— На вас не угодишь, — буркнул Леонидов.
Саша вздохнула, принесла литровую кружку
квасу и без комментариев ушла в дом.
— Как жена? — спросил Михин.
— Сам видишь — все нормально.
— Мне, что ли, жениться?
— Там, по ту сторону забора, как раз есть подходящий экземпляр.
— Соня, что ли? Ты мне ее уже сватал. Нет, не надо мне никого из этого семейства.
— Что так?
— Умаялся. У Гончаровых все отпираются, Надежда Сергеевна говорит про то, что теткина машина стояла у ресторана, сам профессор вообще с приветом. А завещание украли, нигде его нет. Знаешь, я думаю, что это Вера Валентиновна в тот вечер находилась за стенкой спальни на верхнем этаже. Ее слышала Алла. Или эту твою Соню. Кто-то из них залез тихонечко в дом за бумагой, и не исключено, что видел преступника или сам траванул.
— Это уже из области твоих фантазий.
— Ну да! Ты знаешь, какая там темная история с этой автокатастрофой, где погибли Клишины? Вера Валентиновна сводную сестру терпеть не могла, они через Павла в основном общались, а после той аварии расплевались и с Клишиным вдрызг. Мне соседи такое наплели! У этой Самойловой все больше мотивов избавиться от племянника находится, позарез надо с ней поговорить.
— А что сказала твоя экспертиза?
— Какая? А, насчет автора… Говорят, стиль и манера письма, несомненно, принадлежат Павлу Андреевичу Клишину. Литературоведы, мать их… — нехотя ответил Михин. — Тоже мне провидец. Нет, черт знает что за дело!
— Слушай, Игорь, а можешь ты выяснить для меня, кто такой Демин?
— Какой еще Демин?
— Знаю только, что Максим. Похоже, Вера Валентиновна у него заняла часть денег, если не все, на реабилитацию своего бизнеса.
— И при чем здесь этот Демин?
— Да сам не знаю, просто так, чутье.
— Чепуха все это. Клишина отравила собственная тетка, а Гончаровой снотворного родственнички подбросили. Все эти белые «форды» у итальянских ресторанов — миф. Надо вызвать на допрос, надавить, и они признаются. У нас все убийства происходят на бытовой почве.
— Правильно, потому что другие не раскрываются, но это не значит, что их не было. Если есть явный мотив, найти убийцу легко, но есть такой фактор, как ненависть. Нет никакой выгоды убивать, но терпеть рядом с собой на матушке-Земле такого человека просто невыносимо.
— Это обычно у родственников бывает, например, когда зять ножом ни с того ни с сего вдруг пырнет тещу или дочка на мамашу ополчится.
— Поэтому ты и выясни на всякий случай, кто такой Демин.
— Да что он им, родственник, что ли?
— А ты это и проверь. Пойдем, Игорь, искупаемся. Плавки на тебе есть?
— На мне все есть, я по делу сюда шел.
— Окунемся по-быстрому и пойдем проверим, проспалась госпожа Самойлова или нет.
Леонидов сделал большой глоток квасу, почувствовал, как вместо тумана в голову начало заползать какое-то гудение, и крикнул жене:
— Саша! Купаться с нами пойдешь?
— Идите, я лучше в террасе полежу.
Алексей стянул с веревки махровое полосатое полотенце и вместе с Михиным пошел к пруду. Они пролежали у воды почти час, потому что отрываться от зеленой лужайки рядом с вожделенной прохладой никак не хотелось. В такую погоду сходили медленно с ума все: и взрослые, и дети, и собаки, и насекомые. Да, такого лета дачники не видели давно.
— Нет, ну зажрали совсем, — не выдержал наконец Михин. — Это пираньи какие-то, а не слепни! Ты гляди, каждый с половину моего мизинца, прямо лошади летающие.
— На мокрое лезут, гады.
— Отходим, Леша, сил больше нет.
