Через пару секунд в комнату вошел Валера. Он осмотрелся и, не подходя ко мне, спросил:
– А где Санек?
Скривив лицо, я мотнул головой, словно не в силах ответить.
Валера улыбнулся.
– Он что, «воспитывал» тебя?
Я выдавил из себя нечто среднее между «ох» и «ах», потом чуть более разборчиво добавил:
– Козел он!
«Наркоман» Валера был в веселом расположении духа. Он вошел внутрь комнаты и, медленно приближаясь ко мне, произнес:
– Сам виноват. Предупреждал ведь, не зли его.
Я помотал головой, словно не в силах произнести ни слова, и даже прикрыл глаза. Просто прикрыл, не переставая следить за ним и ожидая, когда он подойдет ближе. Но этот тип был осторожнее своего напарника. Он не стал подходить ближе, остановился метрах в трех от меня, и проговорил:
– Что-то здесь не так. – Наверное, он говорил это не для меня, но я понял, что еще секунда, и он все поймет, и расправы мне не миновать. Невзирая на жуткую боль в животе, я сумел собрать все оставшиеся силы и бросил свое, когда-то тренированное тело на не ожидавшего подобной резвости врага. Заметив, как округлились в изумлении его глаза, я врезался в него всей массой. Мы упали и покатились по полу. Валера оказался снизу, но даже из этого неудобного положения он успел схватить за руку, которой я сжимал клинок, другой рукой осыпая меня градом чувствительных ударов. И все попадали мне в голову. Я почувствовал себя легковесом, по ошибке вышедшим на бои без правил против человека, вдвое превосходившим в весе и, что важнее, в умении драться. Находясь в невыгодной позиции, он нанес несколько сокрушительных ударов, и я, как говорят боксеры, поплыл. Тщетно пытаясь уклониться от его разящих ударов, я мотал головой из стороны в сторону, но ему было все равно. Продолжая удерживать руку с клинком, он словно на тренировках спокойно выцеливал мою болтающуюся голову, в которой оставалась всего лишь одна мысль: «Мне конец!»
Я пытался свободной рукой поймать его сумасшедший молот, но это было все равно, что пытаться руками остановить разогнавшийся грузовик. Слабеющим сознанием я понимал, что больше не выдержу, и, отказавшись от попыток поймать его без устали бьющий кулак, сумел перехватить клинок прямо за лезвие. Разрезая себе ладонь, пальцы, я вонзил клинок точно в глаз озверевшего врага.
Меня больше не били. Это было такое счастье, что, валяясь без сил рядом с человеком, у которого воткнутый в глаз почти до рукоятки торчал узкий стилет, я наслаждался покоем, не в силах пошевелиться. Невероятно, но я только что убил двух человек, каждый из которых мог сделать из меня отбивную одной левой, даже не вспотев. Я не мог поверить в случившееся, но желания проверить, мертв ли этот тип со странным пирсингом в глазу не было никакого. И даже вытащи он вдруг из своей головы клинок и начни меня резать по кусочкам, даже в этом случае я не смог бы оказать ему ни малейшего сопротивления.
Комната плыла, теряя очертания, в груди не хватало воздуха, а в голове не было ни единой мысли. Кто-то сидящий глубоко внутри твердил, что не время разлеживаться, что нужно встать, бежать, идти, ползти отсюда куда угодно, только подальше, но я не понимал ни слова, ощущая себя выпотрошенной курицей, лежащей перед задумавшейся о рецепте хозяйкой.
В мире не было ничего стабильного. Потолок наплывал, грозя раздавить своей тяжестью, то вдруг исчезал, оставляя странные, изломанные линии художника мелового периода. Меня качало на волнах, достигавших размеров, которые не снились и Айвазовскому, вызывая приступы непереносимой тошноты. Хотелось закрыть глаза и перестать мучить себя и природу своим нелепым существованием. Я чувствовал, что моя рука, воткнувшая клинок в Валеру, кровоточит, но не ощущал никакой боли, словно забыв, что это такое. Странное это было чувство, знать, что ты избит до полусмерти, и не ощущать никакой боли – ни физической, ни душевной…
…Смерть, как это ни прискорбно, всегда где-то рядом. Не я придумал эту простую и такую точную фразу, но согласен с ней на все сто. Когда вокруг тебя постоянно кто-то умирает, невольно хочется пожить еще немного, пережить эту череду смертей и оказаться в числе счастливчиков, которые сумели хоть на некоторое время не попасть в некрологи газет, как одна единица из десятков (сотен, тысяч, миллионов) погибших. Пока вокруг гибли единицы, причем большинство от моих рук, шанс оказаться в их числе был очень высок. Естественно, что при возрастании количества погибших этот самый шанс уменьшался пропорционально количеству врагов. Отсюда следует, что, чем раньше их прикончу я, тем меньше у них останется возможностей сделать это со мной. Как на чемпионате по дартсу: кто раньше дойдет от 501 до нуля, тот и чемпион! И все же стоявшая передо мной задача казалась невыполнимой. Кроме того, что я не знал точного количества врагов, мне было неизвестно, кто за всем этим стоял! А они знали про меня все или почти все. Единственное, что радовало, так это, что их все-таки не 501, иначе я просто устал бы колоть своих врагов, а мое странное желание жить постепенно переросло бы в нормальное желание поскорее умереть.
