— Мне надо набрать одиннадцать человек для матча против «Бразерхуд». Мы каждый год с ними играем. Они всегда нас бьют, разумеется, потому что у них есть свое поле, и они постоянно тренируются вместе, но Пим хочет, чтобы традиция сохранялась. Он считает, что это сближает клиента с агентом, и прочая белиберда.
— О! И когда же состоится матч?
— Через две недели в субботу.
— Что ж, если вы не найдете никого получше, надеюсь, не подкачаю.
— Как у вас с подачей?
— Никак.
— С ивой[44] управляетесь лучше, чем с кожей[45], да?
Слегка поморщившись от такой образности, мистер Бредон признал: если он чего и стоит, так только в качестве бэтсмена.
— Отлично. Не будете возражать против того, чтобы открыть бал на пару с Инглби?
— Лучше не надо. Поставьте меня куда-нибудь поближе к концу.
Толбой кивнул.
— Как хотите.
— Кто возглавляет команду?
— Ну, обычно я. Мы всегда просим Хэнкина или Миллера быть капитаном, просто из вежливости, но они с благодарностью отказываются. Ладно, тогда я пошел — проверю, готовы ли остальные.
В обеденный перерыв все желающие имели возможность ознакомиться со списком игроков на доске объявлений. В десять минут третьего начались неприятности. Зачинщиком оказался мистер Макалистер.
— Вижу, — сказал он, с суровым видом входя в комнату мистера Толбоя, — вы не позвали в команду Смейла; полагаю, в том, что я буду играть, а он нет, есть неловкость. Работая весь день в одной с ним комнате и под его началом, я буду чувствовать себя не в своей тарелке.
— Служебное положение не имеет ничего общего с игрой в крикет, — возразил мистер Толбой.
— Это вы так считаете, но я с этим не согласен. Так что сделайте одолжение, вычеркните меня из списка.
— Как вам угодно, — раздраженно бросил Толбой, вычеркнул мистера Макалистера и заменил его на мистера Пинчли. Следующей потерей стал мистер Эдкок, крупный молодой человек из канцелярии. По собственной неосмотрительности он дома упал со стремянки, помогая матери вешать картину, и сломал маленькую косточку в ступне.
В создавшейся чрезвычайной ситуации мистеру Толбою не оставалось ничего другого, кроме как идти на поклон к мистеру Смейлу и просить его сыграть за команду агентства. Но мистер Смейл чувствовал себя оскорбленным из-за того, что не попал в изначальный список, и не горел желанием делать одолжение.
Мистер Толбой, которому, по правде говоря, было немного стыдно за свое давешнее поведение, попытался сгладить недоразумение, представив дело так, будто на самом деле мистера Смейла сначала не включили в список только потому, что хотели освободить место для мистера Бредона, который учился в Оксфорде и, следовательно, отлично играет. Однако мистера Смейла было не так легко провести подобным лицемерным объяснением.
— Если бы вы сначала пришли ко мне и по-приятельски выложили все начистоту, я бы слова не сказал против. Мне нравится мистер Бредон, и я не оспариваю его преимуществ. Он очень воспитанный джентльмен, и я бы с удовольствием уступил ему свое место. Но я не терплю, когда дела делаются у меня за спиной в закулисной манере.
Стоило мистеру Толбою в этот момент сказать: «Слушайте, Смейл, мне очень жаль, я был не в духе во время той нашей маленькой стычки и приношу вам свои извинения», — мистер Смейл, который по характеру своему был человеком покладистым, разумеется, принял бы извинения и сделал все, о чем его просили. Но вместо этого мистер Толбой высокомерно произнес:
— Да будет вам, Смейл. Вы — не Джек Хоббс[46], знаете ли.
И даже это могло сойти ему с рук, поскольку мистер Смейл был готов признать, что не является первым бэтсменом Англии, если бы мистеру Толбою не стукнуло в голову добавить:
— Не знаю, как вы, но я привык, что подобные вещи — прерогатива того, кому поручено подбирать команду, он и решает, кто будет играть, а кто нет.
— Ну разумеется, — огрызнулся мистер Смейл, получивший удар в самое больное место, — не сомневался, что вы это скажете. Я вполне отдаю себе отчет в том, Толбой, что не учился в привилегированной частной школе, но это не значит, что со мной можно обращаться без элементарной вежливости. И кстати, те, кто действительно учились в привилегированных школах, такого себе не позволяют. А вы, конечно, можете кичиться своим Дамблтоном, но его я настоящей привилегированной школой не считаю.
— А что же вы считаете привилегированной школой? — поинтересовался мистер Толбой.
— Итон, — выпалил мистер Смейл, повторяя заученный урок с фатальной легкостью, — Харроу… Регби, Уинчестер… Такие места, куда посылают своих сыновей истинные джентльмены.
— Ах вот как? — сказал мистер Толбой. — Полагаю, вы своих пошлете в Итон?
При этих словах лицо мистера Смейла смертельно побледнело.
— Вы хам! — задыхаясь, выпалил он. — Вы отвратительный нахал. Убирайтесь отсюда, или я убью вас.
— Какая, черт возьми, муха вас укусила, Смейл? — с искренним удивлением воскликнул Толбой.
