Она проигнорировала его, продолжая следить за дорогой. Сегодняшним вечером все складывалось идеально. Случилась весьма бодрящая и забавная ссора с Тодом Миллиганом, которому без обиняков было указано, куда ему следует катиться. И это к лучшему. Она начинала уставать от его грубости. Теперь она пребывала в состоянии, достаточно, но не чрезмерно возбужденном. Под рев двигателя мимо проносились живые изгороди; дорога, освещенная покосившимися фонарями, напоминала военный тракт, изрытый выбоинами и буграми, которые волшебным образом выравнивались под крутящимися колесами. Машина неслась по ухабам, как корабль — по морским волнам. Если бы еще это был кабриолет, а не вульгарный тесный седан Прыща.
Шедший впереди «крайслер» опасно вихлял своим огромным задом, словно борющийся с течением лосось — хвостом. Гарри Торн никогда не имел дела с такой машиной и не мог удержать ее на дороге, а впереди был крутой двойной изгиб. Дайана это знала. Ее чувства были необычайно обострены, она мысленно видела разворачивавшуюся перед ней дорогу, словно на карте. Торн въехал в первую петлю изгиба, взяв слишком широко, а Спенлоу начал пересекать ее по левому краю. Теперь гонка была за ней, ничто уже не могло помешать ей победить. Прыщ снова присосался к карманной фляжке. Ну и пусть. Хоть оставит ее в покое. «Крайслер» резко вывернул, столкнувшись с «бентли» на крутом изгибе, впечатал его в насыпь, после чего тот, завертевшись, тоже остановился поперек дороги. Сумеет ли она проскользнуть мимо? Дайана начала объезжать их, внешними колесами съехав на траву. «Крайслер», продолжая раскачиваться от удара, перескочил насыпь и протаранил изгородь. Услышав вопль Торна и увидев, как громоздкая машина, чудом не перевернувшись, припала к земле, она издала торжествующий крик. А потом вдруг дорогу сзади словно бы осветил прожектор, своим мощным сиянием поглотив свет ее фар, растворившийся в нем, как пламя свечи — в солнечных лучах.
Она наклонилась к Прыщу.
— Кто это там, сзади?
— Понятия не имею, — пробормотал Прыщ, безуспешно пытаясь обернуться, чтобы посмотреть в заднее стекло. — Какой-то гад.
Дайана стиснула зубы. Проклятье! У кого это, черт побери, может быть такая машина? В зеркало заднего вида можно было рассмотреть только яркие огни огромных фар. Она вдавила педаль газа в пол, и машина рванула вперед. Однако преследователь легко шел за ней, не отпуская. Она съехала с дорожного полотна — пусть, мол, врезается, если хочет, в застрявших на дороге. Но он невозмутимо продолжил свой путь, минуя препятствие. Из темноты выступил узкий горбатый мостик. Взлетев на него, Дайана словно бы увидела себя на краю мира: внизу расстилалась деревня с широкой открытой площадью. Это был шанс для преследователя, и он его не упустил. Огромная темная машина, длинная, открытая, поравнялась с Дайной. Краем глаза она увидела водителя. Секунд пять он держался параллельно ей, и она разглядела черную маску, шапочку и вспышки серебра на черном фоне, потом, на сузившейся улице, он вырвался вперед. Дайана вспомнила, что говорила ей Памела Дин: «Вы увидите его, когда меньше всего будете этого ожидать».
Как бы то ни было, она не должна его упустить. Теперь он ехал впереди, машина двигалась с легкостью и грацией пантеры, ее задние габаритные огни, дразня, светились в нескольких ярдах от Дайаны, которая была готова расплакаться от злости: он с ней играл.
— Это все, что можно выжать из твоей проклятой голландской печки? — выкрикнула она.
Но Прыщ спал. Голова его каталась у нее по плечу, и она резко стряхнула ее. Мили через две дорога нырнула под арку сходящихся древесных крон, по обе стороны от нее простирался лес. Головная машина неожиданно свернула на боковую дорогу, проехала через открытые ворота под деревьями, углубилась в гущу леса, потом внезапно остановилась и мгновенно выключила все огни.
Дайана ударила по тормозам и вылетела на поросшую травой обочину. Вверху шелестели на ветру сплетенные кроны деревьев. Она подбежала к передней машине, но та оказалась пуста.
Она огляделась. Если не считать луча света, исходившего от ее собственного автомобиля, тьма вокруг стояла египетская. Наступая на подол своего длинного платья, спотыкаясь о кочки, путаясь в зарослях папоротника и вереска, она принялась бродить вокруг, выкрикивая:
— Где вы? Где вы прячетесь? Ну, хватит дурака валять!
Ответа не последовало. Но вот наконец откуда-то сверху донесся высокий насмешливый звук свистульки. Мелодия была не джазовой, это была песенка, которую Дайана помнила с детства:
Волынщика сыном был Том, Том,
Украл свинью и сбежал потом,
И мог он сыграть одну лишь трель,
Была то «За тридевять земель».
— Очень глупо, — сказала Дайана.