Такие мысли посещали меня в полусне, в котором я пребывал последние несколько безумно долгих секунд, валяясь на полу рядом с убитым Валерой. Бодрые, оптимистичные мысли, что и говорить! Но ничего другого, например, сцена пляжа, с желтым песком бледно-голубой лагуны и ослепительно длинноногой блондинки на ум не приходило, и было бы странно, будь все наоборот. Когда я немного пришел в себя и попытался открыть глаза, оказалось, что я не в состоянии этого сделать. Левый глаз, например, вообще не открывался, сдавленный со всех сторон распухшими, как поднявшееся тесто, веками. Правый был в лучшем состоянии, но опухший нос загораживал обзор, словно гора Арарат, торчащая на равнине в гордом одиночестве. Видимость составляла процентов тридцать или даже меньше, но этого все же хватило, чтобы я смог, кое-как приподнявшись, оглядеться и убедиться, что все еще один. Если не считать ушедшего в мир иной «наркомана», все с тем же столовым прибором в глазу.
Потребовалось не меньше трех попыток встать, прежде чем удалось опереться сначала на одну, затем на другую ногу и принять позу прямоходящих приматов. Дверной проем казался переходом в иные миры, и, качаясь от слабости и головокружения, я шагнул в него.
Никто не налетел, не выломал руки, предварительно бросив на пол, пихнув заодно под ребра, никто не стрелял в меня из полуавтоматического оружия, я даже не услышал заветное: «Стой! Стрелять буду!» Может, это действительно переход в параллельные миры, где никто не может ни с кем повстречаться? Порой мне кажется, что-то подобное присутствовало там – многие факты иначе просто не объяснить.
Я брел по коридору, держась за стены, чувствуя, как в голове зарождаются ростки здравых мыслей, но сил продолжить их не было. Я подумал о телефонах, которых при мне не было, но даже в голову не пришло искать. Пощупав карман, где еще сегодня лежала пачка американских денег, я обнаружил, что они тоже пропали. Вскоре я понял, что диска, на котором было записано похищение старика, у меня тоже нет. С трудом засунув руку в брючный карман, я не нашел там маленького ключа от неизвестного ящика под номером 32. Не было документов, наручных часов и маленького нательного крестика, который, скорее всего, оторвался во время драки с кем-то из моих надзирателей, по совместительству палачей. Меня не крестили в детстве, а когда вырос, то решил, что придет момент, и я вдруг уверую, тогда и пройду это таинство. А до тех, то есть до сих пор, оставался атеистом, выросшим в советской школе, где богов звали совсем иначе, а крестик носил как подарок давно не любимой женщины. Привык. У каждого свои слабости.
И надо сказать, настолько привык, что решил вернуться и поискать его. Пока я дошел до этой мысли, ноги привели меня к следующему повороту. Я остановился, с трудом сдерживая головокружение и тошноту. Какая-то мыслишка вертелась, жужжа, как пчела или назойливая муха, требуя к себе внимания, но, сколько я не пытался понять, о чем она, все было бесполезно. Кроме того, силы стремительно убывали. Каждый шаг теперь давался с таким трудом, что уже казалось, будто меня избил сам Тайсон.
Что-то не давало покоя, теребя измочаленные мозги. Я словно забыл нечто очень важное, не в силах успокоиться. Совсем, как если забывал имя какого-нибудь актера, и Кэт теребила меня до тех пор, пока его фамилия… Кэт! Катя!!
И тут я вспомнил! Кричала женщина или девушка! Как же я мог забыть?! Прислонившись к грязной стене, я пытался сообразить, где могла быть эта девушка. Коридор был утыкан узкими дверьми, и поначалу я просто не обращал на них внимания, пытаясь найти выход, но теперь они заинтересовали меня. Медленно передвигаясь, я стал толкать каждую из них, и, если она была не заперта, просовывал голову и осматривал помещение. Во многих комнатах было темно, и я видел лишь то, что освещал свет, падающий из коридора. Комнаты были пусты и навевали тоскливое чувство утраты. Я толкнул несколько дверей, и лишь одна из них оказалась заперта. После того как она не поддалась нажиму плеча, я ударил по ней ногой, целясь в район замка. Удивительно, но после того, как я вспомнил про Кэт, то есть Катю, голова начала проясняться, и в теле вдруг обнаружились запасы сил, которые я тратил, пытаясь выбить дверь.
Я бил в нее, чувствуя, что она потихоньку поддается, понимая, что если за ней никого не будет, сил на следующую просто не останется. Наконец дверь хрустнула, и последний удар отвалил ее в сторону. В комнате было сумрачно, но под самым потолком горела тусклая лампочка, освещавшая тело неподвижно лежащей девушки. Она лежала на боку, неловко вывернув руку, и казалось, девушка спит. Я медленно подошел к ней и, опустившись на колени, осторожно тронул тонкое запястье.
Она не спала. Скорее, это был обморок или нокаут, подобный тому, в котором я побывал недавно. Ее пульс был чуть медленнее моего, но она была жива. От сердца немного отлегло, и, чувствуя что-то горячее, подкатившее к самому горлу, я упал рядом и засипел. Возможно, это был смех, уже не вспомнить, но если бы в тот момент кто-нибудь услышал меня, то наверняка бы решил, что я не в себе. После стольких злоключений, когда я уже не надеялся даже выжить, вдруг находится Катя Ефимцева! Та самая Катя, ради которой я затеял эту, как оказалось, смертельно опасную игру с Мурейко. Что я чувствовал в тот миг, когда понял, что это именно она? Не знаю. Гордость дикаря, завалившего огромного вепря, или звериную радость тигра, справившегося с медведем, да и какая разница? Катя была жива, я, в каком-то смысле, тоже, и черт меня подери, если это не победа!