорошую еду не готовим, угощайтесь.
Ли У смачно сплюнул на пол застрявший в зубах росток зеленой фасоли, потом стал палочками барабанить по столу, разглагольствуя явно невеселым, снисходительно дружеским тоном:
– Почтенный Лю, вот в чем ты не прав! Считаете, я поесть пришел? Если бы твой дядюшка хотел наесться от пуза, то устроился бы в ресторанчике, где и рта раскрывать не надо, одно за другим на столе появляются и трепанги с абалонами, верблюжье копыто и медвежья лапа, голова обезьяны и ласточкино гнездо. Во-первых, ешь, во-вторых, пробуешь, в-третьих, любуешься – вот это я понимаю, пирушка! А у тебя здесь что? Два блюдца недоваренных ростков фасоли, тарелка переваренной вонючей свинины, кувшин кислого желтого вина, ни горячего, ни холодного. Это у вас считается пиром на весь мир? Такое жалкому актеришке подают! Мы к тебе приходим, чтобы, во-первых, превозносить твоего отца, сохранять его лицо, во-вторых, поболтать с земляками. Твой дядюшка вечно в хлопотах, прямо огонь из задницы пышет, выкроить время ему ой как непросто!
Слушая поношения и наставления Ли У, сынок хозяина кивал и кланялся, а воспользовавшись тем, что Ли У закашлялся, убежал со всех ног.
– Хозяин Лю ведь тоже считается грамотным селянином, – сказал Ли У, – как он воспитал такую деревенщину?
Все смущенно притихли, не смея отвечать на слова Ли У. Разгневанный Сунь Бин протянул руку, придвинул к себе тарелку свинины, стоявшую перед Ли У, со словами:
– Великий посыльный Ли привык к деликатесам. А вы перед ним ставите тарелку жирной свинины. Разве не ясно, что такое ему приелось? Простому народу набить брюхо простой едой – в самый раз смазать кишки, а также погадить вволю!
При этом он, ни на кого не глядя, отправлял кусок за куском в рот свинину в масле и соевом соусе. Ел и приговаривал себе под нос:
– Славная вещь, славная, поистине, мать твою, отменное кушанье!
Ли У сердито уставился на Сунь Бина, но тот даже головы не поднял. Его раздражение не нашло отклика, оставалось лишь с разочарованием отступить. Он обвел взглядом присутствующих, скривил рот и покачал головой, выказывая презрение вышестоящего, который столкнулся с беспомощностью нижестоящих. Сидевшие за столом, опасаясь скандала, стали выпивать за здравие друг друга. Ли У тоже осушил чарку, вытер рот рукавом и возобновил разговор, который оборвал. Он сообщил господину Лю:
– Земляки, мы все – братья, желаем друг другу добра, поэтому я поведал вам секрет бороды начальника. Мы с вами породнились, хоть и не родственники. Земляки, вы услышали мой рассказ, а теперь пусть мои слова переварятся у вас в животе и покинут ваше тело навсегда. Ни в коем случае нельзя делиться этой историей с кем-то еще. Если мой рассказ выйдет за пределы этого стола и дойдет до ушей начальника, то ваш брат лишится напрочь причитающейся ему пиалы риса. Об этих делах должны знать лишь трое: начальник уезда, его жена и я. Покорнейше прошу вас сохранить мою тайну, будьте добры!
Ли У покрыл ладонью сжатую в кулак руку и отвесил всем малый поклон. Народ загудел в ответ:
– Не беспокойся, виданное ли дело, чтобы мы, земляки из северо-восточного края, подвели такого человека, как вы, господин Ли! Мы все – соседи! Только и ждем, чтобы погреться в лучах вашей славы. Как это мы будем болтать, чтобы навредить вам?
– Как раз потому, что мы все свои. А братья не боятся давать волю языкам. – Ли У снова опрокинул чарку и негромким голосом таинственно начал: – Начальник часто зовет вашего брата к себе в канцелярию побеседовать. Мы сидим друг против друга, совсем как братья, пьем желтое вино, закусываем собачатиной и говорим обо всем под Небесами: от древности до наших дней, от Китая до чужеземных стран. Начальник – человек многомудрый, нет такого другого в мире, обо всем он знает. Пить желтое вино и есть собачатину нашему начальнику очень нравится. Как-то мы с ним заболтались до полуночи, и встревоженная жена послала за нами служанку. Та постучалась в окно: «Барин, супруга говорит, время позднее, пора заканчивать!» – «Мэй Сян, – ответил начальник, – возвращайся и скажи жене, чтобы отходила ко сну без меня, а я тут с Ли еще посижу!» Вот жена начальника на меня зуб и заимела. Захожу я на женскую половину по делам и как раз столкнулся с ней. «Постыдился бы, Ли, – сказала она, останавливая меня, – всю ночь с хозяином болтал о том о сем, даже меня в сторону задвинул. Высечь, что ли, тебя, негодный?» Я напугался и затараторил: «Секите, секите, госпожа!»