Лишь когда за холмы уходил он гулять,
Мог на свистульке своей играть.[41]
Звук был таким бесплотным, что, казалось, шел из ниоткуда. Она пробежала вперед, звук стал слабее; ветки ежевики вцепились ей в лодыжки, порвав шелковые чулки. Она раздраженно вырвалась из ежевичного плена и побежала в другом направлении. Мелодия смолкла вовсе. Внезапно окружавшие деревья и темнота показались ей опасными. Благостное действие алкоголя ослабевало, уступая место тревоге и страху. Она вспомнила карманную фляжку Прыща и стала продираться назад, к машине. Но ее огни, служившие маяком, вдруг погасли, оставив Дайану наедине с деревьями и ветром.
Приподнятое настроение, вызванное джином и веселой компанией, трудно сохранить в осаде темноты и одиночества. Теперь она бежала, охваченная отчаянием, громко крича. Какой-то корень, словно человеческая рука, схватил ее за щиколотку, и она упала, съежившись от страха.
Свистулька снова запела тонким голоском:
Волынщика сыном был Том, Том…
Дайана села.
— Ужас, внушаемый лесом в темноте, — послышался откуда-то сверху глумливый голос, — древние называли паническим страхом, или страхом великого Пана. Интересно наблюдать, что прогресс ничуть не преуспел в изгнании этого страха из распущенных душ.
Дайана посмотрела вверх. По мере того как глаза ее привыкали к темноте, она начала различать в кроне дерева мерцание серебра.
— Зачем вы ведете себя, как идиот?
— Главным образом ради саморекламы. Нужно уметь быть разным. Я всегда разный. Вот почему, милая леди, не я добиваюсь, а меня добиваются. Вы можете сказать, что это дешевый способ произвести впечатление, и это правда; но для пропитанных джином душ он достаточно хорош. На таких, как вы, уж простите, он действует почти безотказно.
— Я бы предпочла, чтобы вы спустились вниз.
— Догадываюсь. Но я предпочитаю, чтобы на меня смотрели снизу вверх.
— Можете торчать там хоть всю ночь. Подумайте, как глупо вы будете выглядеть там утром.
— О! Но по сравнению с вами у меня вид будет в самый раз. Для полуночных акробатических упражнений в лесу мой костюм подходит куда больше, чем ваш.
— Ладно, скажите, зачем вы это делаете?
— Ради собственного удовольствия, которое, согласитесь, является единственной побудительной причиной чего бы то ни было.
— Ну, тогда можете сидеть там в полном одиночестве сколько угодно. Я возвращаюсь домой.
— Ваши туфли не очень подходят для длинной пешей прогулки, но если вас это позабавит — вперед!
— Почему вы думаете, что я пойду пешком?
— Потому что ключи зажигания от обеих машин лежат у меня в кармане. Элементарная предусмотрительность, дорогой Ватсон. Думаю, пытаться отправить кому-нибудь сообщение через вашего спутника — тоже неплодотворная идея. Он пребывает в объятиях Морфея — еще одного древнего могущественного бога, хоть и не такого древнего, как Пан.
— Я вас ненавижу, — сказала Дайана.
— Тогда вы на верном пути к тому, чтобы полюбить меня, это вполне естественное развитие событий. Мы неотвратимо влюбляемся в высокое, когда видим его. Вы меня видите?
— Не очень хорошо. Видела бы лучше, если бы вы спустились сюда.
— И любили бы больше, вероятно?
— Вероятно.
— Тогда мне безопасней оставаться там, где я есть. Ваши возлюбленные имеют привычку плохо кончать. Молодой Кармайкл…
— Я тут ни при чем. Он слишком много пил. И был идиотом.
— И Артур Баррингтон…
— Я предупреждала его, что из этого не выйдет ничего хорошего.
— Совсем ничего хорошего. Но он все равно попытался и вышиб себе мозги. Не то чтобы это были хорошие мозги, но других у него не имелось. И Виктор Дин…
— Маленький негодяй! Это вообще не имело ко мне никакого отношения.
— В самом деле?
— Ну, вы же знаете: он упал с лестницы, разве не так?
— Упал. Но почему?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Ой ли? А я думаю, могли иметь. Почему вы дали ему от ворот поворот?
— Потому что он был тупым маленьким занудой, так же, как и все остальные.
— А вы любите, чтобы все были разными?
— Я люблю, чтобы всё было разным.
— А когда вы видите, что они разные, вы стараетесь всех причесать под одну гребенку. Вы знаете кого-нибудь, кто был бы не таким, как другие?
— Да. Вы другой.
— Только до тех пор, пока остаюсь на своей ветке, моя Цирцея. Если я спущусь к вам, я стану таким же, как все остальные.
— Спусти́тесь — посмотрим.
— Нет уж, я знаю, где мне безопасней. Лучше вы поднимайтесь ко мне.
— Вы прекрасно понимаете, что я не могу.
— Конечно, не можете. Вы можете только опускаться все ниже и ниже.
— Вы пытаетесь меня оскорбить?
— Да, но это очень трудно.
— Спускайтесь, Арлекин! Я хочу, чтобы вы были здесь.
— Новый для вас опыт, не так ли — хотеть того, чего вы не можете получить. Вы должны меня за него благодарить.
— Я всегда хочу то, чего не могу получить.
— И чего же вы хотите?
— Бурной жизни… острых ощущений…