— Пойдем, я с тобой к соседям зайду.
Они сбежали с пруда, долго ломились в зеленую новенькую калитку, пока из дома не вышла Соня с полотенцем в руке.
— Не надоело дверь ломать?
— Вера Валентиновна не проснулась? — крикнул ей через забор Михин.
— Можете зайти, если вы не ко мне.
— Нет, буду я еще спрашивать, как представитель законной власти! — пожаловался Игорь Леонидову, заходя внутрь.
Соня в упор смотрела на них светлыми злыми глазами и ждала.
— В дом можно пройти?
— А кто вы такой?
— Сотрудник внутренних органов, ведущий расследование по делу об убийстве ныне покойного хозяина этой дачи. — Михин достал удостоверение.
— А этот? — Соня кивнула на Леонидова.
— Соседа не узнаете?
— Он что, ваш внештатный сотрудник?
— Я понятой, — буркнул Леонидов, — вдруг мы у вас тут бомбу найдем, я с удовольствием распишусь в протоколе.
— Проходите в дом, мама кофе пьет.
Почти протрезвевшая после отдыха дама пила крепкий кофе, приложив мокрое полотенце к голове.
— Как вы себя чувствуете, Вера Валентиновна? — Леонидов сочувственно посмотрел на измученное лицо прогоревшей предпринимательницы.
— А вы?
— Неплохо посидели, а? Вот мой коллега по бывшей работе зашел вам несколько вопросов задать.
— Какой работе?
— Розыскной. Я в МУРе когда-то работал, старшим оперуполномоченным.
Она так испугалась, что даже не стала уточнять, на каком основании Леонидов теперь лезет не в свое дело, просто прижала к лицу мокрое полотенце, стянув его с головы, всхлипнула и пожаловалась:
— Ну мы же ничего не сделали, просто решили здесь пожить, пока не оформим официально наследство и не продадим дачу. Жарко же, ну не сидеть нам в такое время в Москве?
— Да меня мало интересуют имущественные претензии, которые вам могут предъявить наследники, — не выдержал Михин, — меня само завещание интересует, как вы его раздобыли?
— Какое завещание? Да что вы все пристали с этим завещанием?! Я — единственная наследница по закону, и все.
— Клишин писал о том, что все имущество оставляет своему сыну, которого и признает.
— Писал! Да мало ли что он писал? Он даже собственную смерть придумал, не то что какое-то там завещание!
— А что вы знаете про его смерть?
— Ничего не знаю, кроме того, что все это бред. У меня голова болит, это ужасно гнусно, я вообще ни при чем, мне плохо, и все это кончится когда-нибудь или нет?!
— Ладно, значит, к вам надо с конкретными бумагами приезжать, так ничего говорить не хотите? Или к следователю вызывать повесткой?
— Вызывайте. Думаете, я не судилась ни с кем? Следователем меня пугает! Да меня не такие пугали, и тюрьмой вашей… пугали. Я за свой кусок горло разгрызу, и все сядут, все!!!
— До свидания. Увидимся еще в соответствующем кабинете. — Михин вышел, а Алексей присел напротив дамы.
— Здорово вас прижали, да?
— А вы кто такой? Сроду с ментами дело не имела, а еще коммерческим директором прикидывался!
— Не знаю, кого вы там покрываете, но боитесь правильно, жизнь — она только одна. Вот и госпожа Алла Константиновна Гончарова взбрыкнула, наверное, и разбилась в тот же день на своем «форде».
— Гончарова, Гончарова… Знакомая фамилия, но не знаю такую. Мало ли Гончаровых, тот тоже был Гончаров.
— Кто был?
— Да мало ли каких только в моей жизни не было! И Гончаровых, и Петровых с Сидоровыми. У меня дочь есть, ради нее все. Вы-то хоть понимаете?
— Я понимаю. Если что, заходите, Вера Валентиновна, соседи все-таки.
