В последующие недели я ночь за ночью бродил по окрестным городкам, скользил вдоль темных переулков и заброшенных зданий, всюду, где собираются кошки. Я швырял куски мяса и сыра, чтобы заставить их драться друг с другом, обнажать клыки, издавать отвратительное урчание и вой, и записывал все на пленку. В одну из ночей на меня напала кошка, которой не терпелось добраться до еды. Она прыгнула и разорвала мне передней лапой кожу на щеке, в том же месте, где у бабушки был шрам.
Не устрашившись, я продолжал свое дело, записывая кошек даже в приютах, где добыл жалобное мяуканье брошенных животных, растерянных своей судьбой. В доме соседки я втайне обзавелся записью удовлетворенного мурлыкания ее обожаемого любимца.
Потрясающая какофония, работа гения. Таким был результат моих трудов.
В своих полночных скитаниях я не забывал расточать бабушке внимание при свете дня, навещая ее по меньшей мере трижды в неделю, и даже терпел ее новую причуду — вегетарианство, призванное помочь ей дожить до ста лет. При таких частых визитах мне стало все труднее принимать ее раздражающие привычки. Она начала избегать моего взгляда, когда я говорил с ней, будто считала все сказанное мной ложью. Кроме того, она приобрела неприятную манеру поджимать губы, а потом распускать их, будто все время пила через соломинку.
Бабуля жила одна. Ее домработница Айка, приятная ямайская женщина, приходила в девять утра, готовила бабуле завтрак и обед, прибирала в доме, потом уходила и возвращалась вечером, чтобы приготовить и накрыть ужин. Айка очень заботилась о бабуле. Она уже признавалась мне, что беспокоится, не окажется ли старушка запертой в лифте, когда останется дома одна.
— Знаете, как бывает, когда очень ветрено, — с тревогой сказала мне Айка, — электричество может отключиться на несколько часов.
Я заверил ее, что и меня немало беспокоит такая возможность. Затем я стал нетерпеливо ждать, когда погода захочет сотрудничать со мной и нагонит штормовой ветер. Наконец это случилось. Прогноз погоды сообщал о сильном ветре в течение всей ночи. В тот вечер я ужинал с бабулей. Ужин был исключительно нелегким. Вегетарианская кухня, избегающий меня взгляд бабули, ее подергивающийся рот и ужасная новость — она встречалась с архитектором для обсуждения своей идеи постройки персонального тренажерного зала. Было ясно, что пора действовать.
После ужина я поцеловал бабулю, пожелал ей спокойной ночи, потом прошел через кухню, где прибиралась Айка, и уехал. В то время я жил всего в трех кварталах от бабули. Я поставил машину и помахал своему соседу, который как раз подошел к дому. Я счел удачей, что он при необходимости сможет засвидетельствовать, как я входил в свой скромный коттедж. Я выждал час, а потом выскользнул через заднюю дверь. Темнота и пронизывающий холод помогли мне вернуться к дому бабули незамеченным. Я подошел со стороны деревьев, желая убедиться, что машины Айки уже нет. Так оно и было, и я прокрался по газону к окну гостиной. Как я и ожидал, я увидел бабулю. Она сгорбилась в кресле, закутавшись в старый меховой халат, и смотрела свое любимое телешоу.
Она сидела там еще десять минут, потом, ровно в девять, выключила телевизор и, волоча за собой меховой халат, вышла из комнаты. В мгновение ока, с ключом в руке, я оказался у двери в подвал, а потом — в доме. Как только до меня донесся грохот лифта, я перекинул рубильник, и дом погрузился в тишину и темноту.
Я прокрался наверх, ноги в кроссовках ступали бесшумно, фонарик в руке давал узкий луч света. Услышав призывы о помощи, звучащие из лифта, я понял, что кабина поднялась всего на несколько футов от пола.
Теперь оставалась главная хитрость. Я положил магнитофон на столик в прихожей, пристроив его под книгой, которую оставлял для бабули. Я рассудил, что Айка, даже если она его заметит, не обратит на магнитофон внимания. Последнее время я завел привычку приносить бабуле книги и разные мелкие подарки.
Затем я включил запись. Из магнитофона вырвалась литания кошачьего ада, мяуканье, царапанье, крики и завывания переплетались с совершенно неуместным здесь довольным мурлыканьем.
В лифте стало тихо.
«Неужели запись уже сделала свое дело?» — подумал я. Возможно, но до утра я не смогу в этом убедиться. Запись длилась двадцать минут и должна была повторяться до полуночи. Я не сомневался, что этого окажется достаточно.
Я выпустил себя на улицу и быстрым шагом направился домой, ежась от резкого ветра, который заставлял ветви деревьев гнуться и плясать. Промерзший до костей, я сразу направился в кровать. Признаюсь, я не смог заснуть. Мысленный образ застывшего тела моей бабушки в кабине лифта не давал мне спокойно спать. Но потом я наконец представил себе, как запускаю руки во все ее деньги, состояние моего разума улучшилось, и с рассвета до восьми утра я наслаждался освежающим сном.
