– Ты. Отец имел в виду тебя. – Катя смотрела мне в лицо, и, казалось, пыталась понять, так это или нет.
Очередной удар в дверь привел меня в чувство.
– Все, нет времени! Доберешься как-нибудь до нее. Жди час или меньше, а потом уезжай! Куда угодно, к родственникам, друзьям, Лена поможет!
– Нет, мы вместе! – Она «шептала» отцовским способом, но, казалось, девушка кричит в самое ухо.
– Приготовься, – я отодвинул ее и, снова взяв в руки решетку, приготовился сам. Нервы куда-то исчезли. Древняя, какая-то генетическая злость на захватчиков, врагов, мешающих жить по-человечески, наполняла руки силой, которой я никогда не обладал.
В дверь врезали так, что она отлетела на несколько метров, и в ту же секунду я ударил решеткой по окну. Стекло осыпалось с приятным звоном, и в комнате стало светло. В дверном проеме высилась тень огромного человека, у которого не было лица, а в окне был виден залитый светом фонаря двор. К сожалению, мы были не на первом, но Катя, вскочив на подоконник, не раздумывая спрыгнула с него, а я, развернувшись к безликому, с криком швырнул в него тяжеленную решетку, которая, пролетев пару метров, упала возле его ног.
«Вот и все!» – обреченно подумал я. Времени последовать за Катей не оставалось, громила уже был возле меня. Он сгреб меня одной рукой и, приподняв ею же в воздух, так ударил в живот, что свет, немного поморгав, исчез из моих глаз. Правда, ненадолго. Уже следующий его удар привел меня в чувство, но воздуха в легких по-прежнему не было. Раскрывая рот, как выброшенная на берег рыба, я чувствовал, как сгорают мои легкие, но ничем помочь им не мог. Громила что-то перебил в моей воздухоочистительной системе и, не успокоившись на этом, продолжал делать из меня папье-маше.
«Еще один удар, и я развалюсь на запчасти», – странно, но я еще мог что-то соображать под этим градом ударов, перед которыми тот бокс, что отрабатывал на мне Валера, казался просто любительской тренировкой. Единственное, за что хотелось сказать этому «бойцу» спасибо, так это за то, что он не бил меня в голову.
«Профи, – подумалось, – знает, что говорю при помощи головы».
– Все, Алексей, хватит, убьешь, и мы не узнаем, куда делась девчонка.
«Спасибо, Мурейко, ты настоящий человеколюб!» – Я чуть не полюбил этого человека, остановившего избиение младенца.
Громила отпустил меня без единого слова, и я лег на пол, чувствуя, что мать-земля не наполнит меня силой, как это делала с Антеем. Ну да, я же не грек!
– Куда она побежала?! – Полузнакомое лицо майора, почему-то плавающее в рваных обрывках сизого тумана, склонилось надо мной.
Хотелось сказать, что думаю о нем, но это было невозможно. Механическая часть, ответственная за речь, была повреждена, и казалось, навсегда. Я лишь раскрыл рот, как та самая рыба, и снова закрыл его. Умирать всегда больно.
– Еще раз спрашиваю, куда она побежала?! Ты должен это знать! – Мурейко вдавил свой большой палец в мой левый, и без того покалеченный глаз. Боль, появившаяся вслед за этим нехитрым приемом, показалась просто адской пыткой. Другим, пока еще видящим что-то глазом, я разглядел огромную тушу великана, почти полностью перекрывшую оконный проем.
– Ну, видишь ее?! – крикнул Семен Павлович своему подручному.
– Нет! Или спряталась, или убежала, сучка! – Бас у великана был такой густой, что на ум невольно пришло сравнение с доисторическими богатырями. Что только не приходит в голову после такой порки!
– Б…! – выругался майор. – Бегом к машине, она не могла далеко уйти! И пусть Аркадий проверит двор, может, она еще там!
Он перестал давить на мой глаз, и жизнь сразу показалась чуть веселей. Сопротивляться не было сил. Ребра, по всей видимости, превращенные в костную муку, болели так, что я едва мог вдохнуть, а все, что было между головой и ногами, ощущалось как хорошо перемешанный фарш. Я забыл, где у меня находится сердце, удивляясь, что могу еще о чем-то думать. Жизни во мне оставалось не больше, чем в вареной свекле, и я серьезно готовился умереть. Внезапно вспомнилась вторая строчка из «Отче наш», и я почувствовал, да, именно почувствовал, как душа отделяется от бренного тела, устремляясь к небесам, куда я, несомненно, должен был попасть, как принявший мученическую смерть. Я был готов к встрече с всевышним, и даже приготовил пару фраз, типа, «Спартак – чемпион!» и «Но пасаран!», но что-то цепко держало мою грешную душу, не давая ей полностью высвободиться из бренного тела. Последнее, что довелось услышать, были обидные слова, сопроводившие чудовищной силы удар в грудь:
– Тварь бессловесная!
После этого, в который уже раз за день, наступила полярная ночь…
…Сначала была тишина и темнота. Благодатная, божественная, в которой меня не били, не обзывали обидными словами и ничего не выпытывали. Потом все это кончилось. Сначала в меня въехала электричка, разрезав на тысячи маленьких кусков, потом кусочки старательно утрамбовывал трактор, величиной с девятиэтажный дом, а после случилось самое страшное – я очнулся. Передо мной маячила рожа полуфантастического животного из романа о вторжении ненавистных инопланетян, и мне даже пришлось закрыть глаза, чтобы не видеть это жуткое зрелище. Постепенно инопланетянин трансформировался в неизвестного мужчину, но ненависть к землянам читалась в каждой складке его жуткого лица. С меня что-то стекало, но разобрать, вода это или кровь, не представлялось возможным. Я вновь был скован наручниками – теперь я уже знал, как это, когда руки стянуты за спиной и сдавлены безжалостным металлом, и вновь валялся на полу в той же комнате, в которой очнулся в первый раз. И если бы не лежавший неподалеку от меня труп «наркомана» Валеры, можно было подумать, что видел сон о том, как я отважно спасал девушку.
Не в силах пошевелить ни единым членом безжалостно раздавленного тела, я старался медленно дышать, ибо каждый вдох причинял жуткую боль, причем определить, где именно болит, не представлялось возможным. Было странно, что я не утратил способности мыслить и что все еще жив. Что-то по-прежнему не пускало меня на небеса.
Рожа скривилась в нелепой ухмылке, и я вспомнил глупый фильм про марсиан, которые перед тем как убить из игрушечного, сжигающего человека дотла лазерного оружия, говорили: «Мы пришли с миром!»
– Живой, а я думал, все, опять Леша перестарался, – с какой-то непонятной мне радостью произнес «марсианин». Это было новое лицо в стане врага, вряд ли настроенное ко мне дружелюбно.
Лицо куда-то пропало, и я подумал, что если все же умер, то это, как говорил один известный депутат, однозначно не рай. Я закрыл глаза, точнее глаз. Память функционировала так, что было даже жалко, что не отличался подобными способностями раньше. Помнилось все, что произошло, с пугающей отчетливостью в деталях. Я мог даже сказать, сколько раз пукнул перед тем, как убил одного из своих тюремщиков в отвратительно-грязном помещении, когда-то называвшемся туалетом.
– Хорош дрыхнуть! На небесах отоспишься! – буркнуло лицо.
Я открыл единственный уцелевший глаз и увидел гнусную ухмылку довольного своей избитой шуткой «марсианина». Еще один юморист!
– Давай, козлина, просыпайся, страна зовет, – он продолжал повторять слышанные не одну тысячу раз штампы киношных героев и сам улыбался этим пошлостям. «Марсианин» резко дернул меня вверх, и я оказался полулежащим на стуле, вероятно, на том же, на который уже усаживали предыдущие палачи.
Единственной частью тела, которая не испытывала боли, была, как ни странно, голова. Я не чувствовал головокружения, мешающего сообразить, куда бежать после боя без правил с Валерой, и тошнота куда-то пропала, уступив место тупой боли, овладевшей неразумной частью тела, начиная с шеи и заканчивая пятками. А поскольку имелась возможность работать лишь головой, я решил использовать ее по назначению. Мы были один на один с «марсианином», и это обстоятельство можно было расценить как определенный плюс при условии, что я здоров и руки не скованы за спиной. В моем случае все было наоборот, и оказать хоть какое-то сопротивление я не мог при всем моем желании. Так что плюсик был весьма условный, так сказать, теоретический. Неизвестно, сколько я провалялся без сознания и когда вернутся остальные, чтобы окончательно отправить меня на небеса. Или не на небеса. Сейчас это уже почти не имело значения.
Я повернул голову, но даже такое легкое движение отозвалось нестерпимой болью. Мой тюремщик заметил это и вновь оказался перед единственным уцелевшим глазом.
– Высматриваешь? Ну, ну, высматривай, недолго уже осталось, – он улыбался, но его улыбка была сродни волчьему оскалу.
Я собрался с силами и, стараясь четко выговаривать слова, спросил:
– Ты кто?
«Марсианин» засмеялся.
– Я-то?! Пришелец-прораб, – ответил он странной фразой, и мне показалось, что я уже где-то слышал это. В какой-то советской комедии, что ли?
– Развяжи мне руки, прораб, – моя просьба была похожа скорее на приказ, что еще больше развеселило моего собеседника.
– Ага, щас! А ты меня в глаз ножом, как Валерку, да?
В голове мелькнула мысль и, не успев додумать, я сказал:
– Это не я.
Глаза «марсианина» округлились.
– Не ты?! – протянул он. – А кто же?
– Не знаю. Я был без сознания, а когда очнулся, он уже лежал с этой штукой в голове. – Почему-то вралось так легко, что я чуть сам не поверил. Но «марсианин», похоже, клюнул.
– Действительно, – сказал он, подозрительно переводя взгляд с убитого на меня и обратно. – И Санька не ты завалил? В уборной?
– Не знаю, про кого ты говоришь, но я сказал правду. Он, – я вытянул подбородок, указывая на лежащего на полу Валеру, – избил меня, и я отключился. А когда пришел в себя, наручники были только на одной руке, а этот лежал, вот как сейчас. Неужели я не снял бы их вовсе, если у меня были ключи?
Он явно был озадачен четкой логикой. Трудный мыслительный процесс так явственно отражался на его лице, что будь я профессиональным физиономистом, наверняка смог бы прочесть его мысли. Пришелец-прораб продолжал думать о чем-то, ощупывая меня взглядом, словно собираясь купить. Скорее всего, он сравнивал меня с комплекцией убитого.