– Я знаю, что ты знаешь, – рассмеялся Йенс Мальм. – Думаю, Нилле до сих пор мучает совесть за то, что он вышвырнул вас из партии.
– Меня никто не вышвыривал, – поправил его Кристиан. – Я ушел добровольно, из солидарности с товарищем.
– Вот, значит, как. – Йенс одобрительно кивнул. – Это и есть твоя самая сильная сторона, Кристиан, – преданность.
В соседней «Мазде» заскрипела кожа, а потом к окну прильнула женщина. Она устроилась на заднем сиденье, пождав ноги. Кристиану даже показалось, что он слышал слабый стон.
В тот же вечер Кристиану позвонил Мальм.
– Ничего не получится, – сказал он. – С Нилле все кончено.
– Что ты такое городишь? – перепугался Кристиан.
– Не говори со мной так. – В голосе Йенса был лед. – Успокойся.
– Извини, – опомнился Кристиан. – Так что там стряслось?
И Мальм рассказал ему, как звонил Никласу, чтобы прояснить детали насчет Микаэля. Они договорились встретиться на территории старой фабрики в Сольне, где Перссон должен был передать деньги. Йенс явился в назначенное время – никого не было. После получасового ожидания он забеспокоился и позвонил Перссону, но тот не отвечал. Спустя еще пятнадцать минут Никлас Перссон перезвонил ему сам и был страшно обеспокоен.
Их разговор подслушали. Во всяком случае, перехватили ключевые слова: «Шведское сопротивление», «тюрьма», фамилию заключенного – и этого оказалось достаточно. Новость достигла ушей партийного лидера, и тот сразу обрубил концы. Председатель ругался, что редко с ним случалось. Они только что вступили в предвыборную борьбу и должны экономить силы. У них нет возможности разбрасываться ресурсами, тем более тратить их на малолетних нацистов. В конце концов, люди возлагают на них надежды, уже одно это обязывает. «По мне, – кричал председатель, – пусть эти наци перебьют друг друга, и чем скорей, тем лучше!»
Успокоившись, он отстранил Нилле от должности в канцелярии.
– Можешь позвонить своему другу, – закончил Мальм. – Чтобы он знал…
– Но… как же… нужны деньги… Они же… его…
– Понимаю, но что я теперь могу сделать?
– Неужели нет другого выхода?
– Деньги нужны прямо сейчас, – напомнил Мальм. – Вряд ли нам удастся раздобыть такую сумму законным способом.
– А незаконным?
– Ни в коем случае, Кристиан. – Голос Мальма задрожал. – Я запрещаю тебе даже думать об этом. Как можно вести борьбу за интересы нации, имея на совести такое? Позвони ему и скажи как есть. Это приказ.
Последние слова прозвучали угрожающе: Йенс Мальм редко отдавал приказы.
Кристиан взглянул на часы.
– Он позвонит около десяти. В это время ему разрешают пользоваться телефоном.
– Значит, у тебя есть двенадцать минут, чтобы хорошенько обдумать, что ему говорить, – подытожил Мальм.
В трубке пошли гудки. Несколько минут Кристиан смотрел на телефон, подавляя желание швырнуть его в стену.
Звонок раздался тринадцать минут спустя. Кристиан сидел на полу в гостиной и размышлял, что ему делать дальше. Приложив трубку к уху, он понял, что не представляет себе, с чего начать.
Голос Микаэля звучал едва ли не радостно.
– Ну как, все утряслось?
– Нет, – мрачно ответил Кристиан.
Когда он рассказал все, оба долго молчали.
– О’кей, – послышался наконец голос Микаэля. – Я понял, это все партийный лидер.
– Он.
– Я понял, – повторил Микаэль.
Кристиан спрашивал себя, насколько велика угрожающая его другу опасность. Заговорить об этом с другом напрямую он так и не решился из опасения показаться не в меру подозрительным.
– И что теперь будет? – только и спросил Кристиан.
– Я не знаю, – ответил Микаэль.
Он выжил, судя по всему, по чистой случайности. Был переведен в другую колонию, близ Стокгольма, чтобы подготовиться к жизни на воле. Это решение администрация тюрьмы приняла спустя три дня после их разговора.
В колонии Мариефред до него так и не успели добраться по-настоящему, а на новом месте угроза была куда меньше. Он отделался несколькими ударами кулаком в живот да пинками, от которых пару недель мочился кровью. Вот и все последствия.
В Халлунде бушевал шторм.
Юнатан стоял у окна спиной к телевизионному экрану, на котором сюжеты на тему убийства партийного лидера перемежались со сводками о наступлении «Эдит».
При свете дня Халлунда – нагромождение замызганных бетонных блоков на безжизненном клочке земли. Так оно было всегда, но с начала мая, когда здесь запылали автомобили и начались столкновения полицейских с черномазыми, которых иначе называли обезьянами, стало еще хуже. И теперь Халлунда вздымалась на окраине города мертвыми руинами готического замка, казавшимися особенно зловещими при такой погоде.
Юнатана провели за нос в очередной раз. Ему оставалось удивляться собственной наивности.
