1
Стоило открыть глаза, как в них ударил луч света, пробивающийся сквозь ветви ив. В мозгу промелькнули страшные картины, которые он видел с вершины дерева, и сердце болезненно сжалось, как мошонка быка при неожиданном ударе. С этого момента в ушах зазвучал торопливый, как сигнальный огонь, бой гонгов и барабанов, словно пролог перед началом большого представления оперы маоцян. За боем последовали протяжные, печальные переливы шалмея-соны и труб под непрерывный с циклическим повторением аккомпанемент цитры-цинь, где струнами служили кот да кошки. Эти звуки, которые полжизни сопровождали его, притупили сердечную боль, словно стерев с лица земли высокие горные пики и завалив песком ущелья глубиной в десять тысяч чжанов, образовав обширное плоскогорье. Стаи сорок, следуя громыханию музыки в его сердце, театрально парили, словно кружащиеся в небе темные облака; а перестукивание не знающих устали дятлов служило учащенным ритмом этой музыки. Тонкие ветви ив колыхались под ветерком, как когда-то его пышная борода.
«Я, я, я держу в руке дубинку из жужуба. За пазухой у меня клинок снежного меча. Делаю шаг и рыдаю осиротело. Делаю два, и кипит пламя гнева. Я, я, я торопливо иду по извилистой тропе, как это непросто дается мне».
Под исполненную горечи и негодования арию в душе он, опершись на ствол дерева, с трудом встал, покачивая головой и топая ногами. Бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум… Бум-бум-бум… Бум!
«Увы! Я, Сунь Бин, возвожу глаза на север, где мой дом, языки пламени на полнеба, валит черный дым. Мою жену убили злодеи, она, она, она в брюхе рыб. Мои дети, ах, какое горе! И сын, и дочь отправились к Желтому источнику[82]. Проклятые заморские дьяволы, светловолосые и зеленоглазые, сердца у них, как у змей и скорпионов, чувства в них нет. Убили невинных, разорили меня и уничтожили семью, ни кола ни двора, я, я, я… Ах, какое горе!»
Опираясь на палку из жужуба, которая принесла ему столько несчастий, он, пошатываясь, вышел из ивовой рощицы.
«Я, я, я, я подобен дикому гусю, отставшему от стаи, я как тигр, попавший на равнину, дракон, оказавшийся на мели…»
Размахивая жужубовой палкой, он крушил все направо и налево, во все стороны, бил так, что на ивах трескалась кора, так, что застонали деревья и травы.
«Ах вы, немецкие дьяволы! Вы, вы, вы убили жену, убили детей, злодеи лютые… Глубока ненависть за это море крови, я обязательно должен отомстить!»
Бам-бам-бам-бам-бам… Трах-бах-бах…
«Какой же ты мужчина, если не последует месть».
Размахивая палкой и спотыкаясь, он рванулся к реке Масан. Вода доходила ему до пояса. Ко второму месяцу лед в реке уже растаял, но озноб пробирал до костей. Однако он совершенно не чувствовал холода, душу ему грел жгучий огонь мести. Идти было трудно, вода, словно толпа заморских солдат, задерживала его, мешала. Он лез напролом, колотил воду палкой. Плюх-плюх-плюх-плюх-плюх-плюх! Звуки ударов лезут в уши, брызги летят во все стороны.
«Словно тигр ворвался в овечье стадо».
Брызги летят в лицо, одни не ясно какие, другие сероватые, третьи кроваво-красные.
«Врываюсь в пучину дракона и логово тигра, убиваю, кровь течет рекой, мой жребий сыгран, я, я, я здесь судья загробного мира, злой дух, вестник смерти».
Работая руками и ногами, он забрался на дамбу, опустился на колени, лаская еще не совсем засохшие следы крови.
«Мои деточки, я видел, как вы ступили на дорогу к Желтому источнику, душа разрывается, голова кружится, рябит в глазах, я, я, я в бешеной ярости».
Все руки в крови и грязи. От еще не догоревшего дома идут обжигающие волны жара. Воздух полон обжигающих частиц пепла. В горле собрался противный ком сладкого, горького и соленого. Он опустил голову, и его вытошнило кровью.
В этой бойне погибло двадцать семь жителей Масана. Люди подняли тела свои близких на дамбу, уложили рядами, стали ждать, когда прибудет посмотреть на них его превосходительство начальник уезда. Под руководством Чжан Эръе несколько молодых парней прыгнули в реку, в пяти л и вниз по течению выловили тела Сяо Таохун, Баоэра и Юньэр и положили вместе с остальными. Тело жены прикрыли старой курткой, из-под которой торчали белесые, как у больного, застывшие ноги. Сунь Бин вспомнил времена, когда она выступала в роли молодой кокетки в темной одежде: с фазаньим пером на голове, драгоценным мечом на поясе, в вышитых туфлях с красными бархатными цветками величиной с кулак на носках. Как она пела и плясала, размахивая длинными рукавами, лицо как цветок персика, тонкий, как тополь, стан, поет как иволга, посмотришь – залюбуешься!
«Ах, жена моя, Думал ли я, что град побьет весенние краски, тем более что ветер будет, как лезвие, а иней, как меч, что я буду лить кровавые слезы… Красное солнце клонится к западу, давно уже повис серебряный крючок. Заунывная песня пастушка, карканье воронья ввечеру… Звуки медного гонга, подрагивающие ручки паланкина, прибыл начальник уезда Гаоми…»
Сунь Бин увидел, как из паланкина, согнувшись, вышел начальник Цянь. Всегда ходивший со спиной прямой, как створка двери, он непонятно от чего странно горбился. Обычно сиявшее улыбкой лицо было страшно перекошено. Борода, всегда вольно развевавшаяся, как хвост скакуна, была всклокочена, как хвост тощего осла. Неизменно чистые и прозрачные, несравненно проницательные глаза померкли и потухли. Не зная, куда девать руки, он то сжимал их в кулаки, то напряженно хлопал себя по лбу. Двое телохранителей с мечами осторожно шли позади него, не понимая, то ли охранять его, то ли приглядывать за ним. Один за другим уездный осмотрел все тела на дамбе. Земляки молча следили за ним. Уголком глаза начальник Цянь окидывал стоявших в благоговейной тишине сельчан. На его волосах быстро выступили капли пота. В конце концов он остановил суетливую поступь, утер пот рукавом и заговорил:
– Старики, земляки, вы должны превозмочь…
– Вы, господин, уж выступите за нас… – яростно заголосили земляки, сплошной стеной упав на колени.
