Было время, когда думал, что живу, чтобы осчастливить девушку, которую, как мне казалось, бесконечно люблю, был уверен, что она и только она предназначена мне судьбой. Я думал о будущих детях, о счастливой и долгой семейной жизни, со всеми ее радостями и невзгодами, и казалось, цель ясна – я нашел ее, и надо лишь идти по этой дороге, которая сама выведет куда надо. Но потом была авария на съемках, после которой любимая ушла, а я остался один, без спорта, без надежд, и казавшаяся ясной цель растворилась, исчезнув в зале отлета Шереметьевского аэропорта.
Долгое время я не мог, да и не хотел больше ставить перед собой никаких задач, потому что все, что делал до тех пор, оказалось миражом, пшиком, фантомом. И жизнь текла, не оставляя во мне ни памяти о прожитом дне, ни желания что-либо менять. Несколько раз я будто оживал и старался найти себя, то в работе, не приносившей никакой радости, то в женщинах, то в выпивке, после которой оставалась лишь боль в голове. Все это было не то. Еще были редкие, пара-тройка в год встречи с Герой, который привносил в мою скуку некоторое разнообразие своим удивительно живым характером и невероятной любовью к жизни. Но это были лишь краткие мгновения. Гера уезжал в Голландию продавать свои удобрения, а я оставался в Москве, и все начиналось заново.
У меня была еще одна цель. Даже не цель, а моя большая Тайна, но об этом не хотелось думать, по крайней мере сейчас. В конце концов, я пока еще ничего в своей жизни не сделал такого, что позволило бы считать себя приобщенным к Тайне. Вот выберусь из этого переплета, желательно живой и невредимый, тогда и можно подумать, что дальше.
Вчерашний день и последовавшая за ним ночь изменили не только мое отношение к жизни, но и меня самого. Я словно увидел цели, каждая из которых была по-своему великой и труднодостижимой. За одну проведенную с Леной ночь я почувствовал, что моя жизнь может и должна измениться. Не важно, в какую сторону, но это должно случиться. Я почти влюбился в нее, в женщину, которую знал с самого детства и на которую не обращал внимания, не видя скрытых в ней сил.
Даже когда мы случайно встретились на улице спустя много лет после школы, я не испытал к ней почти никаких чувств. Здорово, конечно, неожиданно встретить человека из своего детства – в такие минуты кажется, что само детство приблизилось к тебе, и вспоминаются вроде бы забытые навсегда истории из собственной жизни. Тогда я испытывал примерно такие чувства, и, когда пригласил поужинать, а она отказалась, сославшись на важные дела, я, в общем-то, не особенно и расстроился. У каждого была своя, налаженная годами жизнь, в которой мало оставалось места для прошлого. Потом уже я не смог встретиться с ней, потому что как раз в тот вечер, когда она пригласила меня поужинать, были гонки, в которых я выиграл сумму, позволившую мне жить султаном целую неделю или даже три.
А потом я почти забыл о ней, лишь изредка вспоминая. И вот вчера выяснилось, что в отличие от меня она ничего не забыла. Лена призналась, что порой, пользуясь своими почти неограниченными возможностями в компании, считывала мои разговоры, то потешаясь надо мной, то злясь и досадуя на мою глупость. Она призналась, что хотела позвонить и пересказать мне все, что она подумала, когда прочла, что я ответил своей начальнице, когда та, немного поостыв, перезвонила мне и предложила все забыть и выйти на работу.
– Нет, ну надо было так ответить женщине, – говорила она, положив мне на плечо свою маленькую голову: – Вы, Варвара Ильинична, не в моем вкусе, и мы вряд ли сможем найти общий язык.
Я не помнил дословно нашего разговора, но что-то в этом духе я действительно наговорил строгой, но, в общем-то, справедливой начальнице. А Лена запомнила. Она также не преминула напомнить мне, что всех своих женщин я непременно называл котиком, и пригрозила, что если я хоть раз назову ее так, она вырвет мне ту часть моего тела, которой я дорожил больше, чем, скажем, пальцем. И вовремя напомнила, буквально заставив меня проглотить привычное до скуки обращение.
Мы много говорили обо всем, и лишь под утро я поинтересовался, что скажет ее муж, когда она придет домой, и что она ответит по поводу проведенной неизвестно где ночи. Лена улыбнулась и сообщила, что муж в заграничной командировке. Где-то в Америке, на каком-то симпозиуме.
Потом, когда мы пили чай, сваренный по какому-то особенному рецепту нашей неутомимой Надей, я попросил ее узнать, кому принадлежат номера телефонов моих несостоявшихся убийц, и она сделала это прямо там же, а мне оставалось лишь переписать адреса и фамилии людей, высветившиеся на экране компьютера. Я также узнал домашний адрес Кати, дочери Виктора Николаевича, у которой оказалась совсем другая фамилия – Ефимцева.
И еще я узнал, что Гера все-таки успел набрать номер своего знакомого в ФСБ – капитана Мурейко Семена Павловича. Это был номер, который показался мне смутно знакомым, и, чтобы проверить свою догадку, я еще раз просмотрел на телефоне киллера исходящие звонки. И оказался прав – это был номер, по которому звонили наемники, незадолго перед тем, как ворваться в наш номер! В голове царил хаос, в котором не было никакой логики – Гера знал «заказчика» своего убийства?! Ночью я не смог осмыслить это и отложил на потом. В любом случае, я уже знал, кто был связан с киллерами, а как это использовать, лучше подумать на свежую голову.
После того как мы вышли из сауны под многословные изъявления Надиной благодарности, Лена довезла меня до метро, посоветовав выключить телефоны, что я и сделал. В конце концов, у меня были пин-коды к сим-картам обоих телефонов, опять же благодаря Лене. Я вышел из машины возле станции «Октябрьская», а Лена уехала на своем крутом «Мерседесе». Докурив сигарету, я нырнул в подземку – мой путь лежал в Кузьминки, где до вчерашнего дня жила Катя Ефимцева…
Я вышел из метро и, остановив тачку, назвал адрес и, присев на заднее сиденье, смотрел на проплывающие мимо дома, окрашенные в желтый цвет не по-осеннему теплого солнца, и думал обо всем сразу. О Гере, о Лене, о людях из ФСБ, которые начали за мной охоту, о капитане Мурейко, на которого совершенно напрасно надеялся мой друг. Я думал о Кате, которую видел один лишь раз, но пока был шанс найти ее, не мог позволить себе оставить ее в беде. Во мне все еще жила надежда, что с ней не случилось ничего плохого, но шансов найти ее, честно говоря, было не так много. В голове вертелись планы, один фантастичнее другого, и ни один из них не имел даже оттенка правдоподобия.
Мы проехали пару километров, когда водитель, повернувшись, сказал:
– Приехали, вот улица Ставропольская, дом двадцать девять.
Я расплатился с ним и вышел из машины. Дом номер 29 находился на противоположной стороне улицы, но я не спешил переходить дорогу. Сначала надо было осмотреться в незнакомом районе и попытаться что-нибудь выяснить про девушку. Может, кто-нибудь видел ее или видел, как ее похитили (в этом я почти был уверен). Я несколько раз обошел вокруг дома, высчитывая ее окна, и если не ошибся, то окна квартиры 32 были закрыты, что, скорее всего, значило, что в квартире никого нет, поскольку казалось глупым сидеть в такую погоду в душной квартире с закрытыми окнами. Я не знал, живет она со своей матерью или одна, а спросить оказалось не у кого. По причине раннего утра во дворе дома не было ни одной бабушки, и мне ничего не оставалось, как ждать, примостившись на свежеокрашенной лавочке.
Прошло минут пятнадцать, прежде чем из подъезда вышла первая бабушка. Она огляделась по сторонам, но, не увидев никого из своих наперсниц, медленно направилась в мою сторону, подозрительно присматриваясь, что это за тип примостился на их лавочке. Когда она подошла, я демонстративно подвинулся на край лавки, хотя на ней было полно места. Бабулька оценила мой жест и, присев, вздохнула, словно приглашая к разговору.
– Здрасте, – я постарался сделать лицо попроще, – говорят, народ тянется.
Бабушка взглянула на меня и ответила:
– И вам не кашлять. Ждете кого?
– Да, – я постарался упростить лицо насколько мог, – жену.
– А-а, – протянула бабка, – а то я смотрю, все сидишь и сидишь.
Я не знал, что ответить, а простофилю играть было непривычно.
– Я, наверное, ваше место занял. Садитесь, я уже ухожу.
Бабушка махнула рукой, устраиваясь поудобнее на лавочке:
– Сиди уже, мне и тут хорошо. Но молодец, что спросил, сейчас это редкость.
Я согласно вздохнул. Воодушевившись моим согласием, бабулька продолжила:
– Вот в наше время, я помню, мы всегда уступали места в автобусах, в трамваях и во дворе, бывало, с девчонками играешь на лавочке, а как бабушки выйдут на солнышке посидеть, так мы сразу вставали и шли играть в другое место. А что сейчас? Не уступают, хамят, ужас! Что за воспитание?
Я вздохнул, стараясь сделать это погромче, но промолчал, давая ей выговорить то, что у нее накопилось за ночь, надеясь, что в том ее списке окажется и упоминание о Кате.
– Вот давеча вышла утром в магазин, смотрю, а здесь какие-то мужики сидят. Здоровые такие, в пиджаках. Нет чтобы на работу пойти – газеты они, вишь ты, читают. Ну пошла я в магазин, в очереди за молоком постояла, возвращаюсь, а они все сидят! И в газеты свои уткнулись, будто там что хорошее написано. Тьфу, пакость одна! Мой правнучек иной раз как прочтет газету, так мне сразу кажется, все, зажилась ты, старая. Как же можно, чтобы в газетах про одних воров да убийц писали? Что, не осталось больше о чем писать?
Я кивнул головой, стараясь не спугнуть бабушку. Ее слова про мужчин в пиджаках, да еще и читающих на лавочке газеты, показались очень интересными, и я решил слегка подтолкнуть ее.
– Не воры ли, случаем? А то у нас на работе тоже был случай…
– Вот и я говорю, – бабушка оживилась, признав во мне слушателя, – ну домой сходила, пока то да се, опять выхожу, а они все сидят! Я сюда, хочу присесть, ноги-то уже, чай, не молодые, а мне не уступают. Иди, говорят, старая, отсюда! Нет, вы слышали?!