Благодаря горячему заступничеству следователя Быков, согласно его желанию, был отправлен на фронт простым рядовым солдатом Иваном.
Скоро полк, куда поступил Иван, вступил в Восточную Пруссию. Шло наступление, продвигались быстро.
Иван с первых же дней поступления в полк стал любимцем всей своей роты. Утром вставал он первым, вечером ложился спать последним, хлопоча и заботясь обо всем. Не было той услуги, в которой Иван отказал бы своим товарищам, не было работы, от которой бы он старался отделаться или свалить на другого.
Напротив: помочь, облегчить, заменить другого – было для Ивана настоящим удовольствием.
– Душа-человек! – звали его солдаты.
К Ивану обращались постоянно и с просьбами, и с поручениями: почисти ружье, согрей чайник, дай махорки, одолжи сахарку и так далее.
И Иван чистил ружье, ставил на огонь чайник, а ранец его, в котором никогда не переводились махорка и другие солдатские лакомства, всегда был открыт для всех и каждого. Но любимым делом Ивана была разведка неприятельских позиций. Пробраться глубоко в тыл врага было для него чем-то особенно заманчивым.
Не было ни одной разведки, в которой не участвовал бы Иван. Как-то незаметно с первых же дней службы он забрал себе эту привилегию. Когда вызывали желающих, он выступал первым. Когда шли по назначению, он страстно и упорно упрашивал послать и его.
– Бога для, ваше благородие! – молил он.
И надо сказать правду, более ловкого и толкового разведчика трудно было и найти. Добраться до линий врага, обшарить местность было для Ивана какой-то потребностью. В таких случаях он мог не есть и не спать по несколько суток подряд. Отправляя его на разведку, ротный не раз уже приказывал: «Не лезть, куда не следует!» Ничего не помогало, Иван рвался и шел на разведки, как на свидание. Начальство не могло им достаточно нахвалиться.
– Что это он, точно ищет кого-то в Пруссии? – заметил однажды полковой командир.
– Кто же его знает, – ответил ротный. – А невероятного в этом нет ничего. В Пруссии, как говорят, задержана не одна тысяча наших простых рабочих. А у них, у солдат, сват, зять – все близкая родня, которая имеет право на помощь и поддержку.
Несмотря на массу работы, которую Иван взвалил на свои плечи добровольно, он всегда оставался весел или, по крайней мере, казался веселым. Никто, как он, не умел ободрить и оживить роту после утомительного, тяжелого перехода. Никто не мог обратить в смех и шутки недовольство и ропот солдат по случаю опоздания полковой кухни или обоза.
– Ну и шуткарь, не замай[95] его! – хохотали голодные и уставшие солдаты над шутками и фокусами Ивана.
– Молодец! – хвалил ротный.
– Рад стараться, ваше благородие!
Время шло. Подступили к имениям кайзера. Иван стал еще нервнее. Он сильно похудел, но это точно влило в него какую-то новую силу. Он почти не спал, двигался быстро, порывисто и целыми часами не отрывал глаз от неприятельских линий.
Никто, кроме него, конечно, не знал и не подозревал, что Шмидт, будучи еще на приисках, хвастал, что состоит в охране имений своего императора.
Согласно приказу высшего начальства необходимо было занять одну рощу, где засели немцы. На разведку в рощу в числе других, конечно, пошел и Иван.
Когда он вернулся, товарищи его не узнали: он сразу как-то осунулся, точно выдержал долгую тяжкую болезнь, но при этом глаза его сияли и улыбка счастья не сходила с бескровных, запекшихся губ.
– Что с тобой? – спрашивали товарищи Ивана, когда он вернулся к ним, кончив доклад по начальству. – Чему радуешься, Георгия[96], что ли, обещали?
– Ты чего это, парень, – спросил и взводный, – не смерть ли чуешь? Что тебя так перевернуло?
– Братцы, – отвечал Иван, – счастлив я, счастлив! Господь смилостивился. Сердце мое чует: добьюсь я своего! Хоть мертвецом, а уж я его прикончу! Тут он, в роще. Видел, своими глазами видел.
Когда товарищи стали допрашивать Ивана, кого он хочет прикончить, кому он грозит и кто тут, Иван только балагурил и отшучивался… Потом вдруг оборвал и, опускаясь на землю в круг товарищей, сказал:
– Братцы, родные, люблю я вас – душу отдам, не то что жизнь. Спасибо вам, братцы, никто-то из вас меня не задел, не обидел. Слова худого я от вас не слыхал, а я-то, я-то… – И Иван с глухим рыданием упал лицом вниз. Долго он лежал ничком, уткнувшись носом в землю… Его не трогали, не утешали, чутко понимая, что человек переживает что-то тяжелое, страшное.
Зато когда он приподнялся и сел, десяток рук протянулся к нему, предлагая «курнуть».
– Это для нерва, – говорил один солдат, – первое что ни на есть дело! Рукой сымет!
Разведка дала хорошие указания. Немцев не очень много, при двух офицерах; имеется и пулемет. Выработав план наступления и обхвата противника с правой стороны, из-за холма, стали ждать ночи.
С наступлением темноты двинулись.
Иван сразу замолк и сосредоточился. Казалось, вся жизнь его ушла куда-то вглубь, нарастая в какую-то неведомую силу.