Тут в разговор встрял туншэн[65] Мада:
– Братец Ли, вот не знаю, как выглядит супруга начальника уезда, говорят, рябая она…
– Ерунда это! Сущая ерунда! Того, кто говорит такое, надо после смерти поместить в ту часть преисподней, где вырывают языки! – Ли У побагровел и раздраженно продолжал: – Вот что скажу тебе, Мада… У тебя в голове что ли сплошное соевое молоко или одна каша? У тебя там полно всяких людей по фамилии Чжао, Цянь, Сунь, Ли, Чжоу, У, Чжэн и Ван, да еще всевозможные фразочки, типа «Небо темно, а земля желта» да «Вселенная беспредельно широка»[66]. Почитал ты все это, и на этом забросил книги?! Даже не хочешь пошевелить мозгами и подумать, из какой семьи супруга начальника уезда! Она же настоящая дама из высшего общества, драгоценная жемчужина на ладони. С детства она была окружена мамками и няньками, толпы служанок ходили за ней, в доме она знала только чистоту, даже если печенька к Празднику Весны[67] упадет на пол, и то ни пылинки к ней не пристанет. Ну как в таком доме она могла заразиться какой-нибудь оспой? А если она не болела оспой, то откуда взяться оспинкам? Если только ты ей, Мада, кожу ногтями сам и не разодрал!
Все невольно расхохотались. Тощее лицо Мады залилось краской от стыда, и он, признавая, что не прав, произнес:
– Верно, верно, как такая небожительница могла заболеть какой-то оспой! Отвратительная молва!
Ли У покосился на Сунь Бина и тарелку перед ним, на которой уже совсем не осталось мяса, сплюнул и продолжал:
– У нас с начальником Цянем установились самые что ни на есть братские отношения. Он сам как-то сказал мне: «Ли, мы с тобой поистине от природы подходим друг другу, не знаю уж почему, но чувствую, что мы с тобой соединены сердцами, легкими, внутренностями, желудками…
Сунь Бин презрительно рассмеялся, чуть ли не выплевывая все бывшее у него во рту мясо. Повертев шеей, он все-таки проглотил мясо и сказал:
– Значит, если начальник Цянь наедается, и ты голодным не остаешься?
Ли У рассердился:
– Сунь Бин, ты что такое говоришь? Актеришка! С утра до вечера играешь всех этих императоров, генералов и ученых, но ничего не смыслишь в преданности, гуманности и справедливости, воспеваемых до облаков, и не знаешь, как вести себя! На стол выставили такое яство, а ты ешь все один. Как еще у тебя хватает наглости с таким полным ртом, что масло наружу течет, влезать в разговор, говорить гадости и молоть чепуху!
Сунь Бин усмехнулся:
– Если вам даже эти ласточкины гнезда, верблюжьи копыта и медвежьи лапы приелись, как можно принимать близко к сердцу тарелку жирной свинины?
– Ты душонкой подлого человека меришь сердце благородного мужа! – сказал Ли У. – Считаешь, я это за себя говорю? Я за всех присутствующих здесь почтенных братьев заступаюсь!
Сунь Бин снова усмехнулся:
– Они уже досыта твою задницу зализали, зачем им еще мясо есть?
Толпа злобно загудела и стала на все лады ругать Сунь Бина. Сунь Бин ничуть не рассердился, смел с тарелки остатки мяса, оторвал себе кусок пампушки и насухо вытер им остававшийся соус. Потом сыто рыгнул, закурил трубку и довольно затянулся.
Покачав головой, Ли У вздохнул:
– Есть родители – человек станет взрослым, нет родителей – другим приходится воспитывать человека. Надо бы, чтобы начальник Цянь схватил тебя да всыпал тебе полсотни палок!
– Будет, будет вам, брат Ли У, – сказал Мада, – древние непринужденный разговор приравнивали к вину, а простую беседу – к мясу. Вы нам лучше расскажите еще немного про начальника Цяня и дела в управе, и мы, считай, наелись!
