Я встал и закрыл входную дверь. Не хватало еще, чтобы меня увидел кто-нибудь и вызвал полицию – попробуй-ка объяснить, что это была необходимая самооборона. Но хуже всего было то, что я увидел, после того как закрыл дверь и повернулся. Справа от последнего из убитых, в трех шагах от него, лежала Лида. Еще не веря, я быстро шагнул к ней, так и не выпустив из рук пистолета.
Девушка лежала так спокойно, что вначале мне показалось, что она спит. Абсурдность надежды стала понятна почти сразу, как только я увидел (не могу даже сосчитать, в который раз за сегодняшний день!) растекавшуюся вокруг нее лужу крови. Я не верил, не хотел верить, что она погибла. Этого не должно было случиться, но глаза видели другое. Вокруг меня, близко друг к другу, лежали пять человек, и все они были мертвы. Я опустился на колени возле девушки и одернул задравшуюся юбку, оголившую красивые ноги. Пощупал ее запястье, но она была мертва. То, во что она не верила, случилось – ее молодая, полная надежд и перспектив жизнь оборвалась именно сейчас, и случилось это по моей вине! Наверное, ее застрелили сразу, как только она вошла в номер, подозреваю, от неожиданности.
Убийца лежал недалеко от нее, и, глядя в его лицо, я почему-то не испытывал никаких эмоций. В самом деле, как можно ненавидеть машину, сбившую пешехода? Разве это машина убила его? Нет! Тысячу раз нет! Пешехода сбил водитель, который вел машину, и уже совершенно не важно, намеренно он это сделал или случайно. Так и этот тип, который умер с тем же безразличным выражением на лице, которое было у него, когда он убивал сам. Не он убийца, он та самая машина, а настоящий убийца тот, кто послал его и других убить меня! Кто-то нажал на педаль газа, и машина послушно въехала в живого человека. Но машина ошиблась, и вместо меня погибли двое невиновных людей!
Я присел рядом с телом девушки, не в силах отогнать обуревавшие меня мысли. Так тоже бывает. Бывает, что водитель, увидев на дороге медленно бредущую на красный свет старушку, пытается свернуть с дороги, чтобы не сидеть за убийство выжившей из ума старухи, и машина, теряя управление, летит на встречную полосу, по которой движутся автомобили с людьми, не подозревающими, что час их пробил; на автобусную остановку, где стоят люди, спешащие по своим делам, которые можно было отложить, знай они прикуп, вытянутый безжалостным слепым случаем! И все! Старушка благополучно переходит дорогу, направляясь по своим, никому кроме нее самой не нужным делам, даже не предполагая, что по ее вине только что погибли невинные люди.
Этой тупой, выжившей из ума старухой был я, а водителем тот сукин сын, который, не считаясь с количеством смертей, пытался прикрыть свою блудливую задницу, готовый ради этого на что угодно, включая убийство невинных людей! Я встал, чувствуя, как уходит бурлящая злость, уступая место холодной ненависти. Ненависти, которая будет жить во мне до смерти одного из нас.
Никаких клятв я не давал. Зачем? Я сам стал клятвой, проклятой, сеющей вокруг себя только смерть. Я не знал, как найду затеявшего все это, начиная с притона на Малой Ордынке, но не сомневался – не будет мне покоя до тех пор, пока не найду того, кто сломал мне жизнь, из-за которого погибли мой лучший друг и почти незнакомая девушка!
Нужно было уходить, потому что кто-то мог слышать раздававшиеся в номере выстрелы, но перед этим нужно было кое-что сделать. Я отодвинул большое кресло, под которое закинул мини-диск – маленькая, черная коробочка с таинственной надписью 32 лежала там, где и должна была. Я поднял ее и положил в задний карман брюк. Потом подошел к ноутбуку, на который записывали эту порнографическую дрянь, увидел, что диска там нет и понял, где его искать. Подойдя к убитому мной самолично и не испытывая ни малейшей брезгливости и вообще никаких чувств, быстро обыскал его. Два неотличимых друг от друга диска лежали во внутреннем кармане его дорогого, но слегка подпорченного в двух местах костюма.
Я вытащил их и уже собрался уходить, когда в голову пришла неожиданная мысль. Вновь наклонившись к мертвецу, я обыскал его еще раз, но в карманах не было ничего, кроме пачки американских денег, перетянутых резинкой поперек лица давно почившего президента. Подумал и переложил их в свой карман. Ему они не нужны, а мне пригодятся. Никаких документов у него не оказалось, и я перешел к другому убийце. У этого не оказалось даже денег, не говоря уже о каких-то документах. Оставался последний, верно послуживший мне щитом. Перевернул его на спину и начал методично обыскивать, измарав руки в крови. Он лежал на спине, и глаза его были открыты, а я, теряя всякую надежду найти хоть какое-нибудь указание хоть на что-нибудь, по второму разу проверял содержимое его карманов, в которых также было пусто, когда вдруг почувствовал, что его глаза не просто открыты, а смотрят на меня! Подонок был жив! Я наклонился к его лицу и, встряхнув его за отворот пиджака, спросил, стараясь не закричать:
– Где девушка?! Куда вы дели Катю?!
Убийца тихо застонал, но глаз не закрывал, продолжал смотреть на меня. Я еще раз тряхнул его, и он снова простонал. Очевидно, потряхивания разбередили его раны, но боль приводила его в чувство, а я не собирался позволить ему скрыться в спасительном забытьи.
– Я спрашиваю, где девушка, которую вы похитили?!
Раненый убийца скривил рот, и я услышал его тихие слова:
– Везучий… урод… – и закрыл глаза. В этот раз навсегда.
Я встал с колен и прошел в ванную. Надо было смыть кровь, чужую кровь. Отражение в зеркале мало напоминало мою довольную обычно физиономию, но это был я, хотя вряд ли уже тот, кто еще вчера ныл по поводу каких-то мещанских атрибутов счастья. Налюбовавшись, я хотел положить пистолет куда-нибудь поближе и вдруг заметил лежащий на полке телефон. Еще не веря в свою удачу, я схватил его и нажал на кнопку – на большом дисплее высветился номер. Дрожащими руками я спрятал телефон в карман и, торопливо смыв с себя кровь, вытерся висящим на позолоченном крючке полотенцем. Моих отпечатков было столько, что если бы я попытался их стереть, мне пришлось бы вычистить весь номер, и, поразмыслив, отказался от бессмысленной затеи.
Как и в доме на Ордынке, меня посетила мысль, что отпечатков моих пальцев все равно нет ни в одной картотеке, а если меня схватят внизу, то и пистолета хватит, чтобы остаток жизни я провел в самых крытых лагерях моей необъятной родины, в которой заведений подобного типа было предостаточно.
Перед дверью я вновь остановился, вспоминая, не остались ли здесь какие-нибудь факты, могущие навести полицию на мой след, когда одна мысль пронзила меня, чуть не вызвав инфаркт. Конечно, есть! Как я мог забыть об этом?! Ведь Гера специально для меня приобрел портфель, в котором лежали документы на переоформление его квартиры, доверенность, выписанная на мое имя, и еще какие-то бумаги, в которых также могло упоминаться мое имя. Я помнил, где лежал портфель, и, ощутив запоздалый страх, кинулся в комнату, где он и должен был находиться.
Черный, из кожи какого-то динозавра, портфель-сумка лежал на кровати, на которой ночью спал Герман. Постель была не убрана, но портфель оказался закрыт. Надеясь, что все бумаги по-прежнему в нем, я схватил его и уже хотел выскочить из комнаты, когда увидел на прикроватном столике фотографию ребенка в дорогой рамке. Это был, вне всякого сомнения, Герин сын. И размерами, и чертами лица мальчик так походил на моего одноклассника, что мне показалось, что это фотография его отца в юности. Лишь присмотревшись, я понял, что не ошибся, и это его сын, который был сфотографирован в детском парке развлечений.
Открыл портфель, положил туда фотографию, чувствуя вновь подступивший к горлу комок. Надо было торопиться, а я все никак не мог покинуть номер, где мертвецов было в пять раз больше, чем живых.
У выхода я остановился и, наклонившись к неподвижно лежавшему Герману, с опаской взял его за кисть в надежде нащупать хоть какой-то пульс, но мое сердце билось так оглушительно громко, что санитар из меня все равно не вышел бы. Впрочем, выступившая на его губах кровь говорила сама за себя – Герман был мертв, и при всем желании я не мог его воскресить.
Поднялся с колен и еще раз осмотрелся в номере на предмет улик против меня. Вроде бы ничего не осталось. Прихватив Герин пиджак, в который можно было завернуться и еще осталось бы место двоим, я в последний раз посмотрел на мертвого друга, ценой своей жизни спасшего меня, и тихо, почти про себя сказал:
– Прости, Гера…
Я вложил ему в руку пистолет, с которым было хоть и жаль, но необходимо расстаться, и вышел из номера…
Часть четвертая
По коридору навстречу шла пожилая, ухоженная женщина иностранка – она улыбнулась, когда проходила мимо. Я попытался улыбнуться ей в ответ, но, наверное, у меня вышло не очень приветливо, потому что она поспешила отвернуться. Ну и ладно. Меньше сможет рассказать, когда в гостинице начнется переполох и доблестная полиция начнет допрашивать всех постояльцев гостиницы, живущих на этом этаже.
Прижав длиннющий Герин пиджак к груди, чтобы хоть как-то скрыть пятна крови на футболке, я шел не торопясь, чтобы не вызывать лишних вопросов у стоявших в дверях охранников, пристально смотревших прямо на меня. Я уже пожалел, что оставил пистолет в номере, хотя и не собирался никого убивать. Достаточно было бы просто припугнуть, но судьба меня сегодня просто обожала. Один из охранников что-то шепнул другому, и тот, презрительно скривившись, стал смотреть в другую сторону.
Уже во второй раз меня приняли за мальчика по вызову, но, как ни странно, в этот раз я не имел ничего против. Да, я такой, а что? Жить-то как-то надо!
Я сотворил на своем лице слащавую улыбку, и в этот раз у меня получилось лучше. Охранник, не удержавшись, чтобы не посмотреть еще раз на пидора, увидев мою улыбку, чуть не выругался, так резко отвернувшись от меня, что я испугался, как бы он не вывихнул себе шею.
Я вышел на улицу. Вечерело. Вечер в Москве – это вам не сумерки на Гавайях. Здесь в это время всегда такая суета, что порой хочется сбежать на необитаемый остров и хоть пару часов не думать о пробках на дорогах, давке в метро и шуме, который сопровождает все это. Но так было раньше. А сейчас мне нужно было находиться в толпе, и чем гуще была толпа, тем спокойнее я себя чувствовал.