У немцев поднялась тревога. Пулемет заговорил. Наши начали продвигаться ползком, немцы осветили местность ракетами. Наши залегли и окопались, надо ждать обходную колонну – зачем зря, раньше времени, терять людей. Во всяком случае, спешить нет смысла.
– Ваше благородие, дозвольте идти на пулемет, – говорит Иван, вытягиваясь перед ротным.
– То есть как идти? – спрашивает ротный. – Одному?
– Так точно, дозвольте, ваше благородие.
– Ты с ума сошел, Иван. Тебя убьют тотчас же. Погоди, наши заходят врагу сбоку. Тогда и пойдем в штыки!
– Дозвольте побаловаться, ваше благородие. Уж я знаю за наверное, что возьму пулемет.
Ротный только пожал плечом. Иван тотчас же сделал вид, что принимает это за разрешение.
– Благодарствую, счастливо оставаться! – И, откозыряв, Иван скрылся в темноте.
– Стой, куда ты, дурак! – закричал ротный, но было уже поздно: Иван шагал прямо в сторону немцев.
– Да что он, и впрямь рехнулся? – бормотал ротный. – Прет напрямки, скотина, да еще по открытому полю.
И правда, Иван, выпрямившись во весь свой гигантский рост, шел быстрым шагом по направлению к немецким окопам, по совершенно открытой поляне, что примыкала к роще. Он не только не скрывался и не прятался, а точно нарочно хотел, чтобы его видели и свои, и враги.
Немцы, завидев человеческую фигуру, как-то странно идущую по открытому месту, сначала молчали, видимо удивленные и пораженные; потом открыли стрельбу. Сначала затакал пулемет, потом затрещали ружья.
Иван теперь уже не шел, а бежал вперед и вперед; его точно подхватила и несла какая-то сила. Фуражку свою он то ли сбросил, то ли она сама слетела от быстрого бега, но голова и лицо Ивана были совершенно открыты.
Солдаты, удивленные и заинтересованные, начали выглядывать из-за кучек земли, которыми окопались. Ротный, скрипя зубами, ругался на чем свет стоит:
– Дурак, мерзавец, черт тебя дери!
Вдруг ротный и вся его залегшая рота громко охнули. Иван, высоко взмахнув руками, из которых выскользнуло ружье, растянулся на земле. Ружье отлетело далеко в сторону, а сам он лежал ничком, лицом в землю и не шевелился, даже не вздрагивал.
Ясно, он был убит, и убит наповал!
Ротный истово перекрестился, шепча:
– Царствие небесное. Эхма, сумасшедший человек!
Солдаты также быстро крестились:
– Мир тебе, Иван; вечная память! – говорили они. – Особый ты был человек. Погоди, уж мы за тебя накладем немцу по первое число, ничего, будет доволен!
Но что это?
Иван лежит, не шелохнется, при ярком свете ракет это видно вполне отчетливо, а дробь пулемета не прекращается. Она даже еще усилилась, стала нервнее, напряженнее. Ружейные залпы тоже гремят, не умолкая…
– Что за оказия, – шепчутся солдаты, – по ком это они жарят? Нашим, кажись бы, еще рано, да и наши покажутся вон из-за того холма, что справа от рощи. Как выйдут, видно будет.
Ротный тоже недоумевал, не мог понять, что случилось. Кого обстреливают немцы? Что не его роту – это ясно, так как пули ложатся много левее.
Между тем у немцев творилось что-то особенное и недоброе: слышались крики, видна была суматоха, люди бегали, толпились.
Вдруг пулемет резко оборвал и замолк. Точно его схватила чужая, вражеская рука. Ружейные выстрелы продолжали еще раздаваться, но не по-прежнему, не дружно, а как-то вразброд.
Ротный давно уже встал на ноги и вышел из-под прикрытия, за ним поднялись и кое-кто из солдат. Удивлению, толкам, предположениям не было конца… «Что, как, почему, что случилось?» – ответа не было. Загадка оставалась загадкой!
Ясно и понятно было одно: у немцев неблагополучно, но в чем дело – никто не знал… Только совершенно неожиданно, к еще большему удивлению всей роты и ее командира, они увидели, что немцы бросают оружие и сами, толкаясь и спеша, бегут в сторону холма. То есть как раз навстречу подступающей с той стороны второй роте. Это окончательно привело всех в недоумение!
Не понимая причины паники в рядах немцев, ротный в то же время отлично понимал, что обстоятельства более чем благоприятны и что такого случая упускать нельзя, а потому он и скомандовал:
– Вперед, в штыки!
Солдаты уже давно рвались вперед и при первых же словах команды бросились с криком «Ура!» на окопы противника.
Почти не встретив ни одного выстрела и ни малейшего сопротивления, рота заняла позицию врага. Окопы и пулемет, который был в полной исправности, перешли в наши руки. Пулемет тотчас же был использован: его повернули в сторону немцев и «огрели» им бегущих.
В это время со стороны холма, куда взбирались немецкие солдаты, грянуло русское «Ура!». Это вторая рота, ушедшая в тыл врага, встретила бегущих и приняла их в штыки.
Попав в «щипцы», немцы долго не сопротивлялись. Они живо сдались, подняв кверху руки и побросав последнее вооружение.