– Что-то у меня и настроения нет! – протянул Ли У. – Короче говоря, с начальником Цянем нам, простому народу из уезда Гаоми, очень повезло. Начальник Цянь – человек больших способностей. Как долго он задержится в нашем крошечном Гаоми? Рано или поздно его повысят. Только из-за славной бороды, как у бессмертного, его могут сделать сразу генерал-губернатором провинции. Если все сложится так же удачно, как у Цзэн Гофаня, то вполне возможно станет он основанием целой династии именитых сановников и опорой всего государства.
– Если начальник Цянь станет крупным чиновником, то брат Ли У тоже пойдет вверх, – добавил Мада. – Под лунным светом и плешивая голова сверкает. Вода поднимается, а лодочка вслед за ней. Братец Ли, я, скромный студент, поднимаю тост за вас, а то, боюсь, пойдете вы вверх, и мы вас уже больше и не увидим!
Ли У поддержал тост и сказал:
– На самом деле, когда служишь, все можно свести к одному слову: преданность! Хозяин обращает на тебя улыбку – задирать нос не надо. Пнет – тоже обижаться не стоит. Такие люди, как начальник Цянь Дин и Цзэн Гофань, спустились они к нам с небес или переродились из драконов и змей? Они вообще не такие, как мы, слабые существа. Что собой представляет Цзэн Гофань? Он – переродившийся удав. Все говорят, что у этого почтенного человека был лишай. Заснул он как-то, а поутру слуги вытащили у него из-под одеяла кусок белой кожи. Начальник Цянь как-то потихоньку сообщил мне, откуда это берется. Ясно, что это драконы и змеи показывают свою истинную сущность. А что представляет собой начальник Цянь? Вам скажу, только вы никому не рассказывайте: в другой вечер мы с начальником так заболтались, что там же, в Западном цветочном павильоне, и уснули на кане. Я вдруг ощутил на теле огромную тяжесть, и во сне мне привиделось, что на меня положил лапу тигр. От страха я проснулся, открыл глаза, а на моем теле лежала всего лишь нога начальника Цяня…
Народ, затаив дыхание и побледнев, вкушал каждое слово, изливавшееся изо рта Ли У. Тот опрокинул чарку вина:
– Только тогда я понял, почему борода начальника Цяня такая пышная! Это от тигра!
Сунь Бин выбил трубку о ножку стола, потом, надув щеки, продул отверстие. Засунул трубку под мышку и стал двумя руками приглаживать бороду, как на сцене, разведя локти в стороны, торжественно и непринужденно. И затем выразительно произнес тоном, с которым исполнял арии бородатых героев-шэнов:
– Тупица Ли У, возвращайся к своему хозяину и скажи, что эта его борода не сравнится с порослью у меня меж ног!
3
Ранним утром на следующий день голого Сунь Бина, у которого в животе еще не успела переварится вся свинина, четыре стражника вытащили из-под одеяла и швырнули на пол. Спавшая с ним в одной красной сорочке актриса из труппы, исполнительница ролей героинь Лю Таохун, дрожа, вжалась в угол кана. В суматохе служители разбили ночной горшок, повсюду растеклись нечистоты, и Сунь Бин весь пропитался ими, как замаринованный овощ. Актер громко вскричал:
– Братцы, скажите, что случилось?
Выкрутив ему руки, двое стражников заставили Сунь Бина встать. Их товарищ зажег лампу на стене. В золотистом свете актер разглядел улыбающееся лицо Ли У и обратился к нему:
– Ли У, мы с тобой и в прежние времена не враждовали и в последнее время не конфликтовали, с чего ты хочешь навредить мне?
Ли У сделал пару шагов вперед, размахнулся и отвесил Сунь Бину оплеуху, которую скрепил плевком в лицо, и выругался:
– Актеришка вонючий, мы действительно никогда не враждовали, но ты злобствовал по поводу начальника Цяня. Твой брат лично подносит начальнику Цяню пиалы с рисом. Так что, прости, приходится тебя арестовать!
– Какая ненависть может быть у начальника Цяня ко мне? – удивился Сунь Бин.
Ли У усмехнулся:
– Память у тебя, брат, короткая! Разве не ты вчера своими устами изрек, что его борода не сравнится с порослью у тебя между ног?
– Ли У, – проговорил Сунь Бин, не сводя с того глаз, – ты человека грязью обливаешь! Когда это я мог говорить подобные слова? Что я: сумасшедший или дурак говорить такую чепуху?
– Ты и не сумасшедший, и не дурак, – сказал Ли У, – но душу тебе свиным жиром залило.
– Сухое дерьмо к человеку не липнет, – отозвался Сунь Бин.
– Сам сделал, сам и ответ держи! – рявкнул Ли У. – Одеваться будешь или нет? Не желаешь, так иди голым, быстрее все провернем. Нам тут некогда чесать язык с тобой, поганым актеришкой. Вот и покажешь сразу начальнику Цяню, сколько у тебя волос между ног!