— Убирайтесь! — повторил мистер Смейл.
— Можно вас на пару слов, Толбой? — вмешался мистер Макалистер. Он положил свою большую волосатую руку на плечо мистера Толбоя и мягко подтолкнул его к выходу.
— Какого черта вам взбрело в голову сказать ему такое? — спросил он, когда они оказались в коридоре. — Разве вы не знаете, что единственный сын Смейла — несчастный слабоумный мальчик?
Мистер Толбой был искренне потрясен. Ему стало невероятно стыдно, и от стыда, как это часто бывает, он обрушил свой гнев на того, кто оказался под рукой.
— Нет, не знал! Откуда мне знать что бы то ни было о семье Смейла? Боже милостивый! Мне жутко стыдно, но почему этот тип такой осёл? У него какая-то мания насчет частных школ. Итон, вы же понимаете! Неудивительно, что у такого отца слабоумный ребенок.
Мистер Макалистер был шокирован до глубины души. В нем взыграло его шотландское чувство порядочности.
— Вам должно быть чертовски стыдно, — свирепо произнес он и, отпустив плечо Толбоя, вернулся в их общую с мистером Смейлом комнату, громко хлопнув дверью.
На первый взгляд не очень понятно, какова связь между стычкой мистера Толбоя с мистером Смейлом по поводу крикетного матча и более ранней стычкой мистера Толбоя с мистером Копли. Правда, отдаленную ассоциацию можно проследить, обратившись к самому началу, поскольку ссору Толбоя со Смейлом, возможно, спровоцировало неосмотрительное замечание последнего насчет пятидесяти фунтов Толбоя. Но тот факт особого значения не имел. А вот что оказалось действительно важным, так это то, что, стоило мистеру Макалистеру сделать всеобщим достоянием подробности ссоры Толбоя и Смейла (а сделал он это, как только нашел первого слушателя), — и общественное мнение, которое в случае размолвки Толбоя с Копли склонялось в основном в пользу первого, на сей раз развернулось в противоположную. Весь коллектив агентства разделился на две части, как Красное море, расступившееся, чтобы пропустить народ Моисеев, и каждая воздвигла перед собой неприступную стену. Только мистер Армстронг, мистер Инглби и мистер Бредон, подобно сардоническим галлам, держались обособленно, их мало интересовало происходившее, но они забавлялись, наблюдая за распрей. Даже мисс Митьярд, которая терпеть не могла мистера Копли, невольно испытывала прилив женского сострадания к нему и характеризовала поведение мистера Толбоя как недопустимое. Может, Копли и старый зануда, повсюду сующий свой нос, но он не грубиян, говорила она. Мистер Инглби предположил, что Толбой, скорее всего, не имел в виду того, что сказал Смейлу, на что мисс Митьярд ответила: «Расскажите это своей бабушке» — и тут же добавила, что эта фраза могла бы послужить прекрасным заголовком для рекламы чего-нибудь. Но мистер Инглби возразил: это, мол, уже было.
Мисс Партон, разумеется, была антикоплианкой, которую ничто не могло поколебать, поэтому она улыбалась мистеру Толбою, когда тот заходил в машбюро позаимствовать марку. А вот мисс Росситер, хотя внешне и более язвительная, гордилась тем, что сохраняла взвешенную позицию. В конце концов, говорила она, мистер Копли, вероятно, подразумевал нечто большее, чем пятьдесят фунтов, но если подумать, то ведь именно он вытащил Толбоя и всю остальную группу «Нутракса» из очень неприятной истории. Она считала, что мистер Толбой слишком много о себе думает и не имел никакого права разговаривать с бедным мистером Смейлом подобным образом.
— А кроме того, — добавила она, — мне не нравятся его подружки.
— Подружки? — переспросила мисс Партон.
— Ну, вы знаете, что я не сплетница, — ответила мисс Росситер, — но когда видишь женатого мужчину, выходящего после полуночи из ресторана с некой дамой, очевидно не являющейся его женой…
— Не может быть! — воскликнула мисс Партон.
— Дорогая моя! Я прекрасно рассмотрела ее, невзирая на ее маленькую шляпку с вуалью… Добавьте к этому трехдюймовые каблуки, отделанные стразами… чулки в сеточку и прочее… невероятно дурной вкус.
— Может, это его сестра?
— Да бросьте! А его жена тем временем сидит дома с младенцем? Он меня не видел. Конечно, я никому ничего не скажу, но думаю…
Так оценивали ситуацию машинистки.
Мистер Хэнкин, хоть официально и соблюдал беспристрастность, на самом деле был толбоитом. Его почему-то раздражала пунктуальность и рациональность Копли, при том что сам он был человеком пунктуальным и рациональным. Он подозревал — и это было чистой правдой, — что Копли критикует стиль руководства отделом и не прочь получить свою долю власти. У мистера Копли была привычка приходить к нему с бесконечными предложениями: «Мистер Хэнкин, разве не было бы лучше, если бы?..», «Прошу простить меня, мистер Хэнкин, но не следует ли ужесточить контроль за?..», «Разумеется, я понимаю, что нахожусь здесь в положении подчиненного, но у меня более чем тридцатилетний опыт работы в рекламном бизнесе, и по моему скромному мнению…».