– Быстро встаньте, дорогие земляки. У меня сердце кровью обливается в связи с этим кровавым побоищем, но мертвых не воскресишь, прошу вас приготовить гробы. Предание земле упокоит их…
– Неужто наши люди погибли зазря? Неужто позволим заморским дьяволам так бесчинствовать?
– Земляки дорогие, ваше горе – это и мое горе, – пустил слезу уездный, – ваши отцы и матери – мои отцы и матери, ваши дети – и мои тоже. Всячески надеюсь, что вы, дорогие земляки, не будете горячиться и не станете действовать, поддавшись настроению. Я завтра же отправляюсь в столицу провинции просить аудиенции у его превосходительства генерал-губернатора. Обязательно от вашего имени буду добиваться справедливости!
– Мы придем туда с телами на плечах!
– Нет-нет, никак нельзя, – заволновался начальник Цянь. – Прошу поверить, я обязательно буду на вашей стороне, была не была, рискну этой шапкой с перьями!
Под горькие стенания народа Сунь Бин увидел, как начальник Цянь незаметно подошел к нему и негромко произнес:
– Сунь Бин, будь добр, пройдись со мной.
Вновь зазвучавшая в душе Сунь Бина музыка вдруг нахлынула с еще большей силой, словно раскололась земля, будто сошла лавина в горах и закружилась вихрем. Брови сомкнулись, тигриные глаза округлились, он высоко замахнулся своей жужубовой палкой…
«Пес-чиновник, изображаешь верх добродетели, когда говоришь, что будешь просить за народ, ясное дело, пользуешься случаем, чтобы схватить кого-то. Ты стал чиновником не для того, чтобы стоять за народ, а чтобы охотно стать соучастником. Моя, моя, моя жена погибла, все надежды рассыпались в прах, и самое правильное – это месть. Что толку быть цзиньши по двум спискам и правителем уезда, если даже государь император ни на что не годен. Руки чешутся беспощадно избить невежественного чиновника».
Нацелившись на голову начальника Цяня, он нанес яростный удар…
«Пусть мне отрубят голову, останется шрам размером с чашку, – но убью тебя, предателя-уездного, пособника тигров-людоедов».
Начальник Цянь ловко ушел в сторону, и палка Сунь Бина со свистом рассекла воздух. Увидев, что господин в опасности, управские выхватили мечи и бросились к Сунь Бину, чтобы схватить его. Сунь Бин издал крик, ему одному, как бы он ни старался, было трудно противостоять стольким солдатам. Он вышел из себя, обернувшись разъяренным зверем, из глаз летели огненные искры. Народ как один разгневался, поднялась волна возмущения. Палка Сунь Бина летала туда-сюда, один толстяк из управских не успел уклониться, получил удар по поясу и, перевернувшись пару раз, скатился по дамбе. Возведя глаза к небу, начальник Цянь вздохнул:
– Эх, я старался как мог, остается полагаться на волю Небес. Дело касается иностранцев, земляки, никак нельзя поступать необдуманно. Тебя, Сунь Бин, я сегодня отпускаю, но думаю, пусть ты сумеешь уйти от расплаты в первый день месяца, на пятнадцатый ты не уйдешь. Берегись!
Под охраной управских уездный Цянь забрался в паланкин. Паланкин пришел в движение, ноги носильщиков только мелькали, и процессия быстро исчезла в опустившихся сумерках.
Этой ночью Масан не спал, тут и там голосили женщины, в лавках гробовщиков до самого света стучали долота. Наутро соседи стали помогать обряжать покойников и укладывать тела по гробам. Вереницу свежих гробов заколачивали гвоздями.
После похорон живые бестолково бродили, словно пробудившись от кошмарного сна. Толпы народа собрались на дамбе и вглядывались через поля на бараки железнодорожников. Высокую насыпь железной дороги уже дотянули до Лютин, самой восточной деревушки родного края, всего в шести ли от Масана. Будут разрушены могилы предков, завален слив от наводнений, нарушен тысячелетний фэншуй. Очень большое впечатление производили слухи об отрезанных и уложенных под шпалы косах, и никто не мог быть уверен, что его голову минует опасность. Отцы-чиновники – все прихвостни иностранцев. Для народа наступили тяжелые времена. За ночь Сунь Бин полностью поседел, остатки бороды превратились в жесткую щетину, сами собой ломались и выпадали. Со своей палкой в руке он носился по городку, словно в помешательстве, как вмиг постаревший молодой воин из театра. Народ смотрел на него с сочувствием, считая, что он уже помутился рассудком, и никто не ожидал, что он вдруг бросится на землю и выступит с такими ясными суждениями:
– Земляки, я, Сунь Бин, убил немецкого инженера, накликал беду, принес всем почтенным соседям несчастье,
мне, мне, мне стыд и позор, я, я, я в смятении!
Свяжите меня и передайте Цянь Дину, пусть он только в переговорах с немцами добьется изменения железнодорожного пути. Сунь Бин умрет без сожаления.
Люди подняли Сунь Бина и наперебой стали уговаривать его:
– Эх, Сунь Бин, Сунь Бин, хороший ты человек, самоотверженный, не боишься ни чиновников, ни иностранцев, ты – настоящий герой. Хоть ты и говоришь, что навлек беду на Масан, так ведь такое могло случиться рано или поздно. Лучше раньше, чем позже. Если только эти иностранные дьяволы построят железную дорогу, то нам всю жизнь не будет покоя. Говорят, когда этот «огненный дракон» разгоняется, то раскачиваются горы и ходит ходуном земля. Наши глинобитные дома если не просядут, то развалятся. Ходят слухи, что в Цаочжоу поднялось восстание ихэтуаней – Священной дружины во имя справедливости и согласия. Они хотят бороться с заморскими дьяволами силой. Бежал бы ты, Сунь Бин, в Цаочжоу и вернулся бы с подкреплением Священной дружины. Чтобы возвысить Китай и спасти народ от заморских дьяволов.
Народ скинулся на дорожные расходы и в тот же вечер проводил Сунь Бина в путь. Сдерживая слезы, Сунь Бин запел:
– Земляки, нет красивее реки в родных краях, нет ближе чувства, чем любовь к родине. Я, Сунь Бин, до смерти не забуду этого благодеяния. Без подкрепления не вернусь.
Народ запел в ответ:
– На пути встретишь высокие горы и быстрые реки, береги себя, пусть голова твоя остается светлой и сметливой. Земляки будут ждать тебя в надежде, что скоро вернешься и приведешь с собой небесных воинов и божественных генералов.