4
Под тычками стражников Сунь Бин, спотыкаясь, вошел в судебный зал управы. Голова слегка кружилась, все тело ныло и пылало от множества ран. Он провел в заключении три дня. На теле у него копошились клопы и вши. За три дня тюремщики выволакивали его из камеры шесть раз, всякий раз с черной повязкой на глазах. На тело дождем падали удары плетьми и палками, после чего его тыкали обратно в стенку, как слепого осла. За три дня тюремщики потчевали его только раз мутной водой да одной чашкой прокисшего риса. Сунь Бина мучали невыносимые голод и жажда, все тело болело. Клопы и вши всю кровь ему наверняка успели высосать. Он видел, как эти маленькие кровососы поблескивают на стене целыми гроздьями, как пропитанные маслом пшеничные зерна. Он чувствовал, что не выдерживает, еще три дня, и точно помрет здесь. Он уже пожалел, что ради минутного удовольствия высказал слова, которые говорить не следовало. Пожалел и о том, что схватил ту тарелку свинины. Очень хотелось отхлестать свои щеки как следует, чтобы наказать себя за брань, которая натворила столько бед. Но стоило ему поднять руку, как в глазах помутилось, рука затвердела, как железная палка на морозе, заболела и тяжело свесилась с плеча, как бычье ярмо.
День был пасмурный, и в судебном зале горел десяток больших свечей из бараньего жира. Пламя свечей трепетало, повсюду летела копоть. От горящего бараньего жира разносилась едкая вонь. Голова снова закружилась, подступила тошнота, в желудке болталось что-то твердое, переворачивалось, на губах выступила вонючая жидкость. Его вывернуло наизнанку. Стало стыдно, появились даже угрызения совести. Он вытер рот и бороду и только собирался сказать что-то в извинение, как услышал разносящиеся из темных уголков по сторонам зала приглушенные, ритмичные, изощренные звуки: – «У… Вэй». Этот звук Сунь Бина сильно испугал, сначала он не понимал, что ему и делать. В этот миг один из конвоиров пнул его под сгиб колена, и он невольно опустился на твердый каменный пол.
На коленях оказалось легче, чем на ногах. А на душе значительно прояснилось после того, как желудок освободился от остатков еды. Он вдруг ощутил, что не стоит хныкать и дрожать от злости. Натворил что-то – отвечай. Подумаешь, снесут голову – рана с плошку останется. Судя по всему, жалеть его начальник уезда не станет, прикидываться дурачком тоже не стоит. Как ни крути, семь бед один ответ, не лучше ли показать геройский дух? Возможно, после двадцати лет на сцене, про него еще что-нибудь напишут и споют, тоже, считай, оставит после себя добрую славу. С этой мыслью он почувствовал, как горячая кровь забурлила в жилах и яростно запульсировала в висках. Сразу ослабли жажда во рту, боль в животе и немощность во всем теле. Глаза увлажнились, снова стали двигаться глазные яблоки. Голова тоже заработала лучше. В памяти пронеслось множество трагических обстоятельств, в которые попадали сыгранные им на сцене герои – настоящие мужи, а заодно и слова из этих арий.
«Пусть пес-чиновник бьет батогами, стиснув зубы, смогу я ответить за себя!»
Он выпятил грудь, поднял голову, а служащие, преисполненные сознанием своей власти в этой мрачной обстановке, продолжали тянуть свое:
«У… Вэй…»
Первое, что он увидел, подняв голову, был начальник уезда. Тот сидел с прямой спиной под доской с горизонтальной надписью «Честный и справедливый», в ярком свете от свечи, за тяжелым и увесистым канцелярским столом с кровавокрасной резьбой, с красным лицом и длинной бородой, внушительный, как статуя божества. Начальник уезда неотрывно разглядывал его. Сунь Бин невольно признал, что у того на самом деле была благородная внешность, он оказался не таким, каким его описывал этот болтун Ли У. Особенно борода, падающая на грудь, действительно длинная и шелковистая, как лошадиный хвост, каждый волосок дивный сам по себе. Невольно стало совестно, в душе зародились какие-то чувства сострадания к начальнику, словно к единородному брату после многолетней разлуки.
«В управе братья повстречались двое, в слезах помянули былое…»
Начальник уезда ударил деревянной колотушкой, и звонкий звук разлетелся по залу. От испуга только было расслабившееся тело Сунь Бина напряглось. Глядя на строгое лицо начальника, он сразу будто пробудился, поняв, что судебный зал не театральная сцена, начальник не бородатый молодец, а сам он не славный господин с расписным лицом[68].