С другой стороны, его мучил стыд. Юнатан смотрел на свое отражение в оконном стекле – короткие волосы, четкая линия бровей, одна из которых посредине пересечена шрамом, курносый нос, низкие скулы и маленькие удлиненные глаза. Он был одет в черные мешковатые джинсы и белую футболку. Из-под рукава выглядывала татуировка: слово «Швеция» и свастика. Руки у Юнатана были тонкие и белые. Он избегал лишний раз смотреть на татуировку.
Юнатан достал мобильник и позвонил Кристиану.
Пошли хриплые, прерывистые сигналы, но ответа он так и не дождался.
Юнатан оглянулся на дверь, потом – на кастет, лежавший на подоконнике. В случае чего это было его единственное оружие. Потом еще раз выбрал номер Кристиана, но ответа снова не получил. Квартира состояла из маленького зала, ванной и кухни с кучей грязной посуды в мойке. Юнатан жил здесь уже три года, с тех пор как съехал от родителей. Одна стена была полностью завешана шведским флагом, на желтом кресте которого Юнатан написал от руки: «Шведское сопротивление». На письменном столе лежал вскрытый пакет с махровым халатом. На подарочной этикетке в форме колпака Рождественского Гнома красовалась надпись: «Маме от Юнатана».
Сигналы пошли, но ответа снова не было.
«Дворники» в машине Ирис мечутся как сумасшедшие, но все напрасно. Кристиан Вестерберг зарегистрирован на Ольмсхаммарсгатан, 19, в Хагсэстре, дорога до которой в обычные дни занимает не больше четверти часа.
Но только не при такой погоде.
Стокгольм стоит. Арланда и Брумма отменили все рейсы. Уровень воды в Балтийском море, а вместе с ним и в озере Меларен, поднялся более чем на метр. У кромки берега громоздятся, раскалываясь с угрожающим треском, огромные ледяные блоки.
Спасательные машины блокируют дорогу. Прижавшись к стеклу, Ирис машет удостоверением перед беззаботным лицом помощника полицейского.
– Куда вы? – кричит он.
– В Хагсэтру.
– Куда?
– В Хагсэтру.
Он смеется:
– Счастливо.
Ирис прикручивает окно. По радио передают рождественские гимны:
…it’s worth the wait the whole year through, just to make happy someone like you…[61]
– Кристиан Вестерберг… – задумчиво повторяет Бирк. – Кто он?
– Что-то вроде серого кардинала в «Шведском сопротивлении». Посредник между такими, как Юнатан Асплунд, и руководитель стокгольмской фракции Кейсер. Вестерберг и Кейсер – друзья детства.
– Кейсер… – говорю я. – Где я мог слышать о нем раньше?
– Лет десять тому назад он избил одного «левого» активиста – так, что у того вытек глаз – и получил за это хороший тюремный срок.
– Нет, – отвечаю я. – Я имел в виду не это.
– В остальном о нем известно очень мало. Чрезвычайно скрытная фигура. Наш человек в «Шведском сопротивлении» – Юнатан Асплунд, как я уже говорила.
– Но разве вы не должны вести слежку и за Вестербергом? – удивляется Бирк.
Лицо Ирис мрачнеет.
– Вам легко рассуждать, особенно задним числом, – огрызается она.
– Это ведь не скауты, – продолжает Бирк. – Военнизированная нацистская организация. По идее, вы не должны глаз с них спускать, бросить на них все ресурсы…
– Мы не ведем слежку за людьми, особенно за теми, кто ни в чем не подозревается, – объясняет Ирис. – И потом, даже наши ресурсы ограничены. Сейчас мы уделяем много внимания RAF, у нас свой человек в «Шведском сопротивлении», как я уже говорила, и он информирует нас о всем, что у них происходит… Но здесь, судя по всему, что-то не сработало.
– Возможно, Асплунд просто не знал, – предполагаю я.
– Дело не в этом, – решительно возражает Ирис. – Нам ведь неизвестно, кто преступник. Что, если они вообще не имеют к этому никакого отношения?
Никто ничего не говорит. Сзади раздается треск – похоже, дерево обрушивается на изгородь. Та поддается, угрожающе нависает над дорогой.
И тут я вспоминаю, кто такой Кристиан Вестерберг. Странная фамилия его друга, Кейсер, тоже кажется мне знакомой. Случай избиения в Салеме, много лет тому назад… они как будто были в этом замешаны. Тогда я жил там, но, по правде сказать, проводил дома не так много времени. Я спрашиваю себя, знает ли об этом Грим. Возможно. Я уже не помню, был ли Вестерберг преступником или жертвой. Вероятно, теперь эти подробности не имеют никакого значения.
Кристиан Вестерберг проживает в высотном доме возле пиццерии. Мы выходим из машины. Снег метет за воротник, в глаза, в рот – повсюду. Сквозь налетевший порыв ветра я смотрю на Бирка и Ирис. Он что-то ищет в своем мобильнике; она кладет ключи от машины во внутренний карман пальто. В следующий момент набегает черная тень – и Ирис бросается на Бирка и вместе с ним отлетает в сторону. Огромная плита, не меньше десяти сантиметров толщиной, слетает с крыши и с грохотом обрушивается на асфальт. На мгновение у меня закладывает уши.
– Спасибо, – откуда-то со стороны слышится голос Габриэля.
– Пожалуйста, – отвечает Ирис.