2
Минуло двадцать дней, и как-то после полудня Сунь Бин вернулся в Масан. Он был в белом халате, в блещущих серебром латах, на спине – шесть серебристых верительных флажков, на голове – серебристый шлем с красными кисточками в кулак величиной. Лицо у него было раскрашенное, красное как киноварь, брови прочерчены, как острия меча. На ногах у него были сапоги с толстой подошвой, в руке – жужубовая дубинка. Шел он вразвалку с важным видом. Вплотную за Сунь Бином следовали два храбрых генерала. Один – подвижный и ловкий, на поясе – повязка из тигровой шкуры, на голове – золотой обруч, в руке – жезл исполнения желаний. Он пронзительно завывал и прыгал, как царь обезьян Сунь Укун, великий мудрец, равный Небу. У другого из-под наброшенного на плечи черного халата торчал большой голый живот, на голове была шапочка буддийского монаха. Он тащил за собой навозные вилы, и это, разумеется, был сам небесный главнокомандующий Чжу Унэн, также известный под именем Чжу Бацзе[83].
Как только эта троица появилась на дамбе реки Масан, из-за черных туч выглянул луч солнца. В своих ярких доспехах, при такой диковинной внешности, они смотрелись только что спустившимся с облаков небесным воинством. Первым увидел их барич У, но он не сразу признал Сунь Бина. Сунь Бин улыбнулся ему, тот сначала ничего не понял, а потом задрожал от ужаса. Прямо на глазах У странная троица зашла в лавку на западной окраине городка, где продавали жареные пельмени-лубао, и больше не показывалась оттуда.
С наступлением сумерек все жители городка в соответствии со старинной традицией вышли на улицу есть кашу из больших фаянсовых чаш. Барич У бегал из восточного конца улицы в западный, разнося весть о прибытии чародеев. Народ считал, что У напускает таинственности, гоняется за химерами, ему верили всегда лишь наполовину и воспринимали его слова в лучшем случае как соленья, которыми хорошо заедать рис. На западной окраине вдруг раздались звуки гонга. Все увидели Сыси, парня, служившего в лавке, торговавшей жареными пельменями. Тот с куском черной кошачьей шкуры на голове, с лицом, размалеванным под кота, энергично приближался к толпе. Кошачий хвост у него на шее болтался туда-сюда. Он бил в гонг и громко кричал:
– Сунь Бин, человек незаурядный, в Цаочжоу приобщился многому у Кулаков справедливости и согласия[84]. Привел с собой двух бессмертных Сунь Укуна и Чжу Унэна, чтобы ломать железку, убивать предателей, изгонять заморских чертей и восстанавливать покой. Вечером устраивают показ искусств, на которые способны Кулаки справедливости. Мужчины и женщины, стар и млад, все приходите к мосту посмотреть и поучиться ценным навыкам. Познаете Кулак справедливости, и никакие пики и мечи не пронзят вас, и жить будете долго. Познаете Кулак справедливости, и все народы между четырьмя морями станут братьями, и за еду не нужно будет платить. Познаете Кулаки справедливости, замирится государь, и всех сделает высокими чиновниками. Всех пожалуют женами, всех сыновей – должностями, поделят между всеми зерно и наделы…
– Так это был Сунь Бин! – удивленно провозгласил Барич У. – Понятно, почему лицо показалось знакомым, да и неудивительно, что он мне улыбнулся!
После ужина у моста запалили большой костер, искры озаряли полнеба. Народ, заинтересованный донельзя, собирался у костра в ожидании выступления Сунь Бина.
Недалеко от костра поставили стол восьми небожителей[85], на нем установили курильницу и зажгли три палочки благовоний. Рядом с курильницей поставили два подсвечника с большими красными свечами из бараньего жира. Колеблющийся огонь свечей добавлял немало мистики предстоящему событию. От искр, с треском летящих от костра, вода в реке блестела серебром. Двери в лавку жареных пельменей были плотно закрыты. Народ заволновался. Кто-то закричал:
– Сунь Бин, а Сунь Бин, уехал на пару недель, и думаешь, никто тебя не узнает? Чего духами и демонами прикидываться? Выходи быстрей, покажи, чему научился из волшебных искусств ихэтуаней.
Высунувшийся в щелку ворот лавки Сыси негромко проговорил:
– Не шумите, они священный отвар пьют!
Двери вдруг широко распахнулись, как пасть огромного зверя. Народ в полной тишине, выпучив глаза, ждал появления Сунь Бина и великих небожителей, которых он привел. Так ждут выхода на сцену знаменитого актера. Но Сунь Бин не выходил. Покой, тишина, только речной поток бурлит, разбиваясь об опоры моста, лишь трещат искры костра, словно трепещущий на ветру красный шелк. Кто-то из пришедших оказался раздосадован, кто-то пришел в движение, и в движение немалое. И вдруг высокий-превысокий голос завел арию сюйшэна из оперы маоцян, с легкой хрипотцой, но все же с известным изяществом:
– Известить о глубоких знаниях явился в родные места…
Звук тянулся все выше и выше, как коленца бамбука, пронзая облака, неторопливо понижался, потом вдруг вновь устремлялся вверх, еще выше, а затем уносился ввысь, да так высоко, что не видать и следа… Сыси лихорадочно заколотил в гонг, безо всякого ритма, как попало. И вот появился Сунь Бин. Он одет был так же, как и днем: белый халат и серебристый шлем, на красном лице брови прочерчены, как острия меча, парадные сапоги с толстыми подошвами, жужубовая палка. Вплотную за ним следовали Укун и Бацзе. Сунь Бин обежал собравшихся у костра, ноги его почти не отрывались от земли – поступь молодого воина в опере маоцян, но с характерными очертаниями женщины-воина. Это были маленькие шажки, переходившие в поистине быстротечный полет, как плывущие облака и текущая вода. Потом последовал удар ногой, и Сунь Бин мгновенно преобразился. Он отклонился назад, сделал кульбит и упал на землю. Наконец, Сунь Бин застыл в позе доблестного героя, стойкого в своем горе, и запел:
– В Цаочжоу приобщился я к божественному Кулаку справедливости и согласия. Святые небожители отовсюду собрались помогать друг другу, решив не дать заморским дьяволам остаться в живых. Перед расставанием братья-наставники неоднократно повторяли, что мы должны вернуться в Гаоми и воздвигнуть здесь священный алтарь, а потом преподавать народу божественный кулачный бой, что именуется шэньцюань[86], учить люд боевым искусствам и объединить всех в едином духе людей, которым под силу сдвинуть гору Тайшань. Специально послали со мной брата-обезьяну и братца-хряка в защиту буддийской веры, оба они, нашедшие путь к спасению святые, спустились к нам прямо с небес.
Когда Сунь Бин закончил петь свою «кошачью арию», народ уже смотрел на него пренебрежительно, мол, какой это божественный Кулак, какие-то перепевки из старого театра. Сжав кулаки, Сунь Бин согнулся перед всеми в малом поклоне:
– Земляки, во время нынешнего визита в Цаочжоу я познакомился с великим учителем Чжу Хундэном[87]. Услышав, что в нашем родном крае немецкие дьяволы насильно строят железную дорогу и убивают безвинных, почтенный брат исполнился благородного гнева. Изначально Чжу Хундэн сам хотел возглавить небесное воинство, чтобы отправиться уничтожать иностранцев, но он слишком занят военными делами и не нашел возможности освободиться от них. Почтенный специально передал мне все секреты шэньцюань и приказал по возвращении воздвигнуть на родине священный алтарь, учить всех шэньцюань и изгонять иностранных дьяволов из Китая. Эти двое присланы великим учителем, чтобы помочь воздвигнуть алтарь и практиковать боевые искусства: второй наставник брат-обезьяна и третий наставник братец-хряк. Они оба обладают чудесной способностью противостоять ударам мечей и копий, чуть позже они это вам продемонстрируют. А теперь сделаю почин и покажу землякам немного из того, чем владею сам. Положу начало делу. Как говорится, брошу кирпич, и может быть, получу взамен яшму.
Сунь Бин отложил жужубовую палку, достал из узла Сунь Укуна лист желтой бумаги для жертвоприношений и поджег от огня свечи. Бумага в его руке сгорела, пепел скрутился, взлетел и закружился в потоке воздуха от костра. Покончив с этим, Сунь Бин опустился на колени перед столиком и почтительно отбил три земных поклона. Затем встал, достал из узла талисман с велением Неба, положил в большую черную чашу и сжег, налил в черную чашу воды из тыквы-горлянки на поясе, размешал пепел новыми красными палочками для еды, поставил на столик. Снова встал на колени и отбил три поклона, потом, не вставая с колен, взял двумя руками черную чашу и выпил ее содержимое одним глотком. Опять трижды совершил поклон, затем закрыл глаза и стал что-то бормотать. Наверняка это была молитва. Она была неразборчивой, в толпе могли разобрать лишь отдельные слова, а общий смысл – нет. Говорил он то громко, то тихо, с беспрерывными переливистыми интонациями, они были красивы, как вышитая парча, от них слипались веки, одолевала зевота и наступала сонливость. Вдруг Сунь Бин громко вскрикнул, изо рта у него пошла белая пена, все тело задергалось в конвульсиях, и он упал оземь. Очнувшиеся зрители бросились было помочь ему, но их остановили Укун и Бацзе.
На глазах застывших в напряженном ожидании людей Сунь Бин выгнулся, как карп, и вскочил. Дюжее тело взлетело, как перышко, на три чи, а потом устойчиво опустилось на землю. Все прекрасно знали Сунь Бина, знали, что он всего лишь вольный актеришка, который тяжело дышит на сцене после пары кульбитов, а тут вдруг взял и исполнил выдающийся трюк из цингуна[88]. Пораженные земляки разом лишились дара речи. В ярком пламени костра глаза Сунь Бина блестели изумительным светом. Необычайно сияло и его раскрашенное красным лицо. Оно казалось и знакомым, и чужим. Когда он открыл рот, все тотчас узнали характерные для Сунь Бина интонации, но сразу поняли, что это говорит не Сунь Бин. Незнакомый голос был выразительным и отчетливым, внушительным и величественным, словно грозный и необоримый глас великого духа:
– Явился вам великий сунский полководец по фамилии Юэ, именем Фэй[89], прозванный стремительно взлетающим, родом из уезда Танъинь провинции Хэнань.
Сердца людей вдруг зависли, как тяжелые красные яблоки на гибкой ветке, покачались и с металлическим звоном упали.
– Это великий генерал Юэ!
– Воплощенный Юэ Уму!
Один человек опустился на колени, за ним как один последовали другие. Им достаточно было лишь увидеть, как вольный и выдающийся дух Юэ Фэя переселился в Сунь Бина и как он покружился на «летающих ногах», легкий и стремительный. Его тело поднималось и опускалось, за спиной развевались на ветру верительные флажки. От серебристых лат волнами шло сияние. Сунь Бин сейчас был не человек, а дракон среди людей. Перестав кружиться в воздухе, он поднял гладкую жужубовую палку и принялся, как серебряной пикой, колоть налево и направо. Выпад вверх, блок вниз. Двигался он, как чудовищный питон, огромный змей. У зрителей рябило в глазах, сердца были полны искреннего восхищения, все наперебой отбивали земные поклоны. Наконец, Сунь Бин отложил дубинку в сторону и великолепным золотым голосом запел:
– Двенадцать проклятых златых ярлыков несут стране беду, три войска ревут хулы, с грохотом катятся по Хуанхэ высокие валы… Как жаль стариков! Слышны полные страданий печальные стоны. Но хуже всего – то, что мудрые правители покинули чертог и так и не вернулись ко двору. Когда расходится от варваров пыль на северном берегу, злобу к предателям при дворе сдерживать не могу! Скорби и гнева душа полна, к кому обратиться мне? К Небу взываю с мечом в руке, скорбную песнь пою!
– Я, стремительно взлетающий Юэ, получил веление Небесного владыки спуститься к алтарю, перевоплотиться в Сунь Бина, передать вам воинские искусства, чтобы подняться на смертельный бой с заморскими дьяволами из чужих краев.
Слушай приказ, Укун…
Наряженный под Укуна второй наставник поспешно выступил вперед, опустился на одно колено и произнес:
– Здесь, генерал!
– Приказываю показать все восемнадцать приемов обезьяньего жезла.
– Слушаюсь!
Укун подтянул тигровую шкуру на поясе, поднял руку и провел по лицу. Убрав ее, он будто сменил маску, лицо стало живым и подвижным, как у обезьяны. Его гримасы и ужимки были очень забавными, но смеяться никто не посмел. Перестав гримасничать, Укун издал странный вопль и, взяв обеими руками жезл исполнения желаний, сделал кульбит. Все восхищенно охнули. После такой реакции он еще больше воодушевился, зашвырнул жезл в небо, высоко подпрыгнул вслед за ним, выполнил в воздухе два кульбита подряд, уверенно и беззвучно опустился на ноги, не качаясь, вытянул руки и поймал упавший с неба жезл. Все движения точные, без единой ошибки, тютелька в тютельку. Раздались бешеные аплодисменты, под них царь обезьян стал при свете костра показывать, что еще умеет из владения жезлом. Он был разворачивающим свои кольца водяным драконом, а жезл – драконом летящим, он колол, ударял, разбивал, выметал, толок, давил, прикрывал, хлестал, сеял смуту и раздоры. Все движения были донельзя отточены, было на что посмотреть. Жезл свистел в воздухе, почти незаметный. Напоследок царь обезьян воткнул его в землю вертикально, как шест, одним махом запрыгнул на его вершину, застыл на одной ноге в позе золотого петуха и поднес ладонь к бровям, как обезьяна, вглядывающаяся вдаль. Затем соскочил с переворотом назад, мягко опустился на землю и повернулся к народу, сложив руки в малом поклоне. И, вопреки всему проделанному, он не задыхался, не истекал потом, стоял прямо и естественно. Народ хлопал в ладоши, раздавались крики:
– Браво!
Командующий Юэ снова скомандовал:
– Бацзе, слушай приказ!
Третий наставник Бацзе подбежал вразвалочку и хрипло отрапортовал:
– Я здесь, генерал!
– Великий генерал приказывает тебе продемонстрировать народу восемнадцать приемов с вилами!
– Есть!
Волоча железные вилы, Бацзе улыбался дурацкой улыбочкой, словно какой-нибудь болван, идущий в поле раскидывать навоз. Народ увидел, что его оружие и есть используемый для этого сельскохозяйственный инструмент. Точно такой же был у всех местных, и все умели им пользоваться. Дурашливо улыбаясь, Бацзе протащил вилы вокруг и раз, и два, и три. Народ захихикал, думая в душе: этот третий наставник, он что, только и умеет ходить кругами с глупой улыбочкой? А тот, завершив третий круг, отбросил вилы, встал на четвереньки и пошел еще на один круг. На ходу он похрюкивал, как свинья, которая роется в земле в поисках еды. Толпа в конце концов не выдержала и расхохоталась. Но взглянув на командующего Юэ, застыла в торжественном молчании, словно каменные статуи. А про себя все думали: у этого третьего наставника, наверное, тоже какой-нибудь козырь припасен на конец!
И действительно, третий наставник перестал копаться в земле, как старая свинья, на четвереньках взлетел над землей и помчался быстрее настоящей свиньи, правда все еще похрюкивая. Пробежав так пару кругов, он стал кататься по земле, как черный вихрь, и неожиданно встал на ноги. В руках у него непонятно откуда очутились вилы с железными зубьями. За всеми его движениями, на первый взгляд неумелыми и неуклюжими, взгляд знатока видел скрытую утонченность и мастерство. Народ и братца-хряка приветствовал аплодисментами.
Тут заговорил командующий Юэ:
– Земляки, послушайте, я получил приказ Нефритового императора, что правит на Небесах, прибыть, чтобы установить здесь священный алтарь, и собрать всех для занятий боевыми искусствами. Нужно вставать на войну с заморскими дьяволами. Заморские солдаты переродились из цзиньского войска[90], а вы – потомки армии генерала Юэ Фэя. Заморское войско вооружено иностранными винтовками и пушками. Как им противостоять, если не заниматься каждый день боевыми искусствами? Нефритовый император велел поучить вас шэньцюань. С этим искусством вы будете неуязвимы для мечей и копий, для огня и воды, станете богатырями с крепкими телами. Есть ли у вас желание прислушаться ко мне, вашему главнокомандующему?
Народ зашумел:
– Хотим слушаться главнокомандующего Юэ, руководи нами!
Юэ и скомандовал:
– Генералы Сунь и Чжу, слушайте мой приказ!
– Слушаем, генерал!
– Приказываю показать нам искусство «Покрова золотого колокола»![91]
– Есть! – отозвались Сунь и Чжу.
Командующий Юэ собственноручно сжег два амулета и предложил генералам испить получившийся из золы напиток. Затем Юэ произнес заклинание, сопровождая его движениями пальцев, причем на этот раз он говорил особенно четко, видимо, специально для того, чтобы все ясно расслышали и запомнили его слова:
– И «Покров золотого колокола», и «Железная рубаха»[92]– части Кулаков справедливости и согласия, которые касаются Небес. Выпиваешь напиток с заклинанием и сразу становишься небожителем, твердым, что железо. Железный небожитель восседает на железном лотосовом престоле, у него железная голова и железный пояс, сам он – железная стена. Ни одна пуля и ни один снаряд его не тронут…
Закончив читать заклинание, командующий набрал полный рот чистой воды и окропил все тело Укуна, затем точно так же окропил Бацзе и огласил:
– Готово, начинайте!
Сунь Укун перевел дух и указал пальцем на голову. Чжу Бацзе размахнулся вилами, наметился в голову Сунь Укуна и обрушил на нее всю силу удара. Но шея Сунь Укуна даже не двинулась, а голова осталась целой и невредимой.
Чжу Бацзе, выдохнув, указал на живот. Сунь Укун размахнулся жезлом и ударил товарища прямо в брюхо. От своего сокрушительного удара Укун даже отскочил назад. А Бацзе, почесывая живот, только захихикал.
Командующий Юэ сказал:
– Если кто не верит нам, то прошу выйти и попробовать самому!
Один горячий молодец по фамилии Юй, именем Цзинь, был известен неистовым характером и однажды ударом кулака свалил быка. Юй выскочил в круг, подобрал кирпич и швырнул в голову Укуна. Кирпич разлетелся на куски, а голове Укуна ничего не сделалось. Юй Цзинь послал Сыси в лавку за кухонным тесаком, а сам обратился к командующему Юэ:
– Вы же не против, командир?
Тот лишь молча усмехнулся.
Чжу Бацзе кивнул.
Юй Цзинь размахнулся и со всей силы нанес удар тесаком по животу Бацзе. Раздался лишь звонкий скрежет, словно рубанули по железу. На животе Бацзе добавился еще один белый шрам, а лезвие тесака зазубрилось.
Не осталось таких, кто не преисполнился бы искренним восхищением умениями героев. Люди один за другим выражали желание поучиться у них боевым искусствам.
Командующий Юэ сказал:
– В шэньцюань самое замечательное – то, что его быстро постигаешь, пусть даже у тебя нет сил курицу связать, было бы желание, искренняя вера творит чудеса. Выпил напитка с заклинанием и можешь перевоплощаться в любого святого небожителя, в какого хочешь, в того и воплощайся. Хуан Тяньба[93] – так Хуан Тяньба, Люй Дунбиня[94] – так Люй Дунбиня. Перевоплотившись в небожителей, сможете преуспеть в боевых искусствах и исполниться большой силы. Выпьете еще зелья, и ваши тела алмазом не пробуравишь, станете вы неуязвимы для мечей и копий, для воды и огня. Станете Кулаками справедливости и согласия, и ваших достоинств будет не перечесть. В бою сокрушите любого врага, а в мирное время будете хранить всеобщий покой.
Все как один радостно закричали:
– Хотим командующего Юэ в наставники!
3
Десять дней спустя наступил Праздник Чистого света 37-го года по 60-летнему календарю, что считается 1900 годом по чужеземному. Утро отметилось мелким моросящим дождем. Сунь Бин отдал приказ своему отряду, собранному из только что обученных людей, выступить и атаковать жилища немецких строителей-железнодорожников.
Все эти десять дней он днем и ночью под защитой Суня и Чжу воздвигал у моста священный алтарь. Все силы отдавались на написание магических формул и чтение заклинаний да на обучение земляков защите от пуль и снарядов. Подходящие по здоровью мужчины в поселке вступили в священную дружину: принимали присягу у алтаря и обучались шэньцюань. Принять участие во всеобщем действии приходили даже молодые люди из окрестных деревень, являвшиеся в Масан прямо со своим провиантом. Молодой человек Му Ду, который пас коз на дамбе реки Масан, и горячая голова Юй Цзинь стали верными телохранителями Сунь Бина. Му Ду и Юй Цзинь вполне могли сойти за сопровождавших некогда Юэ Фэя Чжан Бао и Ван Хэна. В дни занятий боевыми искусствами каждый здоровяк выбирал себе по душе особо почитаемого духа небесного или земного, знаменитого полководца древности или современности, героев и просто выдающихся людей и воплощался в него. На плацу перед всеми представали Юэ Юнь, Ню Гао, Ян Цзайсин, Чжан Фэй, Чжао Юнь, Ма Чао, Хуан Чжун, Ли Куй, У Сун, Лу Чжишэнь, Ту Синсунь, Лэйчжэньцзы, Цзян Тайгун, Ян Цзянь, Чэн Яоцзинь, Цинь Шубао, Юйчи Цзиндэ, Ян Цилан, Хуянь Цин, Мэн Лян, Цзяо Цзань… В общем, всевозможные персонажи из театра, герои из книг, духи из сказаний вышли из пещер и спустились с небес, чтобы воплотиться в жителях поселка Масан и проявить свои необыкновенные дарования. Сунь Бин, уподобившись противостоявшему цзиньскому войску знаменитому полководцу и верноподданному сановнику Юэ Фэю, собрал под своей властью всех преисполненных беззаветными чувствами преданности и долга героев Поднебесной, владеющих боевыми искусствами былых времен. За быстротечные десять дней земляки обрели твердость тела, какую и алмаз не берет, и были в полной мере готовы помериться с германскими дьяволами – кто кого.
Авторитет командующего Юэ рос, на его призыв откликались сотни людей. Среди его последователей насчитывалось уже восемьсот человек. Юй Фэй, обернувшийся Сунь Бином, очаровал всех женщин, они покрасили для него много ткани в красный цвет и раскроили окрашенную ткань на головные повязки и пояса для тех, кто был под его командой. Еще Юэ Фэй задумал сделать огненно-красное знамя и вышить на нем семь звезд Большого ковша. Восемьсот бойцов он разделил на восемь отрядов, а каждый отряд – на десять взводов. У каждого отряда был свой командир, у взвода – старшина. Старшины подчинялись командиру отряда, командиры отрядов – покровителям Сунь Укуну и Чжу Бацзе, а те – командующему Юэ Фэю.
В день Чистого света еще только светало, когда командующий Юэ и его два защитника поставили у моста столик для курильницы и водрузили флаги главнокомандующего. Красные головные повязки и пояса были розданы всем еще накануне вечером. С третьими петухами был разослан приказ собраться всем бойцам. Женщины посреди ночи встали готовить еду. Какую еду? Какую наказал им готовить командующий Юэ:
– Сегодня идем в бой, надо поесть как следует. Катайте лепешки, варите яички с красной скорлупой. Пускай готовящиеся к бою мужи наедятся до отвала.
Чтобы было вкусно, командующий Юэ распорядился, чтобы женщины в каждом доме еще приготовили густой бобовый соус с острым перцем и зеленым луком. Женщинам пришлось по душе распоряжение главнокомандующего, они в точности выполнили его наказ. Со слов командующего Юэ, если кто-то ослушался его распоряжений, то навлек бы на весь люд страшные неприятности. Какие неприятности? На поле боя заклинание не будет действовать, а ведь у пуль глаз нет, им без разницы, куда лететь. Еще командующий Юэ потребовал у своих воинов накануне не возлежать с женщинами, а то в бою бойцов точно настигли бы пули. В его словах звучало беспокойство за безопасность каждого, а потому никто не посмел счесть их за пустословие.
Когда утром запели птицы, герои со всех сторон и дальних далей Поднебесной, словно готовясь к большой сходке, стали группами по двое-трое собираться у моста. Командующий Юэ был очень недоволен теми, кто тянулся позади всех, и хотел строго наказать некоторых, но, подумав, отказался от этого намерения. Все, приходившие за десять дней до того, были крестьяне, не приученные к дисциплинированности, а тогда было время свободное от сельскохозяйственных работ, великий праздник. Что кто-то вообще пришел, уже было неплохо. Конечно, были и такие стойкие, которые явились на место даже раньше командующего Юэ.
Задрав голову, Юэ посмотрел на небо: все в тумане, и солнца не видно. Прикинул, что минула уже половина утра. Поначалу он предполагал застать немцев еще под одеялами, но, похоже, этой задумке не было суждено осуществиться. Но раз уж так сложилось, лучше поздно, чем никогда. Ведь собирать всю братию в одном месте оказалось не так просто. Хорошо еще, народ был готов ринуться в бой. Слышались разговоры и смех. В прошлый раз, когда все переживали гибель своих домашних, настроение было совсем другое. Командующий Юэ и его телохранители посоветовались и решили тут же выступать, принеся предварительно жертву знамени перед алтарем.
Личный ординарец Сыси, получивший повышение по службе от командующего Юэ, но предпочитавший остаться со своей кошачьей шкурой на голове, громко ударил в гонг и заглушил гомон толпы. Юэ Фэй вскочил на табуретку и отдал приказ:
– Построиться по отрядам и взводам перед алтарем на принесение жертвы духам!