– Коленопреклоненный, назови свое имя!
– Простолюдин Сунь Бин.
– Откуда родом?
– С северо-востока Китая.
– Сколько тебе лет?
– Сорок пять.
– Чем занимаешься?
– Руководитель театральной труппы.
– Знаешь, почему ты здесь?
– Ваш покорный слуга напился, болтал чепуху, оскорбил вашу милость.
– Что за чепуху ты болтал?
– Ваш покорный слуга не смеет повторить.
– Но ты все же скажи.
– Ваш покорный слуга не смеет повторить.
– Говори.
– Ваш покорный слуга сказал, что борода начальника не сравнится с порослью у меня между ног.
В зале с двух сторон исподтишка захихикали. Вновь подняв голову, Сунь Бин увидел, что на лице начальника вдруг промелькнула озорная улыбка, но она быстро сменилась поддельной серьезностью.
– Смельчак Сунь Бин, – проговорил, снова ударяя колотушкой, начальник, – почему ты захотел оскорбить меня?
– Ваш покорный слуга достоин смерти… Ваш покорный слуга услышал, что у вашего сиятельства борода хорошо растет, в душе не смирился с этим, вот и брякнул нелепицу.
– Хочешь со мной бородами помериться?
– Ваш… Ваш покорный слуга никаких достоинств не имеет, но считает, что борода на свете – первейшее дело. В роли Гуань Юньчана в пьесе «С мечом на пир» ваш покорный слуга даже накладными усами и бородой не пользовался.
«На восток гонит волны большая река, гонит западный ветер лодчонку, позади императорские палаты, впереди пучина дракона и логово тигра…»
– Встань, хочу посмотреть на твою бороду.
Сунь Бин встал, покачиваясь, словно в утлой лодчонке среди волн.
«Знамена окружили днесь, страх обуял, будто тигр ворвался в овечье стадо…»
– Борода у тебя действительно неплохая, но вовсе не лучше моей.
– Ваш покорный слуга не согласен.
– Что, помериться со мной желаешь?
– Ваш покорный слуга хочет меряться с вашим сиятельством в воде.
– Что ты имеешь в виду?
– Борода вашего покорного слуги может погружаться в воду и не тонуть, так и будет стоять торчком!
– И всего-то? – Начальник задумчиво разгладил собственную бороду. – Ну а если проиграешь?
– Если проиграю, то бороду вашего покорного слуги будем считать растительностью у вас между ног, начальник!
Зал огласил несдержанный смех служителей управы. Начальник резко стукнул колотушкой и строго прикрикнул:
– Смельчак Сунь Бин, ты снова смеешь хулу нести!
– Ваш покорный слуга заслуживает смерти.
– Сунь Бин, ты поносил чиновника императорского двора, за что по закону следует суровое наказание, но, учитывая то, что ты ведешь себя достойно, человек ты прямой и готов отвечать за содеянное, из милости не буду следовать закону и согласен помериться с тобой бородами. Если выиграешь, твоя вина снимается. Если проиграешь, то собственными руками выщиплешь ее и с этого времени отпускать бороду тебе будет запрещено! Согласен?
– Ваш покорный слуга согласен.
– Всем покинуть заседание! – С этими словами начальник Цянь встал и удалился как приятный ветерок, скрывшись за ширмой.
5
Местом меряния бородами выбрали боковой дворик между парадной аркой и большими воротами управы. Начальник Цянь не хотел, чтобы это мероприятие принимало слишком большие масштабы, и пригласил на него лишь десяток шэньши[69], которые обладали достаточным авторитетом в уездном городе. Он пригласил их, во-первых, как зрителей, а во-вторых, как свидетелей. Однако новость о том, что начальник Цянь и Сунь Бин будут меряться бородами, уже разлетелась повсюду, и с утра пораньше толпы народа, жадного до зрелищ, стали собираться перед управой. Те, кто пришел первыми, держались подальше от грозных ворот и глазели издалека. Пришедших становилось все больше, и толпа, толкаясь, подходила все ближе к воротам. Как говорится, когда людей много, закон не работает, потому неудивительно, что простой народ, который обычно проходил мимо управы, не смея поднять головы, в конце концов оттеснил в сторону нескольких стражников, стоявших у входа в ворота, и волной хлынул через проем. Дворик мгновенно заполнился людьми, но из-за ворот безостановочно напирали другие. Некоторые отчаянные сорвиголовы из молодежи забирались на деревья у стены и на саму высокую стену.