— Да уж, соседи! Нет, как можно после такого людям доверять? Соседом он еще прикидывался, тоже порядочным…
Михина Алексей нашел возле Сони, он что-то спрашивал, она злилась, вместе оба со стороны напоминали петуха и наседку, девушка огрызалась и явно хотела выцарапать Игорю глаза. «А я еще поженить их хотел», — ужаснулся Леонидов и подошел.
— О чем спор? — спросил он нейтрально.
— Так, девушка не хочет признаваться, что она тебе в машину подсунула конверт с творением.
— Не одна я в этой машине езжу.
— Соня, кроме тебя, у Клишина больше не было доверенных лиц на ту часть «Смерти…». Он очень мудро рассовал куски рукописи по заинтересованным людям: сначала сын решил потопить приемного отца, потом племянница — злую тетку, потом ты — профессора Гончарова, чтобы отвести подозрение от матери. Так?
— Ну и что? Если мама действительно Павла не убивала?
— Откуда такая уверенность?
— Потому что она моя мать!
— Ну да, о самых близких людях никогда такое не подумаешь.
— Да что вы привязались?! Да уйдете вы отсюда наконец или нет?!
Она побежала в дом, потом через несколько минут стремительно вылетела оттуда, сунула Михину в руки пару листков:
— Вот, все. Больше у меня ничего нет. Оставила себе на память. Забирайте! Дело возбуждайте! Только про свою мать я ничего нигде не скажу!
Она опять исчезла в доме и весьма выразительно заперла за собой дверь.
— Какая нервная девушка, а ты мне ее еще в жены предлагал, — усмехнулся Михин и развернул листки. — Еще один кусок клишинского шедевра. Хочешь для коллекции?
— А тебе?
— Я в нее уже не верю.
— Почитай хоть.
— Сам читай, а я займусь Верой Валентиновной. Хотя дай глянуть, может, это ей посвящается.
Михин прочитал, хмыкнул, протянул Алексею:
— А характер дамы все больше прорисовывается. Ознакомься.
Алексей уткнулся в листки:
«…девочка. Мне ведь всегда хотелось, чтобы рядом со мной росла маленькая девочка, именно она, пахнущая детством, материнским молоком, пластмассовыми погремушками и пушистой присыпкой. Чтобы эта девочка улыбалась только мне по утрам, а на ночь целовала в щеку и желала «спокойной ночи». Это ностальгия по совершенной женщине, которую хочется из ничего создать самому, но не так, как Пигмалион создал Галатею, не для себя — для общества. Она должна была стать идеалом для других женщин, она, а не глупые тощие модели с лицами, затвердевшими под цементом искусственной красоты. Впрочем, замашки творца может найти в себе каждый, кто таскает собственное чадо по кружкам и секциям, в которые сам в детстве не попал.
А то, что у меня получилось, — плачевно, хотя я со своей девочкой просто говорил, но получалось так, что она видела и то, что я делал. Сначала надо было стать совершенным самому, прежде чем браться за работу Пигмалиона. Соню всегда принимали за мою родную сестру, такая она была беленькая и хорошенькая, как пушистый желтенький цыпленочек, в своем оранжевом платье с золотистым бантом, когда мы выходили к нам во двор, где в детской песочнице возились другие, конечно, не такие совершенные, как она, дети. У Сони всегда было много игрушек — Вера откупалась, как могла, поглощенная сначала работой, потом собственным бизнесом. Она явно переоценила свои материнские силы, дома даже года не пожелала с ребенком сидеть, ринулась в бой за сомнительные жизненные блага, подбросив девочку мне. Соня отвечала матери тем, что сразу невзлюбила плюшевых медвежат, лопоухих зайцев, кукол со стеклянными глазами и пучками искусственных волос. Она в детстве любила только одну игрушку — меня. Беря в руки очередного клоуна, одетого в яркие цветные тряпки, крутила его минуту в руках и рассерженно бросала на пол: