Кинжал оказался на удивление тяжелым. Взяв его в руку, Кристиан почувствовал сопричастность его истории, которая будто добавляла этой невзрачной вещице веса.
Это было непередаваемое ощущение.
Стать членом «Шведского сопротивления» – серьезный жизненный выбор, который не совершается без соответствующих церемоний. Поэтому Кристиан и Микаэль принесли клятву.
«Я, как белый ариец, настоящим даю нерушимый обет. Присоединяясь к братству, заявляю, что отныне не боюсь ни врагов, ни смерти. Борьба требует не только слов, и отныне мой долг – делать все, чтобы защитить наш народ, наши границы и нашу культуру от внешней угрозы, вплоть до полной победы белой расы. Мы вышли на смертельный бой и не сложим оружия, пока не будет повержен последний из врагов. Наша борьба – залог будущего наших детей».
От этих слов пробирала дрожь. Кристиан и Микаэль получили список подлежащей прочтению литературы и «блокнот активиста Шведского сопротивления». Первые наказы им дали на месте: ограничивать себя в потреблении алкоголя и держаться подальше от наркотиков, особенно накануне демонстраций. И не выпускать из рук знамя, коль скоро выпала честь нести его во время демонстрации. Знамя – символ нашей стойкости, и оно не может быть брошено ни при каких обстоятельствах.
С другой стороны, их призывали быть осторожными и не впадать в крайности. Борьба – процесс постепенный. По словам Йенса Мальма, их было всего-то чуть больше сотни. При этом Йенс называл нового председателя из Сёльвесборга лицемером и предателем, а пресловутую «чистку» – внушающим опасения явлением, реваншем ненавистников белой расы.
Меньше чем через неделю после убийства Даниэля они снова отправились в Салем. Там пили в память об убитом товарище, который отныне поджидал их в Валгалле. Смешно было смотреть на этих кабацких расистов, которые слушали «Ультима туле»[53], но в переходах метро вежливо сторонились черномазых. Как будто борьба была для них чем-то вроде хобби.
С другой стороны, они, как никогда, чувствовали себя единым целым. Ведь их было так много. Тем труднее становилось воздерживаться остальным, когда кто-то оказывался втянутым в драку.
Кристиан и Микаэль были рады встретиться со старыми товарищами. Повидались с Нилле и другими из Молодежного крыла.
– Надеюсь, они держат себя в рамках, – заметил Микаэль. – Иначе их вышвырнут, как меня.
Они слушали речи о свободе, борьбе и скорби. Пили. Многие плакали, но только не Кристиан. Чувство единства воодушевляло его. Спрятанная в карман рука сама собой сжималась в кулак при мысли о том, как окончил жизнь их боевой товарищ.
Странно было оказаться в Салеме в первый раз после той злополучной ночи. И, словно время свернулось в кольцо, приятели сами не заметили, как очутились на той же парковке. Снова замелькали черные тени. Но на этот раз Кристиан не побежал, он стал сопротивляться.
А потом они сели в машину к Йенсу Мальму и поехали в сторону Бандхагена. Йенс поставил «Белый легион», в память о Даниэле. Он растрогался и ударился в воспоминания о концертах, на которых ему довелось присутствовать, и о том, каким замечательным барабанщиком был убитый. Они миновали Бандхаген, но продолжали двигаться в сторону Сити. Мальм говорил без умолку и никак не мог успокоиться. Наконец повернули обратно – из-за Микаэля, которому было нужно возвращаться домой.
Кристиан, сидя сзади, любовался через темное стекло домами предместий, выстроившимися вдоль зеленой линии метро: маленькими домиками Стуребю и Хёгдалена, тяжелыми серыми корпусами Рогсведа.
Под музыку «Белого легиона» машина скользила по Глансхаммарсгатан. Они слушали мертвого барабанщика, который погиб совсем юным.
Спустя год Йенс Мальм назначил Микаэля возглавлять Стокгольмское отделение «Шведского сопротивления». Кристиан стал его первым заместителем.
Маленькие люди – большие идеи, такое настало время.
В конце августа летний лагерь закончился, Юнатан вернулся домой со сломанным носом. Первое время после возвращения он опасался за свою жизнь и мучился от страха бессонными ночами. Но потом понял, что о его предательстве известно лишь Кристиану и еще одному человеку. С Кристианом Юнатан объяснился, рассказал об Ирис, амфетамине и о том, как угодил в их сети. Тот успокоил его, заверив, что со временем все вернется на круги своя.
Между тем в природе все шло своим чередом. За окнами квартиры Юнатана на деревьях желтели, жухли и опадали листья. Однажды вечером он разговаривал с Ирис. Та позвонила на секретный телефон, и, когда пошли сигналы, Юнатан стал считать про себя: один, два, три… Если он не успевал принять вызов после пяти, разговор отменялся, так у них было условлено. Но на этот раз Юнатан ответил после третьего. И они с Ирис договорились встретиться на прежнем месте: в машине Ирис, неподалеку от старой танцевальной площадки на Стура Скугган.
Было холодно. Ирис включила мотор, завидев приближающегося Юнатана. Как только тот молча прыгнул на переднее пассажирское сиденье, машина тронулась с места.
– За тобой никто не следит? – спросила Ирис.
– Я не пришел бы, если б следили, – ответил он.
– Ты уверен?
– Да.
– Хорошо.
Она спросила, что нового в «Шведском сопротивлении». Юнатан говорил то, что ему велел Кристиан, – разбавив ответ ничего не значащей информацией, лишь ради того, чтобы Ирис ему поверила. Рассказал о последнем собрании и запланированных совместных акциях с товарищами из Гётеборга и Мальмё. О выступлении Йенса Мальма, изложившего свое ви`дение стратегии синхронных действий фракций разных городов.
Вся их партия держалась на этом – на согласованных действиях разных фракций. Йенс Мальм был лидером на общенациональном уровне, непосредственно ему подчинялись руководители городских отделений.
– Отлично, Юнатан, молодец.
Ирис ничего не фиксировала на бумаге, но Юнатан не сомневался: запись ведется. Не знал только, где она прячет диктофон или что-нибудь в этом роде.
Они проехали транспортное кольцо на Свеаплан, повернули в сторону Оденгатан. В уютном салоне Юнатан чувствовал себя надежно изолированным от внешнего мира. Они остановились на красный свет.
– Черт… – выругалась Ирис, прочитав сообщение на мобильнике.
– Что случилось? – спросил Юнатан.
– Ничего… ничего такого, что касалось бы нас с тобой.
– Рассказывай.
Она тряхнула головой. Потом вздохнула и скосила глаза на Юнатана.
– Ты знаешь, кто такой Мартин Антонссон?
– Да, конечно. Он спонсор…
Ирис закусила нижнюю губу:
– RAF планирует покушение на него.
– Что?
– Это все, что мне известно.
На светофоре загорелся зеленый свет.
– Только что я получила еще одно тому подтверждение, от своего коллеги.
– Вы уверены?
– Мы никогда не бываем уверены на все сто, но сигналы достаточно убедительные. Имеются даже материальные доказательства.
– Что за доказательства?
– План виллы Антонссона найден в квартире одного из подозреваемых. Большего я сказать тебе не могу, и ты должен молчать. Я поставила тебя в известность на случай, если кто-то из ваших окажется где-нибудь поблизости. Будьте осторожны!
Юнатан избегал смотреть в ее сторону, не сводя глаз с дороги, уходящей под колеса машины.
– Мне нужны деньги, – сказал он.
Этого было достаточно, чтобы она поняла: молчание и информация в обмен на деньги. До сих пор все работало именно так. В представлении Ирис, по крайней мере.
– Можешь высадить меня возле Сентраля, – сказал он.
Каждый раз они расставались в разных местах и в разное время суток. Нерегулярность казалась надежным способом сделать их встречи невидимыми для посторонних глаз, сохранить их договоренность в тайне.
Выйдя из машины Ирис на Васагатан, Юнатан спустился в метро Сентраль, миновал турникеты и повернул на красную линию. Он сделал все, как был должен. Возле Шлюза пересел на электричку до Хагсэтры. Опасаясь навлечь на себя подозрения, не оглядывался по сторонам. Выказывать нервозность было опасно, если за ним следили коллеги Ирис. Юнатан переходил из вагона в вагон на каждой станции. И только на Гюлльмаршплане, окончательно убедившись, что «хвоста» нет, решился достать телефон и позвонить Кристиану.
– Нам надо увидеться, – сказал Юнатан. – Сейчас я еду к тебе.
Той ночью он так и не мог заснуть, и тогда эта мысль появилась у него впервые. До сих пор сама информация занимала его настолько, что мешала сообразить, что все это значит на самом деле. Но после беседы с Кристианом Юнатан получил указание залечь на дно. Кристиан сам должен был оповестить вышестоящее начальство и всех, кому по статусу положено принимать меры.
– Отлично, – похвалил он Юнатана. – Просто отлично. Теперь езжай домой и выспись.
И только сейчас, в темноте пустой комнаты, Юнатану пришло в голову это имя: Эби.
Эби Хакими был членом Радикального антифашистского фронта, а именно его «черного» блока. Юнатан понимал, что если ему удастся помешать антифашистам осуществить задуманное, Мартин Антонссон будет и дальше поддерживать деньгами национальное движение. А Эби можно и нужно защитить – его, который когда-то защищал Юнатана. Он прикрыл глаза. Время от времени они виделись с Эби на демонстрациях и старались держаться друг от друга подальше.
Утром на карту поступили деньги от Ирис. Юнатан сразу позвонил Феликсу. На следующей неделе ожидалось сразу несколько праздников, и Юнатан не знал другого способа их пережить.
Но вечером девятнадцатого октября запасы снова иссякли. И Юнатану следовало бы лежать в берлоге и не высовывать носа, как велел Кристиан, но сил к тому времени не осталось. Юнатан бредил. Ему постоянно мерещился Эби. Он то шел навстречу ему на перроне метро, то мелькал в толпе на Дроттнингсгатан, то стоял в изголовье кровати. И Юнатан просыпался в холодном поту, уже не понимая, где находится.