Тяжелыми деревянными скамьями посередине уже было отгорожено многоугольное, почти что круглое пространство. Приглашенные шэньши сидели на длинных скамьях с серьезными лицами, словно держали тяжелую ношу на плечах. На скамьях устроились также советник по судебным делам, чиновник по налогам и письмоводители шести отделов. За скамьями кругом выстроились стражники, они и сдерживали напор толпы. В середине пространства стояли две высокие деревянные бочки с водой. Меряющиеся бородами еще не прибыли на место действа. Люди были возбуждены, на лицах у всех выступил пот. Через толпу вьюнами проскользнула стайка ребятишек, вызывая то там, то здесь суматоху. Стражники уже стояли на ногах нетвердо, словно стебли кукурузы, гнущиеся во время наводнения. Обычно они оскаливали клыки и выпускали когти, а сегодня были сама доброжелательность. Из-за этого особого состязания народ и власть вдруг прониклись друг к другу необычайной теплотой. Под натиском толпы одна из длинных скамеек опрокинулась. Высокорослый шэньш и с трубкой в руке отскочил в сторону и тупо посмотрел на людей взглядом боевого петуха, хотя в душе он больше уподобился петушку, который задумался, склонив набок голову. Толстый шэньши с седеющей бородой стоял на земле на карачках, визжа, как поросенок, и отчаянно пытался встать, уворачиваясь от чужих ног. Отряхивая от грязи длинную шелковую рубаху, он во всю глотку ругался, и его пухлое лицо приобрело цвет только что вынутой из печи лепешки с кунжутом. Одного из стражников прижали к краю скамьи так, что сломали ребро. Он верещал, как свинья под ножом, пока товарищи не спасли его от толпы. Старшина стражников Лю Пу – смуглый, худощавый и высокий, способный молодой человек – встал на табурет и мягко призвал на своем характерном сычуаньском говоре:
– Земляки, не давите, не давите, не хватало еще кого-нибудь насмерть задавить.
Минула половина утра, и наконец появились главные действующие лица. Уездный начальник Цянь неторопливо прошел через парадную арку и спустился во двор по ступенькам, ведущим в судебный зал. Под лучами яркого солнца он приветственно помахал народу. На цветущем лице играла великодушная белозубая улыбка. Народ заволновался, но неявно: никто не подпрыгивал, не издавал приветственных криков, не прослезился. Всех поразила манера чиновника держаться. Большинство из присутствующих уже знали, как он выглядит, но воочию видели его немногие. В тот день он был не в официальном одеянии, а в повседневной одежде. Голова его была непокрыта, череп спереди гладко выбрит, с легкой зеленцой, как панцирь краба, сзади волосы аккуратно прилизаны и блестят. До самой поясницы свешивается большая, толстая и длинная коса. К кончику косы привязан кусок прекрасного зеленого нефрита и серебристый колокольчик, легко позвякивающий при каждом движении. Одет он был в просторный халат из белого шелка, на ногах – завязанные шелковыми ремешками на лодыжке черные матерчатые туфли с многослойной подошвой. Мешковатые штаны топорщились под халатом, как плавающая по морской глади медуза. Но самым впечатляющим в его облике была, конечно, борода. Это была не просто борода, а висящий на груди уездного отрез черного атласа. Такая блестящая, такая гладкая! Прекрасная борода укрывала белоснежное одеяние начальника, и глядя на нее, люди испытывали счастье.
Одна женщина в толпе не сводила глаз с уездного начальника, который покачивался, как яшмовое дерево под ветерком, в душе она онемела, ноги стали невесомыми, на глазах выступили слезы. Еще пару месяцев назад вечером под моросящим дождем она была очарована его прекрасными манерами, но тогда начальник был в форме чиновника и казался немного суровым, совсем не таким, как сейчас, в этой повседневной одежде. Если в чиновничьей форме уездный выглядел недосягаемым, то в домашней одежде он виделся весьма доступным.
Той молодой женщиной была Сунь Мэйнян.
Сунь Мэйнян проталкивалась вперед, устремив немигающий взгляд на уездного. Поднимал ли он руку, выставлял ли ногу, изменял ли выражение глаз – все это опьяняло ее сердце и завораживало ее дух. Ее не смущало, что она наступает кому-то на ноги, она не обращала внимания, что кто-толкает ее плечом. Доносившиеся со стороны ругань и жалобы почти не достигали ее слуха. Кто-то узнавал в ней дочь актеришки Сунь Бина – одного из главных участников состязания бород – и считали, что она тревожится за судьбу отца. Люди по мере возможности подавались в сторону, чтобы пропустить ее поближе к кольцу. В конце концов она уткнулась коленями в тяжелые скамейки и просунула голову между головами стражников. Сердце уже покинуло ее, опустилось на грудь уездного начальника, словно ручная птичка, и свило себе там гнездышко, чтобы выводить птенцов в пробирающей до самых костей нежности.