Но когда я взялся готовить завтрак, мне в голову пришли несколько возможностей. Предположим, лицо бабули застынет в испуганной маске. Не вызовет ли это подозрений? И, хуже того, предположим, что по какой-то причине запись не отключится вовремя!
Мой первоначальный план предполагал дождаться телефонного звонка Айки, печальной новости, что бабуля оказалась запертой в лифте и не пережила сердечного приступа. Пугающая вероятность того, что запись может играть до сих пор, заставила меня выскочить из-за стола, натянуть какую-то одежду и помчаться к дому бабули, успев как раз к той минуте, когда Айка открывала входную дверь. К моему огромному облегчению, магнитофон молчал.
Утро было пасмурным, и в прихожей было темно. Айка поздоровалась со мной и попыталась включить свет. Потом она нахмурилась.
— Господи, должно быть, опять отключали электричество.
Она повернулась и направилась прямиком к лестнице в бабулину спальню. Я же, напротив, бросился в подвал и включил главный рубильник. Наградой мне послужил гул лифта. Я побежал вверх по лестнице и оказался у лифта, когда Айка как раз распахнула дверь кабины.
Бабуля лежала на полу, завернувшись в свой меховой халат. Она открыла глаза и заморгала на нас. Ее голова была укутана мехом, шерстинки устроились на щеках, и лицо ее точь-в-точь походило на кошачью морду. Ее губы поджались, а потом вновь распрямились, будто она пила молоко.
— Бабуля…
Я умолк. С помощью Айки она пыталась подняться на ноги, руки оперлись на пол, спина выгнулась, чтобы удержать равновесие.
— Урр… уррр… — выдохнула она.
Или это было «Мурр, мурр»?
— Урр, я уже много лет так хорошо не высыпалась, — довольно произнесла бабушка.
— Вы не испугались, когда оказались заперты в кабине? — недоверчиво спросила Айка.
— Ох, нет, я устала и решила примириться с неизбежным. Я кричала, но меня никто не услышал. И тогда я решила не тратить силы зря.
Запись звучала. Я сам ее слышал.
Бабуля уставилась на меня.
— Ты ужасно выглядишь, — сказала она. — Я не хочу, чтобы ты беспокоился обо мне. Разве ты не знаешь, что я проживу до ста лет? Я же тебе обещала… Итак, я застряла в лифте. Ковер на полу толстый. Я легла и устроилась под халатом, тепло и уютно. А во сне я слышала слабый мурлыкающий звук, будто волны плещутся о берег…
Опасаясь, что все может открыться, я спустился вниз и схватил со стола свой магнитофон — и тут заметил, что в спешке уронил со стола какой-то маленький предмет. Я наклонился и поднял его. Это был слуховой аппарат. Я положил его обратно и увидел, что на столе лежит еще один.
Айка спускалась по лестнице.
— Давно ли бабуля пользуется слуховым аппаратом? — спросил я.
— Вот за ним-то я и иду. Она каждый вечер оставляет их на этом столе. Она так тщеславна, что, видимо, не призналась вам — ее слух неуклонно ухудшался, а в последнее время она практически оглохла. Она читает по губам, и вполне прилично. Вы не замечали, как она следит за губами, когда вы говорите? Сейчас она наконец-то купила слуховой аппарат, но пользуется им, только когда смотрит телевизор, и все время оставляет его здесь.
— Она не слышит? — ошеломленно переспросил я.
— Совсем немного, только низкие звуки, ничего пронзительного.
Это случилось пять лет назад. Разумеется, я немедленно уничтожил запись, но во сне я слышу, как она звучит, снова и снова. Меня это не пугает. Скорее не дает скучать. Уж не знаю почему. Есть и еще одна небольшая странность. Я не могу смотреть в лицо своей бабушке, не видя перед глазами кошачьей морды. Все это из-за усов у нее на губе и щеках, странных движений поджатых губ, прищуренных напряженных глаз, которые вечно следят за моими губами. Кроме того, она выбрала своей спальней кабину лифта, где дремлет и спит по ночам, свернувшись клубочком на ковре и укрывшись меховым халатом. И ее дыхание во сне напоминает мурлыкание.
Я с трудом держу себя в руках, пока дожидаюсь наследства. У меня не хватает храбрости еще раз попытаться ускорить его приход. Теперь я живу с бабулей, и, по мере того как проходит время, мне кажется, я начинаю походить на нее. Шрам на ее щеке прямо под левым глазом; мой в том же месте. Я ношу небольшую бородку и нерегулярно бреюсь. Подчас моя бородка выглядит очень похоже на ее усы. У нас с ней одинаковые узкие зеленые глаза.
Моя бабушка любит очень теплое молоко. Она наливает его в блюдце, чтобы оно немного остыло, а потом лакает оттуда. Недавно я сам попробовал, и мне тоже понравилось. Это безмуррпречно.