Бойцы какое-то время беспорядочно толкались и еле-еле построились. Все стояли в красных повязках и поясах. Кто-то – с копьями, кто-то – с тесаками, кто-то – с плетенками. У потомков искусных воинов по домам оставалось от предков только такое оружие. Но гораздо больше было таких людей, кто пришел с обычными крестьянскими орудиями: железными мотыгами, деревянными вилами, двойными крюками да граблями для навоза. Зато людей было много, в общей сложности семьсот-восемьсот человек – вполне себе войско. Командующий Юэ был взволнован, он прекрасно понимал, что сталь закаляется в огне, а скопление мужей становится войском, лишь приняв боевое крещение. То, что за десять дней из толпы крестьян получилось такое сборище, уже само по себе было чудом. В переброске войск, рассылке офицеров, боевых позициях и построении рядов предполагаемый командующий Юэ ничего не смыслил и во всем полагался на Чжу Бацзе, который втихую давал ему указания. Братец-хряк успел отслужить в поселке Сяочжань недалеко от Тяньцзиня[95], прошел подготовку по новому уставу и даже видел руководившего обучением знаменитого Юань Шикая, его превосходительство Юаня. Командующий Юэ отдал приказ:
– На алтарь! Принести жертву знаменам!
Так называемый «алтарь» составляла курильница, поставленная на столик восьми бессмертных. За столиком в землю были воткнуты два флага, один – белый, другой – красный, с древками из свежесрезанных ивовых веток, с которых даже не сняли бирюзовую кору. Красный – флаг алтаря, на полотнище белыми нитками были вышиты семь звезд Большого ковша. Белый – флаг главнокомандующего, на нем красными нитками был вышит огромный иероглиф, обозначавший фамилию полководца. Вышивка была выполнена двумя барышнями со светлыми головами и искусными руками из семьи портного Ду. Замужние женщины такую работу делать не могут. У тех, кто замужем, руки уже нечисты. Дозволишь им вышивку – колдовство не сработает.
Когда началось жертвоприношение, при полном безветрии вдруг заморосил дождь. Оба флага тяжело обвисли, полотнища совсем не развевались. Мелкий сбой, но что поделаешь? При этом на фоне сумрака и мелкой мороси красные повязки на головах бойцов смотрелись особенно ярко. От этого бьющего в глаза влажного красного цвета командующий Юэ испытывал особый душевный подъем.
Еще больше горячности добавлял мероприятию своим медным гонгом Сыси. Этот паренек превзошел даже малыша Айху из романа «Семеро храбрых, пятеро справедливых». За эти дни Сыси и гонг исколотил до вмятин, и руки об него отбил, пришлось перевязать их белыми тряпицами. Под напряженный бой люди собирались с духом, понемногу крепло чувство собственного величия и торжественности момента. Сунь Укун и Чжу Бацзе притащили овцу со связанными ногами и водрузили ее на столик. Овца оказалась непокладистой, все время поднимала шею и вертела головой, вращала белесыми глазами и жалобно блеяла. Сердце сжималось от ее криков, всем было немного жалко животное. Но жалость жалостью, а жертву нужно было совершить. Перед боем с немецкими дьяволами заклание овцы было благоприятным знаком. Сунь Укун прижал голову овцы, оттянув ей шею, а Чжу Бацзе взял резак для соломы, поплевал на руки, ухватился за ручку, отошел на пару шагов, занес резак и одним движением отсек овце голову. Сунь Укун поднял башку и показал всем присутствовавшим. Из тела овцы хлестала кровь.
С серьезным лицом командующий Юэ набрал в ладони крови и окропил обвисшие знамена. Затем опустился на колени и совершил земной поклон. Все вокруг тоже опустились на колени. Командующий Юэ поднялся и расплескал оставшуюся кровь на головы бойцов. Крови было мало, людей много, всех не окропишь. Те, на кого она попала, невероятно оживились. Во время церемонии командующий Юэ что-то бормотал. Это было обращение сразу ко всем божествам, давно уже обговоренное. Времени оставалось мало, и все не успевали выпить чашу с пеплом сожженного заговора о вселении в каждого бойца духа того или иного небожителя. Вот Юэ и молился сразу за всех. Искренняя вера творит чудеса, и командующему Юэ хотелось, чтобы каждый молча обратился к своему небожителю с просьбой войти в него. Через какое-то время командующий торжественно возгласил:
– Духи неба и земли, имею честь пригласить наших покровителей явить себя. Во-первых, прошу танского монаха Сюаньцзана явиться Чжу Бацзе. Во-вторых, прошу Ша Уцзина[96] явиться Сунь Укуну. В-третьих, прошу явиться Лю Бэя[97] и Чжугэ Ляна. В-четвертых, прошу явиться Гуань Гуна и Чжао Цзылуна. В-пятых, прошу явиться нашего спасителя от помешательства Будду Шакьямуни. В-шестых, прошу явиться «черный вихрь» Ли Куя. В-седьмых, прошу явиться преодолевающего время Ян Сянъу. В-восьмых, прошу явиться У Суна и Ло Чэна. В-девятых, прошу явиться Бяньцюэ, чтобы врачевать болезных. В-десятых, прошу явиться Небесного царя Вайшравану, Цзиньчжа, Мучжа и Нэчжа. Спуститесь с Небес во главе стотысячного воинства, дабы помочь нам уничтожить немецкое войско, вернуть покой в Поднебесную. Нефритовый император, поспеши приказом своим…
Всех вдруг словно охватила нечеловеческая мощь, кровь забурлила. Люди воспряли духом, ощутили прилив сил, мускулы напряглись. Бойцы вместе испустили вопль, запрыгали, как дикие звери, сплошь одни встопорщенные бороды и выпученные глаза. Пришли в движение руки и ноги. Разом все обрели вид необыкновенный.
– Выступаем! – приказал командующий Юэ.
С жужубовой дубинкой в руках командующий выехал верхом первым. У Сунь Укуна в руках был красный алтарный флаг, у Чжу Бацзе – белый флаг командующего, Сыси шел и продолжал колотить в свой гонг, позади тянулись все остальные. Сопровождали их самые разные небожители, хором издавая боевой клич.
Масан стоит на одноименной реке, в южной части поселка расположена сама река Масан с большой дамбой, а на севере открывается необозримая равнина. Для защиты от солдат и бандитов городок был окружен округлой стеной. В ней есть ворота западные, восточные и северные. Стена выше человеческого роста, за ней ров с водой, а перед воротами – висячие мосты.
Войско командующего Юэ вышло из городка через северные ворота. За ним следовала охочая до зрелищ ребятня. Дети несли ветки деревьев, стебли гаоляна и подсолнухов, лица их были измазаны сажей или красной краской. Подражая взрослым, они вторили слабыми голосочками боевому кличу и шагали тоже горделивой поступью. Старики, собравшиеся у стены, жгли благовония, молились о победе.
За границей городка командующий Юэ стал двигаться все быстрее. Ускорился и бой в гонг Сыси. В одном ритме с ним зашагали и бойцы. Бараки железнодорожников были расположены недалеко от городка, выйдешь за стену – сразу наткнешься на них. То и дело начинал моросить мелкий дождь, в полях то тут, то там поднимался туман. Уже зазеленела озимая пшеница. Над просторами тяжело нависло дыхание земли. По краям канав, как звездочки или золотые слитки, к солнцу тянулись цветы дикого латука. По краям дороги, обсыпанные цветками, словно снегом, стояли дикие абрикосы. Войско вспугнуло двух горлиц, которые ловко взлетели в небеса. Вдали в леске раздавался голос кукушки.
Железная дорога Цзяочжоу – Цзиань от Циндао до Гаоми уже была в основном построена. Она равнодушно пролегла по полям, словно злой дракон, у которого видна голова, но не видно хвоста. Несколько человек работали на насыпи, колотя по земле стальными инструментами. Над хижинами вился беловатый дымок. Хотя оставалось идти еще несколько л и, командующий Юэ уже учуял аромат жареного мяса.
Когда до бараков железнодорожников осталось около одного л и, командующий Юэ обернулся и оглядел свое войско. То, что на выходе из поселка еще можно было назвать стройными рядами, уже расстроилось до невозможности. В полях дороги не было, везде липкий чернозем, поэтому у каждого на ноги налипло много грязи. Все шлепали по землянистому месиву, неуклюжие, как медведи. Командующий приказал Сунь Укуну и Чжу Бацзе замедлить шаг, а малышу Сыси перестать бить в гонг. Подождав, пока подтянутся остальные, он скомандовал:
– А ну, ребятки, отряхнуть грязь с ног и приготовиться к атаке!
Бойцы принялись в тесноте отряхивать ноги, некоторые умудрялись отряхивать грязь в лицо другим, отчего возникла еще большая сумятица в рядах. Некоторые, переборщив, умудрились сбросить с ног и обувь. Увидев, что момент настал, командующий громко крикнул:
– Башки стальные, железные животы, стеной железной обнесем их притон, так что ружья и пушки не придут им на помощь. На штурм, бойцы, сносите железную дорогу, бейте заморских солдат, пусть на многие поколения воцарится Великое спокойствие!
Отдав приказ к атаке, командующий Юэ высоко поднял жужубовую дубинку и с боевым кличем на устах смело устремился вперед. Сунь Укун и Чжу Бацзе с развевающимися флагами последовали за ним. У упавшего носом вниз Сыси обувь увязла в черной грязи. Он стряхнул обувь, вскочил на ноги и, не обращая внимания, что босиком, бросился вперед. Хором подхватив боевой клич, бойцы, как рой пчел, толпой двинулись к баракам железнодорожников.
Работавшие на железной дороге поначалу подумали, что это какое-то представление. Но когда «представление» приблизилось, они поняли, что это народная смута. Все рабочие побросали инструменты и разбежались.
Бараки охранял небольшой отряд немецкой морской пехоты, всего человек двенадцать. В это время они принимали пищу и, услышав на улице крики, выскочили посмотреть. Поняв, что дело неладно, они торопливо забежали обратно и прозвучал приказ: «К оружию!» Когда командующий Юэ на всем скаку оказался в десятке с чем-то метров от бараков, немецкие солдаты уже выбегали оттуда с винтовками наперевес.
Юэ увидел, как немецкие солдаты встали на одно колено и из их винтовок стали вылетать белые пары дыма. Одновременно в ушах прозвучали хлопки выстрелов, сзади кто-то вскрикнул от боли, но Юэ даже не обернулся, думать было некогда. Он чувствовал себя качающимся бревном, которое несет бурный поток, и, не чуя под собой ног, ворвался в барак немецких дьяволов. Посреди помещения стоял длинный стол, на котором лежал горшок, полный свинины, и были разложены сверкающие ножи и вилки. В ноздри ворвался дразнящий аромат. Один солдат наполовину залез под кровать, и его длинные ноги торчали наружу. Их и подцепил вилами Чжу Бацзе. Тут же донесся протяжный вопль, слов было не разобрать, наверно, звал на помощь папу и маму. Командующий Юэ вылетел наружу в погоню за пустившимися наутек солдатами. В основном они бежали в сторону железнодорожной насыпи, и толпа бойцов с криками их уже преследовала.
Лишь один немец побежал в противоположную сторону. Командующий Юэ вместе с Сыси направились за ним. Бежал этот солдат не очень быстро, и расстояние между ними стремительно сокращалось. Длинные ноги немца двигались неуклюже, как две негнущиеся деревянные палки. Его бегство смотрелось очень потешно. Неожиданно немец спрыгнул в канаву, и над ее краем поднялся синеватый дымок. Мчавшийся впереди Сыси вдруг подпрыгнул и уткнулся головой в землю. Командующий Юэ еще подумал, что тот упал случайно, но тут же заметил вытекающую из головы товарища струйку крови. И понял, что в него попала немецкая пуля. В душе тут же зазвучала скорбная песнь. Размахивая дубинкой, он бросился к немцу. У самого уха пролетела еще одна пуля. А он уже успел добраться до немца. Тот нанес удар винтовкой с примкнутым штыком, но командующий дубинкой отбил его. Немец что-то гортанно выкрикнул и бросился бежать по дну канавы. Командующий Юэ ринулся за ним. Немец в своих высоких кожаных сапогах шлепал по грязи, словно тащил за собой два тяжеленных глиняных кувшина. Собрав все силы, командующий Юэ рубанул его дубинкой по шее. Немец издал странный вопль, и от его тела разнеслась баранья вонь. «От овцы этот тип родился, что ли», – мелькнула мысль.
Немец уткнулся головой в грязь. Подождав, пока он неуклюже поднимется на ноги, командующий Юэ ударом дубинки расплющил его высокую шапку. Он хотел еще раз ударить немца по голове, но тут увидел, что тот жалко завращал голубыми глазами, прямо как та белая овца, которую принесли в жертву, освящая знамена, и его запястье дрогнуло. Но руку он не отвел, и удар жужубовой дубинки вместо головы пришелся по плечу.