От пленительного солнечного света глаза начальника сияли чувственным блеском. Почтительно прижав к груди кулак, накрытый сверху ладонью другой руки, он поприветствовал шэньши, а затем и народ, но ничего не сказал, сопроводив жесты лишь очаровательной усмешкой. Сунь Мэйнян показалось, что, когда взгляд начальника скользнул по ее лицу, он вроде бы особо задержался на нем, от этого ее тело почти совсем потеряло чувствительность. Все жидкое в ней – слезы, сопли, пот, кровь, костный мозг – растеклись, как шарики ртути, пропитали ее всю, заставив светиться изнутри. Она ощутила себя будто в сновидении, белоснежной пушинкой, пляшущей под ветерком в воздухе.
В это время с восточной стороны двора из тюрьмы, наводившей страх на простой люд, двое стражников вывели рослого, дюжего Сунь Бина. Выражение его лица, чуть опухшего, было твердое. На шее виднелось несколько багровых синяков. Но держался он неплохо, возможно, собрался-таки с духом. Когда он встал плечом к плечу с уездным, народ невольно почувствовал благоговейное уважение к новоприбывшему герою действа. По одежде и наружности с уездным его было не сравнить, но борода на груди действительно также представляла собой нечто незаурядное. Даже чуть погуще, чем у уездного, но спутанная и не такая гладкая. И все же замечательная. Худой шэньши негромко сказал толстому:
– У этого человека гордая осанка и прекрасные манеры, просто восторг, он явно совсем не из простых!
– Ничего удивительного – пренебрежительно откликнулся толстяк, – он ведь лицедей, поет оперы маоцян!
Со скамейки поднялся секретарь по судебным делам, которого определили распорядителем на состязании бород, и громко возгласил хриплым прокуренным голосом:
– Господа шэньши, почтенные земляки, поводом к сегодняшнему мерянию бородами стали непочтительные речи смутьяна Сунь Бина, который оскорбил господина начальника уезда. Сунь Бин совершил тягчайший проступок, и следовало наказать его по закону, но так как это его первый проступок, начальник уезда явил милость и смягчил приговор. Чтобы убедить Сунь Бина в своей правоте, начальник уезда принял его вызов помериться бородами. Если побеждает Сунь Бин, то начальник прекращает его преследование по закону. Если побеждает начальник, то Сунь Бин сам выщипывает себе бороду и больше ее никогда не отращивает. Сунь Бин, все так?
– Так! – Сунь Бин вздернул голову. – Премного благодарен начальнику за великодушие!
Секретарь по судебным делам запросил мнение уездного. Тот лишь слегка кивнул, мол, начинайте.
– Меряние бород начинается! – громогласно объявил секретарь по судебным делам.
Тут Сунь Бин резким движением сорвал с себя рубаху, обнажив исполосованные плетью плечи, и закрутил вокруг головы большую косу. Затем подтянул пояс, топнул ногой, расправил плечи и глубоко вздохнул, сосредоточив всю силу тела, все движение на подбородке. В результате, словно по волшебству, его борода зашуршала, задрожала и через некоторое время обратилась в прямые железные пруты. Потом он поднял подбородок, выпрямился, стал опускаться и неторопливо погрузил всю бороду в воду.
Уездный Цянь не напускал на себя важный вид, пока Сунь Бин колдовал со своей бородой. Он стоял в сторонке и с усмешкой наблюдал за происходившим, обмахиваясь бумажным веером. Народ, покоренный его изящными манерами, поведение Сунь Бина воспринял как показное и отвратительное, в духе избиения на улице продавца поддельных лекарств. Когда Сунь Бин погрузил бороду в бочонок с водой, уездный Цянь сложил веер, который все это время держал в руках, и засунул в широкий рукав. Затем легким движением тела, поддерживая бороду обеими руками, тряхнул ею, и она вольно расправилась на ветру, от чего бедная Сунь Мэйнян чуть там же концы не отдала. Начальник тоже поднял подбородок, выпрямился, стал опускаться и погрузил всю бороду целиком в воду.
Люди вставали на цыпочки, вытягивали шеи, широко открыв глаза и пытаясь разглядеть бороды в воде. Но большинству это не удавалось, видно было лишь безмятежную улыбку уездного и напряженное багровое лицо Сунь Бина. У стоящих впереди, в сущности, просто не было возможности четко рассмотреть бороды в воде. Тому мешал яркий солнечный свет и коричневые деревянные бочонки.
Но секретарь по судебным делам, выполняющий обязанности судьи, и цзюйжэнь Шань ходили взад-вперед между бочонками, сравнивали обстановку и там, и здесь, и на их лицах разливалась радость. Для толпы секретарь громко выкрикивал:
– Кто из зрителей хочет посмотреть поближе, выходите вперед!
Перешагнув через скамейку, Сунь Мэйнян проскользнула на пару шагов вперед и очутилась перед уездным. Она не поднимала головы, но ей были ясно видны кончик его толстой косы, глубокий спинной желоб, белокожие крылья ушей. Губы пересохли, жадная мысль терзала душу, как мелкая букашка. Как хотелось нагнуться и сразу исцеловать все его тело нежными губами, но позволить себе такое ей не хватило смелости. В душе поднималось чувство, гораздо более глубокое, чем страдание. Несколько тяжелых слез капнуло на ладную шею уездного. Из бочки исходил слабый аромат. Борода начальника, волосок к волоску, отвесно свешивалась в воде, как раскинувшее корни водяное растение. Невозможно было отойти от него, но советник с цзюйжэнем настояли, чтобы она задержалась и у бочонка Сунь Бина. У того борода тоже вся была погружена в воду и тоже смахивала на водяное растение со множеством корней. Советник указал на плавающие на поверхности волосы с проседью:
– Видела, тетушка? Вот и скажи всем по справедливости! То, что мы говорим, не считается, в зачет пойдут твои слова. Говори, кто проиграл, кто победил.
Поколебавшись, Сунь Мэйнян глянула на раскрасневшееся лицо отца и в его красные – вот-вот кровь брызнет! – глаза. В них она прочла, что он на нее рассчитывает. Но следом она посмотрела в полные чувств, выразительные глаза уездного. Казалось, рот связало чем-то липким и густым. Советник с цзюйжэнем не отставали, и она со слезами в голосе произнесла:
– Начальник выиграл, а отец проиграл…
Две головы разом выскочили из бочонков, по мокрым бородам стекала вода. Обладатели бород помотали ими, и во все стороны дождем полетели капли. Они посмотрели друг на друга. Сунь Бин, вытаращив глаза и разинув рот, тяжело переводил дыхание. Начальник был безмятежен и невозмутим.
– У тебя, Сунь Бин, есть что сказать? – со смешком проговорил уездный.
Губы Сунь Бина дрожали, но он не произнес ни слова.
– Согласно уговору, Сунь Бин, ты должен выщипать себе всю бороду!
– Ну что, Сунь Бин, завязал узелок на память? Не дерзнешь теперь всякую околесицу нести?
Сунь Бин двумя руками поглаживал бороду и, задрав голову, вздохнул:
– О-хо-хо, выдергивай давай эти нити заблуждений и страданий! – Тут он напрягся и выдрал себе целый клочок бороды. Швырнул его на землю, с подбородка покатились капельки алой крови. Когда он ухватил еще кусок и собрался выдрать и его, Сунь Мэйнян, вся в слезах, рухнула на колени перед уездным. Прелестная женщина, она не могла не вызывать восхищения. Глядя на него, она чарующим голосом взмолилась:
– Пощади моего батюшку, начальник…
Уездный прищурился, на лице отразилось некоторое изумление, а вроде бы даже радость, а больше всего – растроганность, губы шевельнулись, и он то ли произнес вслух, то ли нет:
– Это ты…
– Встань, дочка. – Из глаз Сунь Бина брызнули слезы, и он негромко добавил: – Не надо никого просить…
Начальник Цянь сначала растерялся, потом открыто рассмеялся. А отсмеявшись, сказал:
– Вы считаете, я действительно хочу, чтобы Сунь Бин выщипал бороду? Он сегодня хоть и проиграл, таких прекрасных бород, как у него, в Поднебесной немного найдется. Он сам желает это сделать, а мне этого не хочется! Цель сегодняшнего состязания, во-первых, умерить его заносчивость, а во-вторых, добавить вам всем радости. Сунь Бин, я признаю тебя невиновным, носи свою бороду и исполняй свои прекрасные арии!
Сунь Бин опустился на колени и поклонился.
Толпа долго охала и вздыхала.
От шэньши неслись безудержные восхваления.
Мэйнян стояла на коленях и взирала лишь на обворожительное лицо начальника Цяня.
– Дочь семьи Сунь справедлива и бескорыстна, она женщина с мужским характером, такое поистине редко встречается. – Уездный Цянь повернулся к чиновнику, ведавшему налогообложением: – Жалую ей лян серебра!